Владельцы фабрик и заводов изгонялись из своих предприятий и жилищ… Десятками тысяч расстреливались во славу пролетарской революции люди на всём протяжении России… другие… гноились в смрадных, зараженных тюрьмах заложниками… Не вина, не деяния лица опускали топор ему на шею, а принадлежность его к определённому слою, сословию, классу. При этих условиях, когда на смерть обрекались целые человеческие группы, было бы подлинным чудом, если бы не добрались до группы «евреи»… Проклятием времени было то, что… можно было объявить вредным класс, сословие, племя… Обречь на истребление целый класс общественный… это – революция, а убивать и грабить евреев – это погром?.. Погром евреев на юге России входит составной частью в общероссийский погром».
Таково оказалось скорбное приобретение всех народов России, в том числе российского еврейства, после столь удачно обретенного равноправия, после Революции, лазурно начавшейся в марте Семнадцатого года. – Как широкое сочувствие среди российских евреев большевицкой стороне, так и отношение сформировавшейся Белой армии к евреям – затмили, стёрли главное благо возможной Белой победы: разумную эволюцию российского государства.
Глава 17 – В ЭМИГРАЦИИ МЕЖДУ ДВУМЯ МИРОВЫМИ ВОЙНАМИ
В результате Октябрьского переворота и Гражданской войны сотни и сотни тысяч российских граждан эмигрировали – отступили с боями или бежали. Здесь был и весь выживший боевой состав Белой армии, и часть казачества. За границу бежало и старое дворянство, столь разительно не проявившее себя в роковые годы революции; а богатство-то его было в земле, в имениях, – и прибывали в Европу бывшие землевладельцы и становились (кто не вывез драгоценностей) шофёрами такси или официантами. Тут были и купцы, промышленники, финансисты, не мало кто имел за границей деньги. И самые простые горожане, не все и с образованием, но чьё сердце не позволило остаться под большевиками.
В составе эмиграции было значительное число русских евреев. «Среди более чем 2 млн. эмигрантов из советских республик в 1918—1922 было более 200 тыс. евреев. Большинство из них пересекло польскую и румынскую границы, эмигрировав позднее в США, Канаду, страны Южной Америки и Западной Европы. Многие репатриировались в Палестину». – Особую роль занимала новообразовавшаяся Польша. В ней находилось собственное многочисленное еврейское население и до революции, теперь ехала сюда и часть возвратников – переселенцев военных годов. «Поляки исчисляют, что после большевистской революции из России в Польшу прибыло» 200—300 тысяч евреев. (Это исчисление можно приписать не только эмиграции, но в значительной мере – новой российско-польской границе.) – Однако «основная часть евреев, выехавшая из России в первые годы после революции, поселилась в Западной Европе. Например, в Германии к концу Первой Мировой войны насчитывалось около 100000 русских евреев».
«Если Париж с самого начала стал политическим центром русского Зарубежья, его неофициальной столицей, то его второй и как бы литературной столицей с конца 1920 по начало 1924 г. был Берлин (интенсивной культурной жизнью жила также в 20-е годы русская Прага, ставшая… главным университетским городом русского Зарубежья)». В Берлине же «вообще было легче устроиться» из-за инфляции. «На улицах Берлина» можно было видеть «представителей крупной промышленности и торговли, вчерашних банкиров и ремесленников», и у многих оказались здесь капиталы. В сравнении с остальными эмигрантами из России эмигранты-евреи испытывали меньшую трудность акклиматизации в диаспоре, им жилось уверенней. Еврейская эмиграция проявила себя деятельней русской, эмигранты-евреи, как правило, избегли унизительных служб. Тот командир Корниловского полка Михаил Левитов, испытавший в эмиграции все чёрные работы, сказал мне: «А у кого мы в Париже имели приличный кусок хлеба? у евреев. А русские сверхмиллионеры скупились для своих».
