Чемодан, конечно, не особенно тяжелый – из лагеря чего везти? Так он все же сам его со станции тащить не захотел, мужичка нанял. По нашим савеловским лужам. Ой, я хохотала тогда! Барин из лагеря явился! Наутро хозяйка взяла толстую книгу домовую и пошла в милицию – прописывать. Там отказали. Пришла она расстроенная, ей очень хотелось Гришу прописать, потому что – такой видный, солидный, понравился ей. Гриша Федулов говорит: «Ничего, все сейчас сделаем!» Взял сам домовую книгу, пошел в милицию, и через два часа возвращается. «Ставьте самовар, девки! Вино я купил, мясо, огурцов!» «А как же с пропиской?» «Все в порядке». «Как же так?» «А так…»
У него все было: «А так…»
Прописали. Живет у меня в Савелове. Говорит однажды: «Знаешь, Дуня, я деньги жду из лагеря». «Какие деньги?» – изумилась я. Я-то тоже лагерница, знаю какие там деньги бывают. «А я, говорит, у них в лагере дело наладил. Кожевенное. Целый заводик соорудил: кожи выделывали, а из нее сапоги шили. Зеки, конечно. А выручка – лагерному начальству. Они очень меня ценили, потому что я же специалист. Я все знаю: как солить кожу, как дубить. Как золку производить: известью или же сернистыми солями, паркой, кислыми соками. Никогда сам не работал, а знаю, видел. У нас там больше конина была, из нее опойная кожа выделывалась, «опоек», как мы называем, на сапоги. Я начальнику сказал: я вам заводик поставлю, а что я с этого буду иметь? Будешь, говорит, иметь столько-то, столько-то. Ну, ладно. Я им еще к сапожному заводику мыльную фабрику пристроил. Кожи поступали необделанные, старые с жиром, а жир для мыла – основной материал. А мыло-то, сама знаешь, в какой цене! Так что они обогатились. Вот жду теперь семьдесят тысяч должен прислать… Ну, семьдесят не пришлет, хоть тридцать бы тысяч!»
Все это Гриша рассказывал очень уверенно и спокойно, как само собой разумеющееся. Ждал денег твердо.
В лагере он сошелся с какой-то женщиной, но жить с ней не захотел. У него оставалась жена перед его арестом, врач, но во время войны сошлась на фронте с каким-то военным врачом. Жила в Воронеже. Гриша не очень хотел ехать к ней в Воронеж. Она была на двадцать почти лет младше его. Звала его. Он колебался: «Ехать ли, нет ли… А, может, начать все сначала? По новой?»
В себе он был абсолютно уверен: в том, что мог улестить любую женщину. Я его уговаривала вернуться к докторше. И он вернулся. И в шестьдесят лет родил себе сына. А что с ним сейчас, жив ли он – я не знаю. Его вся Москва знала!
Отзвуки этой истории слышны в рассказе некоего Кошелькова – персонажа повести «Другая жизнь».
«…У нас, конечно, специальность хорошая, так что нигде не пропасть… Мы начальство обшивали, всегда с куском хлеба… И даже на другой пункт затребуют, а наш начальник, товарищ Гравдин, не отдает, так что ссорились из-за нас…» И работал до революции Кошельков в Камергерском переулке в магазине «Земиш-ледер», перчатки, кофры… Правда, человеком он был другим, совсем непохожим на Гришу Федулова, но ведь Ю. В. считал, что достоверная деталь, настоящая, подлинная, – это для прозы вещь первостатейнейшая. Вот и пригодились кофры и чемоданы «Земиш-ледер»… И оттого, что я уверена – был такой магазин в Камергерском, и по многим другим причинам персонажи Ю. В. давно стали для меня живыми людьми. Иногда – более живыми, чем некоторые реальные люди.
И еще один рассказ Евдокии Викторовны (полагаю, что она была лагерной подругой матери Ю. В.). Уже заглавие этого рассказа напомнило мне первую главу романа «Время и место». Там женщину тоже звали Агния. И вот…
...
АГНИЯ ЛЬВОВНА, УЧИТЕЛЬНИЦА ТАНЦЕВ.
В дни своих бездомных скитаний по Москве, где я жить не имела права, была прописана в Савелове, но, конечно, моталась месяцами в Москве по знакомым, а в Савелово ездила только отмечать паспорт, я попала однажды – по рекомендации – в дом к некоей Агнии Львовне, генеральше. Это была пухленькая крашеная блондинка, уже не очень молодая, лет сорока пяти, но еще сохранившая формы и привлекательность. Не помню, что я ей шила. Кажется, два платья и какой-то халат. И что-то еще переделывала из старья. Мы с ней, что называется, сошлись. Она была сравнительно интеллигентная особа, много читала, рассуждала на политические темы, интересовалась газетами, выписывала всякие журналы. Но сама абсолютно ничего не делала, нигде не работала и ничего не умела.
