Поднялась, сама надела петлю и толкнула ногой табурет.
…Корниловец спокойным голосом рассказал, как пленные вешали сами себя, то есть их, конечно, заставляли самих себя вешать. Но, когда число их достигало тысячи, этот способ затруднял самих пленных…
…Рассказал, как десять – пятнадцать добровольцев гнали на казнь по 500–800 пленных. Идут, как бараны, хорошо зная, куда их гонят. Все равно смерть. Могли бы бежать во все стороны, всех не перестреляешь. Многие счастливо убежали бы… Нет, идут, как бараны.
– Не может быть!
– Вначале, – продолжал корниловец, – мы их благородно расстреливали: укроем пулемет где-нибудь в здании, выстроим их в ряд, как будто на поверку перед отправлением. Вдруг застучит пулемет и все падают вповалку…»
Кроме рассказов стариков, участников Гражданской войны, кроме газет и журналов Добровольческой армии, Ю. В. конспектирует рассказ бывшего секретаря Ревтрибунала (в 1918, в период расказачивания) А. Н. Чуватина, дневники своего дяди П. А. Лурье[139] (зима 1920 года), подробно биографию Ф. К. Миронова,[140] подробно историю ареста и суда над Б. М. Думенко; книгу генерала Краснова о революции и казачестве «На внутреннем фронте»… Все это через десять лет станет «подводной» частью романа о Гражданской войне и не только о ней – «Старик».
Я же, читая свидетельства того времени, не могла не думать о том, что во времена нынешние только малограмотные в истории могут искушать повторением кровавого ада Гражданской войны.
1967 год завершался для Ю. В. событием огромной важности: он начал работу над повестью «Обмен», и это, как написал Г. Бакланов, «…было началом тех книг, которые дадут ему имя и оставят в литературе».
В 1968 году Ю. В. работал над романом «Исчезновение» (первоначальное название – «Исход»), и «Новый мир» даже анонсировал этот роман.
Ю. В. давал читать роман близким друзьям. Кто-то, как Д. Данин,[141] отозвался кисло, кто-то, как А. Гладков,[142] – совсем по-другому.
...
18 июня 68 г.
Дорогой Юра!
Прочитал с огромным интересом и удовольствием.
Мне очень понравилось. Первые, пришедшие в голову мысли я изложил Вам в письме, которое вложил в папку с экземпляром романа, который оставляю Цецилии Исааковне.[143] Возьмите у нее.
Прочитанное вызывает много мыслей и что-то я еще договорю Вам лично…
Жму руку Ваш А. Гладков
Ленинград. 24 июня 1968 г.
Дорогой Юра!
Когда я думаю о Вашем романе,[144] то у меня вертятся слова из «Воскресенья»: «Как ни старались люди…». Как ни стараются люди ликвидировать настоящую литературу – она живет…
Наверное, Вы уже приехали и взяли у Ц. И. экземпляр.
Как же теперь будет дальше?
Каковы Ваши планы на июль?
Я сделал 3-ий вариант своего сценария, он стал реально лучше, но это не совсем то, что, наверно, от меня хотели. Сдал его и буду ждать, что теперь воспоследует. Но, видимо, на днях будет новое обсуждение, и мне нет смысла уезжать до него.
У меня никаких планов кроме Загорянки нет. М. б. в августе там будет жить Эмма.[145] В сентябре она, кажется, едет с театром в Югославию и м. б. в Италию, а я опять же буду до зимы в Загорянке. Мои планы – работать.
Напишите мне сюда сразу о своих планах.
Заодно черкните о положении журнала «Новый мир». Когда я уезжал, через два или три дня после Вас, настроение у них было хреновое.
Как здоровье Цецилии Исааковны?
Жму руку. Ваш А. Гладков
Ответ Ю. В.
...
28 июня
…Приехал в прошлую субботу. В Финляндии было интересно. Я нисколько не жалею, что потратил на это время и нервы.
Приехав, получил от мамы Ваше письмо, очень меня порадовавшее и подбодрившее. Я был не вполне уверен в том, что дело идет правильно. Сейчас после Вашего письма и письма Лели Кин (ей очень понравилось, она хвалила меня, пожалуй, чрезмерно, так как не отметила никаких просчетов), я почувствовал себя «на коне». Хочется писать дальше!
Но не пишу, а пытаюсь настроить себя на сценарий. Положение близкое к катастрофе! С одной стороны, нужно писать это, с другой – необходимо делать то… Наступает мое излюбленное состояние буриданова осла.
Роман читал Данин, который сказал, что «много суеты» и «мало глыбистости». Еще одна читательница заметила, что все выведенные мною люди «отвратительны».
Я никому больше не даю читать, потому что смысла нет – плодотворных и необходимых для «настройки» одобрительных слов я наслышался достаточно, и критических замечаний тоже – в той мере, в какой нужно для продолжения работы. Многие замечания связаны с тем, что замысел и связь отдельных частей не могут быть сейчас ясны никому, кроме меня.