В Берлине и в Париже «широко была представлена еврейская интеллигенция: адвокаты, книгоиздатели, общественные и политические деятели, учёные, писатели и журналисты», многие из них были далеко ассимилированы, русские же «столичные» эмигранты принадлежали в большой доле либеральному направлению, – это создавало взаимную дружественность (которой не было с монархической русской эмиграцией). Во всём культурном воздухе российского зарубежья между двумя Мировыми войнами влияние и участие российских евреев более чем ощутимо. (Нельзя не сказать в этой связи о предпринятом в 90-х годах в Израиле издании очень интересных сборников «Евреи в культуре Русского Зарубежья», длящемся и ныне.) Иные еврейские семьи, сохранившие твёрдый достаток, вели салоны для русского художественного мира, в том так явно проявилась атмосфера еврейской тяги к русской культуре и погружённости в неё. Всеизвестно щедрый дом М. О. и М. С. Цетлиных в Париже, И. В. Гессен в Берлине, И. И. Фондаминский-Бунаков, неутомимый в «его вечных беззаветных заботах о деле русской культуры в эмиграции», Софья Прегель, Соня Делоне, Александр и Саломея Гальперны – все они постоянно занимались хлопотной организацией помощи бедствующим литераторам и артистам; помогали много, и не только именитым – Бунину, Ремизову, Бальмонту, Тэффи, но и неизвестным молодым поэтам и художникам. (Помощь эта не простиралась на «белые» и монархические слои русской эмиграции, с которой держалась взаимная неприязнь.) Вообще русские евреи оказались в эмиграции несравненно активнее других во всех видах культурно-общественной деятельности. Это было настолько разительно, что вылилось в статье Михаила Осоргина «Русское одиночество», напечатанной в газете русских сионистов «Рассвет», возобновлённой Вл. Жаботинским.
Осоргин писал: «В России ни в общественном, ни в революционном движении (имею в виду глубины, а не поверхность) «русского одиночества» не чувствовалось, и виднейшими фигурами, дававшими тон и окраску… были русские – славяне». Не то теперь в эмиграции: «там, где духовный уровень выше, где углублены интересы мысли и творчества, где калибр человека крупнее, – там русский испытывает одиночество национальное; там, где близких ему по крови больше, – одиночество культурное. Эту трагедию я и обозначаю словами заголовка: русское одиночество… Я ни в какой мере не антисемит, но я в большой мере русский славянин… Свои, русские, мне гораздо ближе по духу, по чистоте языка и говора, по специфическим национальным достоинствам и недостаткам. Иметь их моими единомышленниками и соратниками мне ценнее, просто даже удобнее и приятнее. В многоплеменной, вовсе не русской России я умею уважать и еврея, и татарина, и поляка, – и за всеми ими признаю совершенно одинаковое со мною право на Россию, нашу общую и нашу родную мать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Таково оказалось скорбное приобретение всех народов России, в том числе российского еврейства, после столь удачно обретенного равноправия, после Революции, лазурно начавшейся в марте Семнадцатого года. – Как широкое сочувствие среди российских евреев большевицкой стороне, так и отношение сформировавшейся Белой армии к евреям – затмили, стёрли главное благо возможной Белой победы: разумную эволюцию российского государства.
Глава 17 – В ЭМИГРАЦИИ МЕЖДУ ДВУМЯ МИРОВЫМИ ВОЙНАМИ
В результате Октябрьского переворота и Гражданской войны сотни и сотни тысяч российских граждан эмигрировали – отступили с боями или бежали. Здесь был и весь выживший боевой состав Белой армии, и часть казачества. За границу бежало и старое дворянство, столь разительно не проявившее себя в роковые годы революции; а богатство-то его было в земле, в имениях, – и прибывали в Европу бывшие землевладельцы и становились (кто не вывез драгоценностей) шофёрами такси или официантами. Тут были и купцы, промышленники, финансисты, не мало кто имел за границей деньги. И самые простые горожане, не все и с образованием, но чьё сердце не позволило остаться под большевиками.
В составе эмиграции было значительное число русских евреев. «Среди более чем 2 млн. эмигрантов из советских республик в 1918—1922 было более 200 тыс. евреев. Большинство из них пересекло польскую и румынскую границы, эмигрировав позднее в США, Канаду, страны Южной Америки и Западной Европы. Многие репатриировались в Палестину». – Особую роль занимала новообразовавшаяся Польша. В ней находилось собственное многочисленное еврейское население и до революции, теперь ехала сюда и часть возвратников – переселенцев военных годов. «Поляки исчисляют, что после большевистской революции из России в Польшу прибыло» 200—300 тысяч евреев. (Это исчисление можно приписать не только эмиграции, но в значительной мере – новой российско-польской границе.) – Однако «основная часть евреев, выехавшая из России в первые годы после революции, поселилась в Западной Европе. Например, в Германии к концу Первой Мировой войны насчитывалось около 100000 русских евреев».
