– горячится плевавший.
– Он же не нарочно, правда? А вы – плеваться. Надо культурно, – говорит милиционер. – Идемте в отделение.
– Никуда я не пойду!
– Нет, пойдете. Без доказаний я вас не отпущу… Вы его не прощаете? – спрашивает он у шофера.
– Не прощаю, – отвечает тот решительно.
– Ax, скажите! Не прощает! – орет плевавший.
– Идемте, гражданин. Надо культурно. Без доказаний вы не уйдете! – милиционер тащит его к машине.
Публика на стороне шофера.
– Ишь, хулиган! Еще орет тут…
– Дать ему два года за милую душу…
– Распустился народ, черт знает.
Плевавшего втискивают в «Победу». Милиционер кричит из кабины:
– Граждане, кто видел? Садитесь! Ну, кто видел?
Никто не вызывается. Машина, помедлив минуту, отъезжает. Толпа рассасывается. Старушка в клетчатом пальто вздыхает:
– Какое дело, подумаешь: тот его обрызгал, тот в его плюнул… Народ нынче нервный, вот и стрекаются.
Я думаю о Чехословакии,[79] о городе Хеб, похожем на театральную декорацию, о том, как торговались на рынке, приглядев пиджаки из сомнительной замши, пока продавщица, изящная женщина с затейливой, очень чешской, повязкой на голове, не сказала печально: «Я знаю, вы русские очень бедные. Хорошо, я уступлю». И вся группа купила одинаковые пиджаки.
И тут я увидел Левочку-Марафета.[80] Он стоял, покачивая своей длинной башкой и прижимая к груди растрепанные экземпляры «Нивы». Была и еще какая-то книжка, оказалась – томиком «Члены Государственной Думы. Первый созыв» с портретами и биографиями. Левочка после развлечения был настроен благодушно и отдал томик в долг до субботы. В субботу же пообещал принести остальные три томика. Надо где-то раздобыть денег к субботе. Может, у Малюгина? Дома деньги тратятся бессмысленно.
«ПРОСЛАВЛЕННАЯ ФАМИЛИЯ».
Он всю жизнь мечтал о славе, мечтал жадно, упоенно. Звериное честолюбие и эгоизм. Были моменты, когда он был близок, но непрочно, и слава не давалась ему. Эгоизм разрушает его семейную жизнь: жена уходит от него. Она становится известной актрисой. Он, всю жизнь мечтавший о славе своей фамилии, вдруг находит эту славу. Жена еще носит его фамилию, хотя они уже не живут вместе.
Фамилия жены – (его фамилия) – ожесточенно преследует неудачника. Он слышит ее по радио (свою фамилию), читает в газетах, видит на афишах…
20.07.60
...
Слушаем пластинку – дуэт Джильды и Риголетто из 3-го акта. Исполняют Галли Курчи и де-Лукка. Гости слушают с благоговейным вниманием знатоков. Вдруг, в том месте, где Джильда повторяет несколько раз одну и ту же короткую музыкальную фразу, изображающую рыдание, один из гостей предупредительно вскакивает и бросается к патефону.
– Простите, я поправлю иголку.
Его останавливают жестом. Бедняга покрывается краской, неловко садится на место. Дуэт продолжается в полной тишине. Но все улыбаются.
За дверью кабинета врача:
«Я глубокий аналитик в отношении наблюдений. Доктор, не думайте, что я технический исполнитель отца! Я глубоко понимаю воспитание своих детей и чужих… Я ведь бывший работник органов, и очень глубокий аналитик всего сказанного…»
НА СУДЕ.
Обвиняемый, молодой парень, выступает против своей матери, свидетельницы:
– Моя бывшая мать…
Когда поднимаешь тяжелую штангу, надо шире ставить руки. Чем шире руки – тем вернее поднимешь. Когда собираешься писать большую книгу, надо как можно шире брать тему. Не бояться широты, тогда вытянешь.
Написать рассказ – «Сегодняшний день».
Художник долго искал тему, сюжет. Мучился. Мечтал найти что-нибудь яркое, оригинальное в сегодняшней жизни. Мечтал писать о современности. Сюжеты не приходили…
Тогда он решил: завтра я внимательно изучу весь свой день – завтрашний день. И найду в нем сюжет. Что бы там ни было. Только завтра. Обычный рядовой день.
Ю. В. мучился тем же. Об этом написан один из его лучших рассказов «Путешествие».
...
Какое чудовищное однообразие в названиях – все эти «светы, рассветы, огни, зори…». Не литература, а какая-то иллюминация.
Из человека можно сделать все что угодно. Можно сделать мартышку, можно сделать тигра, можно сделать гиену, осла, божью коровку. Труднее всего сделать из него человека.
