И опять мы стали переписываться. Последнее письмо от Гжегожа я получила ещё из Дамаска, оно явилось ответом на мой крик отчаяния и очень помогло сохранить последние остатки покидающего меня рассудка.
Нет, не два столетия продолжалась идиллия с любящим человеком. Всего два года, а потом жизнь круто изменилась. Я оказалась в отчаянном положении, не видела выхода из него и безнадёжно угрязала в неврозах и мыслях о сведении счётов с жизнью.
«Опомнись! — писал Гжегож. — С какой стати ты собираешься оставить мерзавцу квартиру, а сама заживо похоронить себя в Нижних Бжанах? Пусть он выметается из твоей квартиры! А если уж тебе непременно хочется уехать, выбери местечко получше. Ведь у тебя же есть знакомые в разных странах Европы, свяжись с людьми, организуй себе выезд на несколько лет на приличную работу. Глядишь, и встретимся…»
Эти несколько слов подействовали на меня целительно, буквально помогли возродиться. Я и в самом деле выхлопотала себе поездку в Данию, хотя никак не могла понять, почему не во Францию, где меня уже ожидала очень выгодная работа. Так получилось, что я зацепилась за Данию и застряла там надолго, а наши контакты с Гжегожем надолго же оборвались. От общих знакомых я узнала, что он обосновался в Париже, от тех же знакомых получила его парижский адрес и написала ему. Какое-то время мы переписывались, потом я получила от него странное письмо: «Больше не пиши, объясню при встрече».
Я тем временем уже оклемалась после душевной катастрофы, курсировала между Польшей и Данией, со вторым мужем порвала решительно и бесповоротно. Очень разгневало меня письмо Гжегожа. Я как раз получила отпуск на своей датской работе и все-таки поехала на недельку в Париж. Позвонила Гжегожу, мы встретились. Увидев его, я испытала сердечный трепет и прилив тёплых чувств, а он сказал «холера» и заключил меня в так называемые объятия. Встретились мы не у него, а у меня, то есть в маленькой гостинице на рю Дуан, где я сняла номер на неделю.
Ну и вылезло шило из мешка. Я была свободной, а вот он уже женился во второй раз. В конце концов, от такого и кондрашка может хватить! И эта идиотка, его вторая жена, раскопала мои письма. Она француженка, но польский знает великолепно; не понимаю, зачем Гжегож вообще берег мои письма, почему не выбрасывал по прочтении… Прочла она их и прямо в амок впала, весь мир для неё сконцентрировался на мне одной, других женщин вообще не существовало, и пришлось Гжегожу поклясться, что с этой одной он порвёт решительно и бесповоротно. Опять он был безумно влюблён в жену, я догадывалась — сказались постные годы в Сирии; она безумно ревновала, а он радовался, усматривая в этом доказательство её великой любви. Нет, я слова плохого о ней не сказала, памятуя о своём собственном недавнем прошлом и о своём жизненном партнёре с его тоже патологической ревностью. И решение сохранять ему верность, дура несчастная!…
Ну и привет, пришлось нам опять разойтись в разные стороны, причём были порваны все контакты. Я даже не могла позвонить Гжегожу на работу, потому что там секретаршей была кузина его пантеры и, паразитка, тоже знала польский. А ещё, к сожалению, и английский, полиглотка, пся крев! Не по обязанности, а из любви к искусству следила она за всеми переговорами Гжегожа. Получать письма он имел право только от брата и ни от кого больше, ну точь-в-точь как было со мной два года назад. Проклятие какое-то тяготеет надо мной, что ли?…
Я тоже не собиралась вредить Гжегожу, не хотела осложнять ему жизнь и перестала переписываться с любимым. Если откровенно, меня просто разрывало от желания немного позлить глупую бабу, но удержала элементарная лояльность и жалкие остатки порядочности. А Гжегож-то думал, что я такая благородная…
Пришлось примириться с ситуацией, тем более что к этому времени я заполучила третьего мужа, а может, это он меня заполучил, и потребовалось целых пятнадцать лет, чтобы в нем разочароваться окончательно и бесповоротно. Все это время я не получала весточки от Гжегожа, он от меня тоже. Не имела понятия, что с ним происходит. За эти годы у меня поменялся и адрес, и номер телефона, у него адрес тоже сменился. Я была уверена, что теперь уж он для меня пропал навсегда.
Нет, забыть его я не забыла, мне порой его очень не хватало, правда, в разной степени. О нем доходили слухи, я знала, что он сделал блестящую карьеру на Западе. Своё истинное отношение к Гжегожу я осознала неожиданно и, можно сказать, случайно. Виной этому — совершённая малость.
Дело в том, что у моего последнего мужа была страсть всех воспитывать и поучать, меня, разумеется, в первую очередь. Очень хотелось ему облагородить, изменить к лучшему мой характер. Сначала я терпела молча, потом стала огрызаться, а раз не выдержала.
— Послушай! — сказала я мужу вежливо и культурно. — Мой сын моложе меня на целых восемнадцать лет, но, возможно, ты обратил внимание на тот факт, что я уже давно перестала его воспитывать. Он женился, скоро ему стукнет тридцать, так что родничок зарос…
Я хотела продолжить — дескать, из меня тем более никакого толку уже не получится, я давно, так сказать, сформировалась, но муж перебил.
— Что ты имеешь в виду, прибегая к формулировке «родничок зарос»? — поинтересовался он на полном серьёзе.
И все! Наконец до меня дошло, что пятнадцать лет я имею дело с человеком, абсолютно лишённым и чувства юмора, и просто сообразительности, неспособным схватывать и связывать воедино обрывки логической цепи. Все ему разжуй да поясни. Господи, ведь, живя бок о бок с ним, я сама теряю такую способность, просто чувствую, насколько беднее становится мой язык. Вот Гжегож бы сразу усёк…
Естественно, я не стала вдаваться в ненужную дискуссию и только рукой махнула. А для меня вдруг стало ясно: Гжегож для меня эталон, образец, уровень, ниже которого опускаться — только мучиться. Выше, наверное, тоже, не пробовала. Ладно, прекращу самовосхваление, доводилось мне в жизни встречать парочку особей и поумнее меня, так что не будем… Одним из них является Гжегож, но его превосходство почему-то мне не мешало никогда, оно не унижало, напротив… И мне вдруг смертельно захотелось ещё хотя бы раз встретиться с Гжегожем и сказать ему о родничке…
И вот тогда прицепилось ко мне танго «Ноктюрн». Разумеется, не в белых клавишах было дело, не эти слова саднили душу, а следующие: «…я готова отдать жизнь свою без остатка, чтоб увидеть тебя хоть один только раз». Ну, может, и не без остатка, может, это слишком, но вот кусок жизни не задумываясь бы отдала…
И горячее желание увидеться с Гжегожем завладело мною с такой силой, что я отреагировала на него типично по-женски: отправилась к парикмахеру.
Езус-Мария, голова!…
В Париж я въехала с двумя головами, и обе причиняли мне много неприятностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73