«Если Париж с самого начала стал политическим центром русского Зарубежья, его неофициальной столицей, то его второй и как бы литературной столицей с конца 1920 по начало 1924 г. был Берлин (интенсивной культурной жизнью жила также в 20-е годы русская Прага, ставшая… главным университетским городом русского Зарубежья)». В Берлине же «вообще было легче устроиться» из-за инфляции. «На улицах Берлина» можно было видеть «представителей крупной промышленности и торговли, вчерашних банкиров и ремесленников», и у многих оказались здесь капиталы. В сравнении с остальными эмигрантами из России эмигранты-евреи испытывали меньшую трудность акклиматизации в диаспоре, им жилось уверенней. Еврейская эмиграция проявила себя деятельней русской, эмигранты-евреи, как правило, избегли унизительных служб. Тот командир Корниловского полка Михаил Левитов, испытавший в эмиграции все чёрные работы, сказал мне: «А у кого мы в Париже имели приличный кусок хлеба? у евреев. А русские сверхмиллионеры скупились для своих».
В Берлине и в Париже «широко была представлена еврейская интеллигенция: адвокаты, книгоиздатели, общественные и политические деятели, учёные, писатели и журналисты», многие из них были далеко ассимилированы, русские же «столичные» эмигранты принадлежали в большой доле либеральному направлению, – это создавало взаимную дружественность (которой не было с монархической русской эмиграцией). Во всём культурном воздухе российского зарубежья между двумя Мировыми войнами влияние и участие российских евреев более чем ощутимо. (Нельзя не сказать в этой связи о предпринятом в 90-х годах в Израиле издании очень интересных сборников «Евреи в культуре Русского Зарубежья», длящемся и ныне.) Иные еврейские семьи, сохранившие твёрдый достаток, вели салоны для русского художественного мира, в том так явно проявилась атмосфера еврейской тяги к русской культуре и погружённости в неё. Всеизвестно щедрый дом М. О. и М. С. Цетлиных в Париже, И. В. Гессен в Берлине, И. И. Фондаминский-Бунаков, неутомимый в «его вечных беззаветных заботах о деле русской культуры в эмиграции», Софья Прегель, Соня Делоне, Александр и Саломея Гальперны – все они постоянно занимались хлопотной организацией помощи бедствующим литераторам и артистам; помогали много, и не только именитым – Бунину, Ремизову, Бальмонту, Тэффи, но и неизвестным молодым поэтам и художникам. (Помощь эта не простиралась на «белые» и монархические слои русской эмиграции, с которой держалась взаимная неприязнь.) Вообще русские евреи оказались в эмиграции несравненно активнее других во всех видах культурно-общественной деятельности. Это было настолько разительно, что вылилось в статье Михаила Осоргина «Русское одиночество», напечатанной в газете русских сионистов «Рассвет», возобновлённой Вл. Жаботинским.
Осоргин писал: «В России ни в общественном, ни в революционном движении (имею в виду глубины, а не поверхность) «русского одиночества» не чувствовалось, и виднейшими фигурами, дававшими тон и окраску… были русские – славяне». Не то теперь в эмиграции: «там, где духовный уровень выше, где углублены интересы мысли и творчества, где калибр человека крупнее, – там русский испытывает одиночество национальное; там, где близких ему по крови больше, – одиночество культурное. Эту трагедию я и обозначаю словами заголовка: русское одиночество… Я ни в какой мере не антисемит, но я в большой мере русский славянин… Свои, русские, мне гораздо ближе по духу, по чистоте языка и говора, по специфическим национальным достоинствам и недостаткам. Иметь их моими единомышленниками и соратниками мне ценнее, просто даже удобнее и приятнее. В многоплеменной, вовсе не русской России я умею уважать и еврея, и татарина, и поляка, – и за всеми ими признаю совершенно одинаковое со мною право на Россию, нашу общую и нашу родную мать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141