На вернисаже. Картина имеет явный успех. Почему-то нет ощущения радости, счастья. Только – нервное напряжение… И мысль: забыл начистить ботинки! Ужасно тревожит эта мысль. Не выдержав напряжения, сбегает на второй этаж и бродит в одиночестве по тихим залам классиков.
Ощущение радости, счастья, удовлетворения приходит вечером – когда он дома, один… Вдруг все понимает!
ДЛЯ РАССКАЗА «ОШИБКА»
Человек совершил одну ошибку в жизни: решил, что он драматург. Когда-то, в юные годы, работая на заводе мастером, он написал для самодеятельности небольшую сценку. На вечере присутствовал случайно знаменитый режиссер. Он познакомился с автором и страшно пылко расхваливал его. Он назвал его гением-самородком! Он предложил написать ему большую пьесу для своего театра. Мастер, опьяненный внезапными похвалами, уходит с завода. Пишет пьесу. Дорабатывает ее с режиссером. Пьеса провалилась. Режиссер теряет интерес к автору, но тот уже «болен» литературой… Он считает себя драматургом. Затем двадцать лет беспросветной нищенской жизни. На завод возвращаться стыдно. Семьи нет. Несчастный автор пишет бесконечное количество пьес, которые нигде не идут… Это – психоз, мания. В памяти: день премьеры, публика, аплодисменты (двадцать лет тому назад).
А жизнь – безнадежно искалечена.
В этой житейской истории есть скрытый смысл. Ю. В. преследовала боязнь – не состояться.
В журнале «Знамя» требовали бесконечных переделок, доделок «Утоления жажды». Невольно возникал вопрос: «А вдруг они правы?» Понадобилось много лет, чтобы относиться к «пожеланиям» редакций спокойно, а к несправедливой критике – безразлично. А тогда… он пишет письмо в редакцию: «…Учтены все замечания, высказанные мне членами редколлегии «Знамени»… Роман оптимистичен, он приобрел точную политическую направленность: он направлен против последствий культа личности, против перестраховки и догматизма, которые еще имеют место и в делах строительства и в делах редакций…» Последняя колкость насчет редакций была маленькой местью за унижения. «Ошибка» была не в выборе пути, ошибки допускались в начале пути. Он это понял; я была свидетелем телефонного разговора по поводу его эссе «Тризна через шесть веков». Эссе было посвящено шестисотлетию Куликовской битвы, и «Литературная газета» собиралась его публиковать. Но послали на рецензию одному видному историку, и историк посчитал, что некоторые соображения и выводы автора не соответствуют общепринятому взгляду на давние события.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
– Он же не нарочно, правда? А вы – плеваться. Надо культурно, – говорит милиционер. – Идемте в отделение.
– Никуда я не пойду!
– Нет, пойдете. Без доказаний я вас не отпущу… Вы его не прощаете? – спрашивает он у шофера.
– Не прощаю, – отвечает тот решительно.
– Ax, скажите! Не прощает! – орет плевавший.
– Идемте, гражданин. Надо культурно. Без доказаний вы не уйдете! – милиционер тащит его к машине.
Публика на стороне шофера.
– Ишь, хулиган! Еще орет тут…
– Дать ему два года за милую душу…
– Распустился народ, черт знает.
Плевавшего втискивают в «Победу». Милиционер кричит из кабины:
– Граждане, кто видел? Садитесь! Ну, кто видел?
Никто не вызывается. Машина, помедлив минуту, отъезжает. Толпа рассасывается. Старушка в клетчатом пальто вздыхает:
– Какое дело, подумаешь: тот его обрызгал, тот в его плюнул… Народ нынче нервный, вот и стрекаются.
Я думаю о Чехословакии,[79] о городе Хеб, похожем на театральную декорацию, о том, как торговались на рынке, приглядев пиджаки из сомнительной замши, пока продавщица, изящная женщина с затейливой, очень чешской, повязкой на голове, не сказала печально: «Я знаю, вы русские очень бедные. Хорошо, я уступлю». И вся группа купила одинаковые пиджаки.
И тут я увидел Левочку-Марафета.[80] Он стоял, покачивая своей длинной башкой и прижимая к груди растрепанные экземпляры «Нивы». Была и еще какая-то книжка, оказалась – томиком «Члены Государственной Думы. Первый созыв» с портретами и биографиями. Левочка после развлечения был настроен благодушно и отдал томик в долг до субботы. В субботу же пообещал принести остальные три томика. Надо где-то раздобыть денег к субботе. Может, у Малюгина? Дома деньги тратятся бессмысленно.
«ПРОСЛАВЛЕННАЯ ФАМИЛИЯ».
Он всю жизнь мечтал о славе, мечтал жадно, упоенно. Звериное честолюбие и эгоизм. Были моменты, когда он был близок, но непрочно, и слава не давалась ему. Эгоизм разрушает его семейную жизнь: жена уходит от него. Она становится известной актрисой. Он, всю жизнь мечтавший о славе своей фамилии, вдруг находит эту славу. Жена еще носит его фамилию, хотя они уже не живут вместе.