Данина, например, коробит то, что наряду с главами от Игоря появляются объективные куски от автора – это, дескать, разнобой, разрушает цельность восприятия. Но мне это нужно, ибо автор – тот же Игорь, но в другом качестве, а это должно обнаружиться позже. «Суету» я надеюсь преобразить в порядок – но в дальнейшем. Пещеры мне нужны тоже, ибо им предстоит сыграть важную роль. Кроме того – пещеры существовали. Тем не менее я прекрасно понимаю, что многое отпадет и будет переделываться, и, вообще, работы до черта. Написано, может быть, менее чем треть, а то и четверть. Мои планы: числа 7-го уехать с Аллой[146] на месяц. До этого нам нужно встретиться и подумать насчет сценария. Как только приедете в Москву, звоните моей маме в Серебряный бор – она скажет, где и когда я буду. В «Новом мире» настроение пресквернейшее. 5-ый (Номер. – О. Т.) не подписывают. У них впечатление, что их просто душат…»
Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что тогда советы сбили Ю. В. с толку. Он еще в 1967 году хотел написать роман-двойник – форма, к которой его всегда тянуло. Потом, когда он стал доверять только себе, Ю. В. виртуозно использовал эту сложнейшую форму в романах «Дом на набережной» и «Время и место». В «Доме на набережной», кроме повествователя, есть и лирический герой, и автор. Это сложнейшая полифония. А во «Времени и месте» Ю. В. даже настаивает на двойничестве героев. Впрочем, это материя тонкая и рассуждать о ней более пристало исследователям его творчества. Я же возвращаюсь в год 1968-й.
...
Ленинград. 22 июля 68 г.
Дорогой Юра!
Я недавно двое суток был в Москве, но Вас не нашел. Цецилия Исааковна сказала, что Вы под Ригой и должны вернуться в конце месяца. Я тоже приеду 27—28-го и уже до зимы. А в Москву я прилетал на похороны Константина Георгиевича,[147] стоял вместе с Твардовским в почетном карауле, ездил в Тарусу и нес гроб от его дома до кладбища.
На похоронах все было фальшиво в траурном церемониале в ЦДЛ и похоже на все другие большие писательские похороны «по первому разряду», кроме нескольких минут в конце гражданской панихиды, когда неожиданно стала говорить пианистка М.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
…Корниловец спокойным голосом рассказал, как пленные вешали сами себя, то есть их, конечно, заставляли самих себя вешать. Но, когда число их достигало тысячи, этот способ затруднял самих пленных…
…Рассказал, как десять – пятнадцать добровольцев гнали на казнь по 500–800 пленных. Идут, как бараны, хорошо зная, куда их гонят. Все равно смерть. Могли бы бежать во все стороны, всех не перестреляешь. Многие счастливо убежали бы… Нет, идут, как бараны.
– Не может быть!
– Вначале, – продолжал корниловец, – мы их благородно расстреливали: укроем пулемет где-нибудь в здании, выстроим их в ряд, как будто на поверку перед отправлением. Вдруг застучит пулемет и все падают вповалку…»
Кроме рассказов стариков, участников Гражданской войны, кроме газет и журналов Добровольческой армии, Ю. В. конспектирует рассказ бывшего секретаря Ревтрибунала (в 1918, в период расказачивания) А. Н. Чуватина, дневники своего дяди П. А. Лурье[139] (зима 1920 года), подробно биографию Ф. К. Миронова,[140] подробно историю ареста и суда над Б. М. Думенко; книгу генерала Краснова о революции и казачестве «На внутреннем фронте»… Все это через десять лет станет «подводной» частью романа о Гражданской войне и не только о ней – «Старик».
Я же, читая свидетельства того времени, не могла не думать о том, что во времена нынешние только малограмотные в истории могут искушать повторением кровавого ада Гражданской войны.
1967 год завершался для Ю. В. событием огромной важности: он начал работу над повестью «Обмен», и это, как написал Г. Бакланов, «…было началом тех книг, которые дадут ему имя и оставят в литературе».
В 1968 году Ю. В. работал над романом «Исчезновение» (первоначальное название – «Исход»), и «Новый мир» даже анонсировал этот роман.
Ю. В. давал читать роман близким друзьям. Кто-то, как Д. Данин,[141] отозвался кисло, кто-то, как А. Гладков,[142] – совсем по-другому.
...
18 июня 68 г.
Дорогой Юра!
Прочитал с огромным интересом и удовольствием.
Мне очень понравилось. Первые, пришедшие в голову мысли я изложил Вам в письме, которое вложил в папку с экземпляром романа, который оставляю Цецилии Исааковне.[143] Возьмите у нее.
