В. Юдина (вне программы) и из глубины зала послышались несрепетированные голоса. И – очень хорошо все было в Тарусе: весь город вышел с цветами на улицы, и место могилы изумительное – в самом конце кладбища, на зеленом мыску между двумя заросшими оврагами, под большим дубом, в виду Таруски и той дали с полем и лесами, которыми К. Г. любовался из своего сада. О речах нечего и говорить: выступали люди, которых К. Г. не любил и не уважал, а Ш., который мог бы что-то сказать, прокричал какую-то истерическую чепуху. И весь этот летний день, когда и шел дождь и парило, а ночью, когда ехали из Тарусы, разразилась страшная гроза, – был гармоничен с К. Г.
Конечно Алексеев, Сартаков и другие присвоили себе в этот день К. Г. и как это ни обидно, оно, может, и имеет хорошую сторону – станут переиздавать побольше и у близких будут деньги.
В Тарусе видел Борю[148] – он там живет: он звал меня остаться у него ночевать, но я боялся, что задержусь и не улечу на другой день, и уехал в тот же вечер.
В автобусе по дороге туда все говорили только о Беленкове:[149] это, как я понял, сейчас в Москве тема номер 1. Вчера прочитал в «Знамени» Ваш рассказ.[150] Он хорош и в нем подводная часть айсберга велика и тяжела. Он говорит больше, чем его фабула и как все хорошее, его невозможно пересказать.
У Вас уже, наверно, набралась целая книжка отличных рассказов – самое время издавать!
У меня состоялся Худсовет по последнему варианту сценария, и он принят. Сейчас его послали на утверждение в Москву. Там все может быть: только что зарезали готовый фильм по «Интервенции» Славина, тоже ленфильмовский. В «Новом мире» по-прежнему безнадежно. Мелькнул было какой-то просвет, и снова все закрылось. Три дня назад еще не был подписан 5-й номер!.. Жму руку Ваш А. Гладков.
В декабре в жизни Ю. В. произошло очень важное событие: он встретился с человеком, который сидел на Лубянке в одной камере с его отцом. В дневниковой записи фамилия человека изменена, потому что, как писал Ю. В., «в его крови тлела смертельная осторожность», хоть времена изменились, его реабилитировали, дали маленькую квартирку на юго-западе и персональную пенсию, «но двадцать лет лагерей сделали свое дело». Ю. В. понимал это и в своей записи постарался замаскировать источник. Поэтому рассказ сокамерника Валентина Андреевича предваряет такое наивное примечание Юры: «Все эти факты – от Ушакова, родственника человека, сидевшего с отцом».
...
«…2 сентября привезли с дачи. Утром. Лубянка. К маленькой двери – на углу Малой Лубянки. Кто-то смотрел в глазок. На ЭМКе. Приехали трое. Иногда приезжают – 5, чтоб произвести впечатление. Со мной сидел Муклевич, командующий военно-морскими силами. Он жил в Доме Правительства. На всех площадках стояли по 2 человека. Спускали не на лифте, а пешком. Прислали 12 человек. Муклевич сказал, смеясь: «Зачем столько людей? Могли бы прислать домработницу – я бы приехал».
Привезли, помыли – в камеру.
ЛУБЯНКА 2. ГЛАВНАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ
ТЮРЬМА СССР.
Камера пустая – все на прогулке – 20 минут. Прогулка – 1 раз в день. Часов в 12 дня. Открывается дверь – входят 6 человек. Все входят, как они гуляли – с руками за спиной, по очереди. Первым идет Артамонов Константин Михайлович, заместитель начальника Главного артиллерийского управления. Сын царского генерала, бывший замначальника Харьковского ОГПУ. Громадный, высокий, красивый человек. Абсолютный проходимец. Красивый, умный…
Второй – отец. По контрасту. Невысокого роста, черный, скромно одетый. Оба сидели по несколько месяцев. Отец – третий месяц. Артамонов – пятый. Остальные – переменный состав. Обстановка Лубянки – третьеклассная гостиница. Дешевые половики. Широкие коридоры. Бордельные (нрзб. – О. Т.). Двери, ручки. Окно забрано козырьком. Железный занавес. Ничего не видно. Глазок. (рисунок – план камеры. – О. Т.).
В. А.[151] и Артамонов считались стариками. Устанавливали порядки. Лежали у окна. Больше воздуха через фрамугу. Отбирают очки. И у него, и у меня были отобраны очки. Я его плохо видел. Подъем в 6 или в 7 (?) часов. Мучительное ожидание, чтоб вывели в уборную. Параша – для мелких надобностей. В уборной конвойный дает клочок бумаги, оберточной – 8 на 10 см. Стучат, скорее, скорее… «Оправка» длится в любое время в течение 2 часов после подъема. Иногда приносят чай до уборной – очень неудобно. И уборная как в третьеклассной гостинице. Завтрак – хлеб 550 грамм (пайка), полтора куска сахара и морковный чай в большом медном чайнике. Хлеб и сахар – на весь день.