Фамилия жены – (его фамилия) – ожесточенно преследует неудачника. Он слышит ее по радио (свою фамилию), читает в газетах, видит на афишах…
20.07.60
...
Слушаем пластинку – дуэт Джильды и Риголетто из 3-го акта. Исполняют Галли Курчи и де-Лукка. Гости слушают с благоговейным вниманием знатоков. Вдруг, в том месте, где Джильда повторяет несколько раз одну и ту же короткую музыкальную фразу, изображающую рыдание, один из гостей предупредительно вскакивает и бросается к патефону.
– Простите, я поправлю иголку.
Его останавливают жестом. Бедняга покрывается краской, неловко садится на место. Дуэт продолжается в полной тишине. Но все улыбаются.
За дверью кабинета врача:
«Я глубокий аналитик в отношении наблюдений. Доктор, не думайте, что я технический исполнитель отца! Я глубоко понимаю воспитание своих детей и чужих… Я ведь бывший работник органов, и очень глубокий аналитик всего сказанного…»
НА СУДЕ.
Обвиняемый, молодой парень, выступает против своей матери, свидетельницы:
– Моя бывшая мать…
Когда поднимаешь тяжелую штангу, надо шире ставить руки. Чем шире руки – тем вернее поднимешь. Когда собираешься писать большую книгу, надо как можно шире брать тему. Не бояться широты, тогда вытянешь.
Написать рассказ – «Сегодняшний день».
Художник долго искал тему, сюжет. Мучился. Мечтал найти что-нибудь яркое, оригинальное в сегодняшней жизни. Мечтал писать о современности. Сюжеты не приходили…
Тогда он решил: завтра я внимательно изучу весь свой день – завтрашний день. И найду в нем сюжет. Что бы там ни было. Только завтра. Обычный рядовой день.
Ю. В. мучился тем же. Об этом написан один из его лучших рассказов «Путешествие».
...
Какое чудовищное однообразие в названиях – все эти «светы, рассветы, огни, зори…». Не литература, а какая-то иллюминация.
Из человека можно сделать все что угодно. Можно сделать мартышку, можно сделать тигра, можно сделать гиену, осла, божью коровку. Труднее всего сделать из него человека.
На вернисаже. Картина имеет явный успех. Почему-то нет ощущения радости, счастья. Только – нервное напряжение… И мысль: забыл начистить ботинки! Ужасно тревожит эта мысль. Не выдержав напряжения, сбегает на второй этаж и бродит в одиночестве по тихим залам классиков.
Ощущение радости, счастья, удовлетворения приходит вечером – когда он дома, один… Вдруг все понимает!
ДЛЯ РАССКАЗА «ОШИБКА»
Человек совершил одну ошибку в жизни: решил, что он драматург. Когда-то, в юные годы, работая на заводе мастером, он написал для самодеятельности небольшую сценку. На вечере присутствовал случайно знаменитый режиссер. Он познакомился с автором и страшно пылко расхваливал его. Он назвал его гением-самородком! Он предложил написать ему большую пьесу для своего театра. Мастер, опьяненный внезапными похвалами, уходит с завода. Пишет пьесу. Дорабатывает ее с режиссером. Пьеса провалилась. Режиссер теряет интерес к автору, но тот уже «болен» литературой… Он считает себя драматургом. Затем двадцать лет беспросветной нищенской жизни. На завод возвращаться стыдно. Семьи нет. Несчастный автор пишет бесконечное количество пьес, которые нигде не идут… Это – психоз, мания. В памяти: день премьеры, публика, аплодисменты (двадцать лет тому назад).
А жизнь – безнадежно искалечена.
В этой житейской истории есть скрытый смысл. Ю. В. преследовала боязнь – не состояться.
В журнале «Знамя» требовали бесконечных переделок, доделок «Утоления жажды». Невольно возникал вопрос: «А вдруг они правы?» Понадобилось много лет, чтобы относиться к «пожеланиям» редакций спокойно, а к несправедливой критике – безразлично. А тогда… он пишет письмо в редакцию: «…Учтены все замечания, высказанные мне членами редколлегии «Знамени»… Роман оптимистичен, он приобрел точную политическую направленность: он направлен против последствий культа личности, против перестраховки и догматизма, которые еще имеют место и в делах строительства и в делах редакций…» Последняя колкость насчет редакций была маленькой местью за унижения. «Ошибка» была не в выборе пути, ошибки допускались в начале пути. Он это понял; я была свидетелем телефонного разговора по поводу его эссе «Тризна через шесть веков». Эссе было посвящено шестисотлетию Куликовской битвы, и «Литературная газета» собиралась его публиковать. Но послали на рецензию одному видному историку, и историк посчитал, что некоторые соображения и выводы автора не соответствуют общепринятому взгляду на давние события.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105