Профессия у нее была легкая – учительница танцев. Перед войной ее муж, нынешний генерал, – а тогда он был, наверно, капитаном или майором – приехал на отдых в Пятигорск и там с ней познакомился на танцплощадке. Она учила танцевать. Была, видимо, очень хорошенькая. И он в нее безумно и стремительно влюбился, сделал предложение, она согласилась, и он привез ее вместе с дочкой и матерью в Москву. Дочке было тогда лет шесть-семь. Первый муж Агнии Львовны, армянин, работал в Пятигорске в уголовном розыске. Агния Львовна говорила, что рассталась с ним оттого, что они очень мучили друг друга физически, какое-то у них было несоответствие. А вообще-то, по ее словам, этот армянин очень ее любил и был хороший человек.
Ну вот, переехали с Николаем Николаевичем в Москву, началась война, Николай уехал на фронт. Агния Львовна с Ингой – так дочку звали – и матерью-старушкой из бывших (их какие-то родственники были в Пятигорске крупные богачи, после революции бежали за границу) – жили в Москве в военном Городке. Знаете это где? На Хорошевском шоссе, как в Серебряный бор ехать. Нет, не в тех домах, которые после войны немцы строили, – а в тех, которые еще до войны стояли. Где военная школа, знаете? Ну вот, там рядом были дома для военных. И сейчас есть. А тогда кругом пустыри были, поля, жизнь совсем одинокая – как не в Москве…
На войне Николай Николаевич стал генералом, вернулся, стал служить в Москве. Был он старше Агнии Львовны лет на пятнадцать. Я с ним познакомилась – когда же это? – ну да, году в сорок девятом, – ему было лет шестьдесят. Но еще крепкий, высокий, статный, волосы черные-черные – может, он их красил, не знаю. Очень, как говорят, «мужчинистый» мужчина. И все так похохатывал: «Ха-ха… Ха-ха…» Войдет в комнату и спрашивает: «Что, дамы, скоро ли обед? Xa-xa…Xa-ха…» Зубы у него были исключительно белые и все свои.
Агния Львовна отвечала ему всегда спокойно, но как-то сухо, без мягкости. У любящей жены бывает тепло в голосе, его сразу услышишь, хоть она скажет просто: «Коля, разогрей котлеты». А у Агнии Львовны с Николаем Николаевичем был тон какой-то сдержанный, как у людей не очень близко знакомых. Ни раздражения, ни вражды, а вот именно – как хорошо воспитанные, но чужие люди. Как соседи в коммунальной квартире, находящиеся в идеальных отношениях. Между тем Агния Львовна однажды обмолвилась, сказала, что когда-то любила мужа необыкновенно сильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
У него все было: «А так…»
Прописали. Живет у меня в Савелове. Говорит однажды: «Знаешь, Дуня, я деньги жду из лагеря». «Какие деньги?» – изумилась я. Я-то тоже лагерница, знаю какие там деньги бывают. «А я, говорит, у них в лагере дело наладил. Кожевенное. Целый заводик соорудил: кожи выделывали, а из нее сапоги шили. Зеки, конечно. А выручка – лагерному начальству. Они очень меня ценили, потому что я же специалист. Я все знаю: как солить кожу, как дубить. Как золку производить: известью или же сернистыми солями, паркой, кислыми соками. Никогда сам не работал, а знаю, видел. У нас там больше конина была, из нее опойная кожа выделывалась, «опоек», как мы называем, на сапоги. Я начальнику сказал: я вам заводик поставлю, а что я с этого буду иметь? Будешь, говорит, иметь столько-то, столько-то. Ну, ладно. Я им еще к сапожному заводику мыльную фабрику пристроил. Кожи поступали необделанные, старые с жиром, а жир для мыла – основной материал. А мыло-то, сама знаешь, в какой цене! Так что они обогатились. Вот жду теперь семьдесят тысяч должен прислать… Ну, семьдесят не пришлет, хоть тридцать бы тысяч!»
Все это Гриша рассказывал очень уверенно и спокойно, как само собой разумеющееся. Ждал денег твердо.
В лагере он сошелся с какой-то женщиной, но жить с ней не захотел. У него оставалась жена перед его арестом, врач, но во время войны сошлась на фронте с каким-то военным врачом. Жила в Воронеже. Гриша не очень хотел ехать к ней в Воронеж. Она была на двадцать почти лет младше его. Звала его. Он колебался: «Ехать ли, нет ли… А, может, начать все сначала? По новой?»
В себе он был абсолютно уверен: в том, что мог улестить любую женщину. Я его уговаривала вернуться к докторше. И он вернулся. И в шестьдесят лет родил себе сына. А что с ним сейчас, жив ли он – я не знаю. Его вся Москва знала!