Обед – в 12 часов или в 1 час.
Баланда и каша, сечка, овсянка.
Вечером – в 6, 7 часов – одна каша.
Отбой – в 10 часов.
Деньги начисляют на текущий счет. Ларек. С РАЗРЕШЕНИЯ СЛЕДОВАТЕЛЯ (выделено Ю. В.). Папиросы, белый хлеб, масло и т. д. Как обещание лучшей жизни – все лучшего качества. Дорогие папиросы «Казбек»… Поощрение доходит вплоть до черной икры (не в нашей камере). В. А. держит на столе вещи, продукты. Он придавал больше значение селедке и говорил: «Это самое ценное питание в тюрьме. Это живой белок».
Общее впечатление, что ваш отец сохранял полное владение собой, вероятно, лучше всех зная, что его ждет – никогда не допускал ни малейшего срыва. Он хотел жить. И была уверенность, что он абсолютно здоров, что он будет жить и что, по крайней мере, если эта возможность осуществится, он войдет в нее, сохранив все свои силы.
У других этого не было.
Сидел старый большевик, он знал, что происходит. Он «не сдаст ни одной позиции». Имея в виду под этим не животное самосохранение, а пригодность для того, чтобы жить и делать… Он держал себя в порядке, в руках и – по возможности, физически.
Часто говорил о казачестве.
1) О наделах, которые давали казакам.
2) О разной земле для разных категорий военных.
3) О земельных просторах на Дону, но без горечи, обвинений и пропаганды, а так, как было.
4) О военных качествах казаков, но без восхваления или осуждения. О том, как в Первую мировую войну австрийская и немецкая кавалерия больше всего боялась схваток с казаками – из-за пик. И показывал, как после удара пикой казак ее поворачивал в ране.
Он возвращался к юности, а не к годам Гражданской войны. Абсолютное отсутствие аффектации. Никогда не говорил о своих постах или своей роли. Два имени упоминались: Молотов (с которым был в ссылке?) и Егор Пылаев, с которым он чем-то был связан. Может быть, тот на него что-то написал?
Четвертым постоянным жильцом камеры (3 этаж № 17) был профессор механики Андрей Федорович Кудрявцев (лет 43) из института Стали. Милый, рыхлый добродушный человек. Он сдружился со следователем, молодым парнем – из студентов. «За что меня взяли? Я же никакой не политик». Следователь терпел, терпел, потом говорит (Было поздно ночью, в коридоре тихо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Конечно Алексеев, Сартаков и другие присвоили себе в этот день К. Г. и как это ни обидно, оно, может, и имеет хорошую сторону – станут переиздавать побольше и у близких будут деньги.
В Тарусе видел Борю[148] – он там живет: он звал меня остаться у него ночевать, но я боялся, что задержусь и не улечу на другой день, и уехал в тот же вечер.
В автобусе по дороге туда все говорили только о Беленкове:[149] это, как я понял, сейчас в Москве тема номер 1. Вчера прочитал в «Знамени» Ваш рассказ.[150] Он хорош и в нем подводная часть айсберга велика и тяжела. Он говорит больше, чем его фабула и как все хорошее, его невозможно пересказать.
У Вас уже, наверно, набралась целая книжка отличных рассказов – самое время издавать!
У меня состоялся Худсовет по последнему варианту сценария, и он принят. Сейчас его послали на утверждение в Москву. Там все может быть: только что зарезали готовый фильм по «Интервенции» Славина, тоже ленфильмовский. В «Новом мире» по-прежнему безнадежно. Мелькнул было какой-то просвет, и снова все закрылось. Три дня назад еще не был подписан 5-й номер!.. Жму руку Ваш А. Гладков.
В декабре в жизни Ю. В. произошло очень важное событие: он встретился с человеком, который сидел на Лубянке в одной камере с его отцом. В дневниковой записи фамилия человека изменена, потому что, как писал Ю. В., «в его крови тлела смертельная осторожность», хоть времена изменились, его реабилитировали, дали маленькую квартирку на юго-западе и персональную пенсию, «но двадцать лет лагерей сделали свое дело». Ю. В. понимал это и в своей записи постарался замаскировать источник. Поэтому рассказ сокамерника Валентина Андреевича предваряет такое наивное примечание Юры: «Все эти факты – от Ушакова, родственника человека, сидевшего с отцом».
...