Прочитанное вызывает много мыслей и что-то я еще договорю Вам лично…
Жму руку Ваш А. Гладков
Ленинград. 24 июня 1968 г.
Дорогой Юра!
Когда я думаю о Вашем романе,[144] то у меня вертятся слова из «Воскресенья»: «Как ни старались люди…». Как ни стараются люди ликвидировать настоящую литературу – она живет…
Наверное, Вы уже приехали и взяли у Ц. И. экземпляр.
Как же теперь будет дальше?
Каковы Ваши планы на июль?
Я сделал 3-ий вариант своего сценария, он стал реально лучше, но это не совсем то, что, наверно, от меня хотели. Сдал его и буду ждать, что теперь воспоследует. Но, видимо, на днях будет новое обсуждение, и мне нет смысла уезжать до него.
У меня никаких планов кроме Загорянки нет. М. б. в августе там будет жить Эмма.[145] В сентябре она, кажется, едет с театром в Югославию и м. б. в Италию, а я опять же буду до зимы в Загорянке. Мои планы – работать.
Напишите мне сюда сразу о своих планах.
Заодно черкните о положении журнала «Новый мир». Когда я уезжал, через два или три дня после Вас, настроение у них было хреновое.
Как здоровье Цецилии Исааковны?
Жму руку. Ваш А. Гладков
Ответ Ю. В.
...
28 июня
…Приехал в прошлую субботу. В Финляндии было интересно. Я нисколько не жалею, что потратил на это время и нервы.
Приехав, получил от мамы Ваше письмо, очень меня порадовавшее и подбодрившее. Я был не вполне уверен в том, что дело идет правильно. Сейчас после Вашего письма и письма Лели Кин (ей очень понравилось, она хвалила меня, пожалуй, чрезмерно, так как не отметила никаких просчетов), я почувствовал себя «на коне». Хочется писать дальше!
Но не пишу, а пытаюсь настроить себя на сценарий. Положение близкое к катастрофе! С одной стороны, нужно писать это, с другой – необходимо делать то… Наступает мое излюбленное состояние буриданова осла.
Роман читал Данин, который сказал, что «много суеты» и «мало глыбистости». Еще одна читательница заметила, что все выведенные мною люди «отвратительны».
Я никому больше не даю читать, потому что смысла нет – плодотворных и необходимых для «настройки» одобрительных слов я наслышался достаточно, и критических замечаний тоже – в той мере, в какой нужно для продолжения работы. Многие замечания связаны с тем, что замысел и связь отдельных частей не могут быть сейчас ясны никому, кроме меня.
Данина, например, коробит то, что наряду с главами от Игоря появляются объективные куски от автора – это, дескать, разнобой, разрушает цельность восприятия. Но мне это нужно, ибо автор – тот же Игорь, но в другом качестве, а это должно обнаружиться позже. «Суету» я надеюсь преобразить в порядок – но в дальнейшем. Пещеры мне нужны тоже, ибо им предстоит сыграть важную роль. Кроме того – пещеры существовали. Тем не менее я прекрасно понимаю, что многое отпадет и будет переделываться, и, вообще, работы до черта. Написано, может быть, менее чем треть, а то и четверть. Мои планы: числа 7-го уехать с Аллой[146] на месяц. До этого нам нужно встретиться и подумать насчет сценария. Как только приедете в Москву, звоните моей маме в Серебряный бор – она скажет, где и когда я буду. В «Новом мире» настроение пресквернейшее. 5-ый (Номер. – О. Т.) не подписывают. У них впечатление, что их просто душат…»
Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что тогда советы сбили Ю. В. с толку. Он еще в 1967 году хотел написать роман-двойник – форма, к которой его всегда тянуло. Потом, когда он стал доверять только себе, Ю. В. виртуозно использовал эту сложнейшую форму в романах «Дом на набережной» и «Время и место». В «Доме на набережной», кроме повествователя, есть и лирический герой, и автор. Это сложнейшая полифония. А во «Времени и месте» Ю. В. даже настаивает на двойничестве героев. Впрочем, это материя тонкая и рассуждать о ней более пристало исследователям его творчества. Я же возвращаюсь в год 1968-й.
...
Ленинград. 22 июля 68 г.
Дорогой Юра!
Я недавно двое суток был в Москве, но Вас не нашел. Цецилия Исааковна сказала, что Вы под Ригой и должны вернуться в конце месяца. Я тоже приеду 27—28-го и уже до зимы. А в Москву я прилетал на похороны Константина Георгиевича,[147] стоял вместе с Твардовским в почетном карауле, ездил в Тарусу и нес гроб от его дома до кладбища.
На похоронах все было фальшиво в траурном церемониале в ЦДЛ и похоже на все другие большие писательские похороны «по первому разряду», кроме нескольких минут в конце гражданской панихиды, когда неожиданно стала говорить пианистка М.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105