Отзвуки этой истории слышны в рассказе некоего Кошелькова – персонажа повести «Другая жизнь».
«…У нас, конечно, специальность хорошая, так что нигде не пропасть… Мы начальство обшивали, всегда с куском хлеба… И даже на другой пункт затребуют, а наш начальник, товарищ Гравдин, не отдает, так что ссорились из-за нас…» И работал до революции Кошельков в Камергерском переулке в магазине «Земиш-ледер», перчатки, кофры… Правда, человеком он был другим, совсем непохожим на Гришу Федулова, но ведь Ю. В. считал, что достоверная деталь, настоящая, подлинная, – это для прозы вещь первостатейнейшая. Вот и пригодились кофры и чемоданы «Земиш-ледер»… И оттого, что я уверена – был такой магазин в Камергерском, и по многим другим причинам персонажи Ю. В. давно стали для меня живыми людьми. Иногда – более живыми, чем некоторые реальные люди.
И еще один рассказ Евдокии Викторовны (полагаю, что она была лагерной подругой матери Ю. В.). Уже заглавие этого рассказа напомнило мне первую главу романа «Время и место». Там женщину тоже звали Агния. И вот…
...
АГНИЯ ЛЬВОВНА, УЧИТЕЛЬНИЦА ТАНЦЕВ.
В дни своих бездомных скитаний по Москве, где я жить не имела права, была прописана в Савелове, но, конечно, моталась месяцами в Москве по знакомым, а в Савелово ездила только отмечать паспорт, я попала однажды – по рекомендации – в дом к некоей Агнии Львовне, генеральше. Это была пухленькая крашеная блондинка, уже не очень молодая, лет сорока пяти, но еще сохранившая формы и привлекательность. Не помню, что я ей шила. Кажется, два платья и какой-то халат. И что-то еще переделывала из старья. Мы с ней, что называется, сошлись. Она была сравнительно интеллигентная особа, много читала, рассуждала на политические темы, интересовалась газетами, выписывала всякие журналы. Но сама абсолютно ничего не делала, нигде не работала и ничего не умела.
Профессия у нее была легкая – учительница танцев. Перед войной ее муж, нынешний генерал, – а тогда он был, наверно, капитаном или майором – приехал на отдых в Пятигорск и там с ней познакомился на танцплощадке. Она учила танцевать. Была, видимо, очень хорошенькая. И он в нее безумно и стремительно влюбился, сделал предложение, она согласилась, и он привез ее вместе с дочкой и матерью в Москву. Дочке было тогда лет шесть-семь. Первый муж Агнии Львовны, армянин, работал в Пятигорске в уголовном розыске. Агния Львовна говорила, что рассталась с ним оттого, что они очень мучили друг друга физически, какое-то у них было несоответствие. А вообще-то, по ее словам, этот армянин очень ее любил и был хороший человек.
Ну вот, переехали с Николаем Николаевичем в Москву, началась война, Николай уехал на фронт. Агния Львовна с Ингой – так дочку звали – и матерью-старушкой из бывших (их какие-то родственники были в Пятигорске крупные богачи, после революции бежали за границу) – жили в Москве в военном Городке. Знаете это где? На Хорошевском шоссе, как в Серебряный бор ехать. Нет, не в тех домах, которые после войны немцы строили, – а в тех, которые еще до войны стояли. Где военная школа, знаете? Ну вот, там рядом были дома для военных. И сейчас есть. А тогда кругом пустыри были, поля, жизнь совсем одинокая – как не в Москве…
На войне Николай Николаевич стал генералом, вернулся, стал служить в Москве. Был он старше Агнии Львовны лет на пятнадцать. Я с ним познакомилась – когда же это? – ну да, году в сорок девятом, – ему было лет шестьдесят. Но еще крепкий, высокий, статный, волосы черные-черные – может, он их красил, не знаю. Очень, как говорят, «мужчинистый» мужчина. И все так похохатывал: «Ха-ха… Ха-ха…» Войдет в комнату и спрашивает: «Что, дамы, скоро ли обед? Xa-xa…Xa-ха…» Зубы у него были исключительно белые и все свои.
Агния Львовна отвечала ему всегда спокойно, но как-то сухо, без мягкости. У любящей жены бывает тепло в голосе, его сразу услышишь, хоть она скажет просто: «Коля, разогрей котлеты». А у Агнии Львовны с Николаем Николаевичем был тон какой-то сдержанный, как у людей не очень близко знакомых. Ни раздражения, ни вражды, а вот именно – как хорошо воспитанные, но чужие люди. Как соседи в коммунальной квартире, находящиеся в идеальных отношениях. Между тем Агния Львовна однажды обмолвилась, сказала, что когда-то любила мужа необыкновенно сильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105