«…2 сентября привезли с дачи. Утром. Лубянка. К маленькой двери – на углу Малой Лубянки. Кто-то смотрел в глазок. На ЭМКе. Приехали трое. Иногда приезжают – 5, чтоб произвести впечатление. Со мной сидел Муклевич, командующий военно-морскими силами. Он жил в Доме Правительства. На всех площадках стояли по 2 человека. Спускали не на лифте, а пешком. Прислали 12 человек. Муклевич сказал, смеясь: «Зачем столько людей? Могли бы прислать домработницу – я бы приехал».
Привезли, помыли – в камеру.
ЛУБЯНКА 2. ГЛАВНАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ
ТЮРЬМА СССР.
Камера пустая – все на прогулке – 20 минут. Прогулка – 1 раз в день. Часов в 12 дня. Открывается дверь – входят 6 человек. Все входят, как они гуляли – с руками за спиной, по очереди. Первым идет Артамонов Константин Михайлович, заместитель начальника Главного артиллерийского управления. Сын царского генерала, бывший замначальника Харьковского ОГПУ. Громадный, высокий, красивый человек. Абсолютный проходимец. Красивый, умный…
Второй – отец. По контрасту. Невысокого роста, черный, скромно одетый. Оба сидели по несколько месяцев. Отец – третий месяц. Артамонов – пятый. Остальные – переменный состав. Обстановка Лубянки – третьеклассная гостиница. Дешевые половики. Широкие коридоры. Бордельные (нрзб. – О. Т.). Двери, ручки. Окно забрано козырьком. Железный занавес. Ничего не видно. Глазок. (рисунок – план камеры. – О. Т.).
В. А.[151] и Артамонов считались стариками. Устанавливали порядки. Лежали у окна. Больше воздуха через фрамугу. Отбирают очки. И у него, и у меня были отобраны очки. Я его плохо видел. Подъем в 6 или в 7 (?) часов. Мучительное ожидание, чтоб вывели в уборную. Параша – для мелких надобностей. В уборной конвойный дает клочок бумаги, оберточной – 8 на 10 см. Стучат, скорее, скорее… «Оправка» длится в любое время в течение 2 часов после подъема. Иногда приносят чай до уборной – очень неудобно. И уборная как в третьеклассной гостинице. Завтрак – хлеб 550 грамм (пайка), полтора куска сахара и морковный чай в большом медном чайнике. Хлеб и сахар – на весь день.
Обед – в 12 часов или в 1 час.
Баланда и каша, сечка, овсянка.
Вечером – в 6, 7 часов – одна каша.
Отбой – в 10 часов.
Деньги начисляют на текущий счет. Ларек. С РАЗРЕШЕНИЯ СЛЕДОВАТЕЛЯ (выделено Ю. В.). Папиросы, белый хлеб, масло и т. д. Как обещание лучшей жизни – все лучшего качества. Дорогие папиросы «Казбек»… Поощрение доходит вплоть до черной икры (не в нашей камере). В. А. держит на столе вещи, продукты. Он придавал больше значение селедке и говорил: «Это самое ценное питание в тюрьме. Это живой белок».
Общее впечатление, что ваш отец сохранял полное владение собой, вероятно, лучше всех зная, что его ждет – никогда не допускал ни малейшего срыва. Он хотел жить. И была уверенность, что он абсолютно здоров, что он будет жить и что, по крайней мере, если эта возможность осуществится, он войдет в нее, сохранив все свои силы.
У других этого не было.
Сидел старый большевик, он знал, что происходит. Он «не сдаст ни одной позиции». Имея в виду под этим не животное самосохранение, а пригодность для того, чтобы жить и делать… Он держал себя в порядке, в руках и – по возможности, физически.
Часто говорил о казачестве.
1) О наделах, которые давали казакам.
2) О разной земле для разных категорий военных.
3) О земельных просторах на Дону, но без горечи, обвинений и пропаганды, а так, как было.
4) О военных качествах казаков, но без восхваления или осуждения. О том, как в Первую мировую войну австрийская и немецкая кавалерия больше всего боялась схваток с казаками – из-за пик. И показывал, как после удара пикой казак ее поворачивал в ране.
Он возвращался к юности, а не к годам Гражданской войны. Абсолютное отсутствие аффектации. Никогда не говорил о своих постах или своей роли. Два имени упоминались: Молотов (с которым был в ссылке?) и Егор Пылаев, с которым он чем-то был связан. Может быть, тот на него что-то написал?
Четвертым постоянным жильцом камеры (3 этаж № 17) был профессор механики Андрей Федорович Кудрявцев (лет 43) из института Стали. Милый, рыхлый добродушный человек. Он сдружился со следователем, молодым парнем – из студентов. «За что меня взяли? Я же никакой не политик». Следователь терпел, терпел, потом говорит (Было поздно ночью, в коридоре тихо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105