На Юру вообще иногда «находило».
Я помню первый визит к одним моим новым родственникам. Только что вышел сборник с «Домом на набережной», и один из родственников все никак не мог переключиться с темы грядущего гонорара.
– А сколько вы получите?
– Не знаю.
– Нет, ну все-таки.
– Не знаю, неважно.
– Как неважно?! Вы ведь живете от гонорара к гонорару. Что заработаете, на то…
– А я вообще больше работать не буду. Я вот женился на Ольге Романовне, чтоб не работать. Она женщина состоятельная, сценарии пишет. Перехожу на ее иждивение. Возьмешь? (Это ко мне.)
Мне было очень неловко, другим, кажется, тоже.
Я потом упрекнула:
– Зачем ты так! Нехорошо, я у них первый раз в доме…
– А надоело! Сколько да сколько, он и не прочитал даже, а уже сколько!
Зимой Ю. В. был в Финляндии. Необычная поездка, а ведь он не в первый раз был в этой стране. Да, эта страна значила для него больше, чем какая-либо другая: здесь работал его отец, здесь он, малыш, сидел у отца на руках, даже фотография сохранилась, сделанная в Ловизе. Но почему именно зимой восьмидесятого Юра, вернувшись из Финляндии, написал рассказ «Серое небо, мачты и рыжая лошадь», рассказ, который заканчивается ужасными словами: «Круг замкнулся, внутри него уместилась вся жизнь». Почему замкнулся? Почему уже уместилась? Ведь ему было только пятьдесят пять. Правда, анализ крови не очень благополучный, но с кем не бывает. Врачи поликлиники не беспокоились. А сам Юра никуда ходить по поводу здоровья категорически не желал. Был болевой приступ – наверное, камень.
В апреле сидел за столом, обедал. Вдруг побледнел, лоб в испарине. Встал, прилег на диван: «У меня, кажется, приступ аппендицита». Многое, связанное со здоровьем, зловещие симптомы, скрывал от меня. Хотя это он сказал когда-то: «Зачем я тебе нужен, я же гнилой насквозь».
В апреле он выступал на литературно-творческой конференции молодых. Конференция проходила в доме отдыха рядом с нашим дачным поселком. По дороге вспоминали, как много лет тому назад я убегала с такой же конференции к нему на дачу. Веселились. «Теперь ты солидная матрона».
Во время выступления ему стало плохо. Он побледнел, но выступление закончил. Я тащила его поскорей домой, но молодые хотели еще поговорить, окружили его. Один режиссер все не мог отлипнуть, все талдычил, как он хочет поставить в театре что-нибудь из Юриных произведений.
– Но ведь не дадут.
Юра раздраженно:
– Да вы попробуйте. Любимову тоже не давали, а он взял.
В этот день он записал:
...
Есть такие люди, они как бы облегчают совесть, сообщая мне каждый раз при встрече, как они ценят мое творчество и как хотели бы, но… Вот сегодня. Уже успешный, хотя и не старый, режиссер завел ту же мутоту, – мечтает, мол, об инсценировке, о спектакле, но… многозначительно развел руками и глазки завел к потолку.
Я не сдержался: «Да вы третий год свидетельствуете мне, так сказать, о своей симпатии, а Любимов второй спектакль ставит. И вы попробуйте, начните». Он отскочил.
Юра скрывал симптомы болезни. Возможно, и от себя. Но сейчас чаще среди дня ложился на диван с книгой. Труднее стало уговорить его пойти на прием, на премьеру. Мы теперь постоянно жили на даче. И в Москву только на репетиции «Дома на набережной» в Театре на Таганке он выбирался легко, радостно.
«Время и место» он закончил в июне. Чувствовал себя хорошо. Решил, что поедем по приглашению издательства «Галлимар» во Францию. Я протестовала, говорила, что надо заниматься здоровьем, а не устраивать фиесту (его же собственное выражение).
– Как ты не понимаешь, – фиеста ни при чем, я хочу найти Гошку.[269]
Я внутренне ахнула: о Гошке я и не думала, забыла просто, что он существует где-то, а Юра, оказывается, помнит все время.
Искать брата он начал с первого же дня. Кажется, помог Максимов, в квартире которого проходил парадный ужин по случаю Юриного приезда. Драгоценная посуда, изысканная еда, дрожащие руки хозяина… Ничего хорошего из этой затеи Максимова не вышло; они разругались вдрызг к концу ужина. Юра говорил медленно, протяжно, что было у него признаком крайнего раздражения, у Максимова руки стали дрожать еще сильнее. Слава Богу, все кончилось благополучно, и мы ушли, чтоб больше не видеться, но с телефоном Гошки. Телефон никогда не отвечал.
Мы уехали на юг Франции, встречались там с Марком Шагалом, подружились с вдовой Жерара Филипа – потрясающей женщиной Анн Филип, и вот однажды в чудесной гостинице «Голубятня» Юра уже в который раз набрал номер. И вдруг лицо его окаменело.
– Гошка, это я – твой брат…
Я вышла из комнаты на террасу. Была темная прекрасная ночь. В бассейне отражались огни фонарей, играла музыка в ресторане, далеко внизу мерцала огнями Ницца. Юра подошел, остановился сзади.
– Знаешь, как он отозвался на звонок? Он сказал «Уи».[270] Мы увидимся в Париже.
И было три встречи.
Первая – в ресторане «Утраченное время», где они пытались наверстать это самое время и говорили, говорили обо всем сразу.
Вторая – в кафе на Елисейских полях, куда Гошка пришел со своей подругой, милой, измученной женщиной, русской, не говорящей по-русски. Потом мы пошли в кино и смотрели фильм по роману Ведекинда.
И третья, последняя, – возле кинотеатра «Одеон». Сидели в кафе, и Георгий сказал, что хочет вернуться в Союз.
– Но ты ведь понимаешь, что с тебя кое-что потребуют, – сказал Юра.
– Ну и пусть. А то тут не требовали. Я больше здесь не могу.
Он уходил от нас под дождем. Старый человек в светлом не по погоде, много раз побывавшем в чистке костюме.
Но все это было потом, а в Грассе мы искали виллу «Бельведер», на которой жил Бунин. Никто не знал, где эта вилла. «Бунин? Бунин?» Вдруг возник милейший человек – господин Форестье. Он когда-то дружил с библиотекарем, и тот познакомил его с Буниным. Юра сказал: «Значит, я здоровался с Буниным. Я здороваюсь с Форестье, а он здоровался с Буниным».
Форестье познакомил нас со своей очень привлекательной, чуть хроменькой женой. Она гордилась тем, что стала хромой оттого, что в детстве ее сбила карета великого князя, брата русского царя.
Великий князь прислал ей чудесную куклу и огромную коробку конфет. Кто-то из предков Форестье был парикмахером при дворе русского царя, так что супруги очень любили Россию.
И вот мы поднимаемся в гору к вилле. Маленькая мраморная стела – на ней надпись, что эта дорога ведет к дому, где жил нобелевский лауреат, русский писатель Иван Бунин. Юра остался возле стелы.
На вилле – заплаканная женщина. Ее муж и сын недавно погибли в автомобильной катастрофе по дороге сюда, на Лазурный берег. Мы извинились и ушли. Жара, плотные полосатые занавеси на окнах дома, выкрашенного в классический цвет охры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105