— А чем они, собственно, занимаются в этой своей фирме? — спросил он. — Как её, «Ребус»?
— «Ребас» или «Рибас». Кажется, всем на свете: торговля автомашинами, импорт, торговля лошадьми, аукционы, спекуляция земельными участками, собственные банки, какие-то акционерные общества, казино, азарт во всех видах…
— И бордели тоже содержат?
— Если так, то неофициально, о них мне как раз ничего не известно. А ипподромы мечтают закупить на корню, превратив их в частный бизнес. Но знаешь, поскольку они претендуют на ведение честного бизнеса, должны быть где-то прописаны, в полиции должны знать адрес Либаша. Вечером, вернувшись домой, я у них поинтересуюсь.
— А какого черта ты вообще собираешься возвращаться домой, можешь сказать?
Я так и раскрыла рот. В самом деле, какого черта…
И сразу исчезла грандиозная афёра, со скрежетом опустился железный занавес, отделив меня от всех Ренусей, Мизюнь и мёртвых голов. Дни, проведённые с Гжегожем, можно было сосчитать на пальцах одной руки. Сейчас благодаря чудесному стечению обстоятельств в нашем распоряжении оказалось целых двое суток, а возможно, и больше. От волнения не смогла сосчитать, сколько именно часов мы пробудем вместе. Дура несчастная, могла бы подсчитать заранее, ведь было же время, и тогда соответственно бы настроилась, подготовилась, забрала с собой кое-что из необходимых мелочей, ну хоть бы зубную щётку. Хотя теперь купить зубную щётку — не проблема…
— Не уверена, что хозяйка виллы оставила нужную мне косметику… — начала было я, но Гжегож не дал закончить.
— А я не поверю, что ты не захватила с собой нужных тебе мелочей, у любой женщины они всегда при себе, в сумочке.
Может, все женщины и таскают, но только не я. Пудра давно кончилась, а я все забываю насыпать её в пудреницу, тушь для ресниц осталась дома, с собой только духи и расчёска. Я уже и не говорю о косметическом молочке… Ну, голова, допустим, до завтра выдержит. Как бы то ни было, Гжегожу я не признаюсь в таких упущениях.
В голову тут же полезли всякие сомнения, вроде нижеследующих: до какого возраста дозволено женщине представать по утрам перед возлюбленным в натуральном виде, без косметики? Если это постоянный партнёр, вроде мужа — так до конца жизни, ведь мужчины, со свойственной им тупостью, не замечают постепенных изменений в наружности их постоянных спутниц жизни. До тридцати лет дозволено показываться приходящему любовнику. Допустим, мне повезло, эту границу я могла отодвинуть, но теперь?… Макияж — дело десятое, пусть даже размажется, сойдёт, но вот волосы… Холера, опять эта голова!
Вспомнилась мне в связи с этим приятельница моей тётки, женщина лет пятидесяти. Всегда цветущий вид, всегда персиковая кожа, бездонные глаза и прочее в том же духе. Все знали — макияж, но какой!!! Просто чудо! Никто никогда не видел её в естественном виде, до такой степени, что, если случалось ей провести ночь по какой-то причине в экстремальных условиях, она вообще не смывала на ночь боевой раскраски. Не мылась вообще и все тут! Всегда пользовалась самой дорогой косметикой, не жалела на неё денег и по утрам являлась народу столь же прекрасной, сколь удалялась накануне вечером на ночной отдых. Уединившись, запиралась в ванной и там приступала к своим таинственным косметическим манипуляциям. Тётка призналась, что как-то ей довелось провести двухнедельный отпуск в одном номере пансионата вместе с этой приятельницей, а она, тётка, так и не видела её в натуральном виде, так и не знает, как же та выглядит в действительности. Допустим, у той приятельницы не было проблем с волосами, пышная шевелюра сама укладывалась в естественные локоны, меж тем как у меня… Эх, лучше и не вспоминать! Черт бы подрал эту голову!
Вышеприведённые мысли промелькнули в голове в считанные доли секунды. Наверное, стоит рискнуть.
Вслух я попыталась возразить, выдвинув не очень веский аргумент.
— Дело в том, что с собой я не захватила записной книжки, а там все номера телефонов. Значит, я не смогу никому позвонить и мы ничего не узнаем.
— Ты и в самом деле думаешь, что это отравит мне жизнь? А если станет отравлять тебе, уж я постараюсь как-нибудь помочь горю.
— Гжесь, ну как бы тебе объяснить… Кто-кто, а ведь ты имеешь представление о женщинах. Вот скажи, как ты думаешь, кого узришь завтра утром рядом с собой в постели?
Какое-то время Гжегож, не отвечая, смотрел на меня улыбаясь.
— Думаю, тебя, — наконец мягко ответил он. — Неужели тебе в голову не приходит такая простая мысль, что в тебе я люблю не только твою внешность?…
Мы и в самом деле поехали в константинскую забегаловку пообедать, точнее, уже поужинать.
Я вспомнила — в те давние времена, когда наша дружба с Мизюней ещё казалась мне настоящей, поехали как-то мы в её загородную резиденцию. Ехать было недалеко, Волька Венглова была ещё Варшавой, хоть и окраиной. Местность там была совсем пустынной и безлюдной. Резиденция досталась Мизюне в наследство от предков и состояла из большого, очень запущенного сада, густо заросшего деревьями и прочей зеленью, и громадной деревянной развалюхи. В ней ещё кто-то жил, и Мизюня жаловалась, что этих жильцов нельзя просто так выбросить, придётся обеспечить их другим жильём, так что особого толку нет от такого наследства. Опять же, сама вижу, дом рушится, ещё немного — и даже ремонтировать будет поздно. А ей, Мизюне, за это паршивое наследство пришлось заплатить огромные налоги. И теперь она, Мизюня, просто не знает, что и делать, хоть стой день и ночь и на собственных плечах держи готовую провалиться крышу, собственными руками выколупывай из щелей в стенах жучков-древоточцев и вообще помирай в голоде и нищете.
Естественно, сразу же вспомнился большой сад при доме хозяев, о котором упоминала Елена. Не исключено, что потом, когда мы с Мизюней уже раздружились, она разбогатела, выйдя замуж за Ренуся, смогла избавиться от жильцов и привела в порядок резиденцию. И они с супругом там поселились. Очень возможно.
— Могла, конечно, отремонтировать и продать, — говорила я Гжегожу за ужином в константинском кафе, — но сомневаюсь. Мизюня не глупа, а только дурак станет избавляться от недвижимости, лучшего вложения капитала. Зачем торопиться, если можно попридержать, ведь нужды она не испытывала. Ведь не испытывала?
— У Ренуся наверняка было неплохое состояние. А адрес ты помнишь?
— Никогда и не знала, какое мне было дело до Мизюниного наследства? К тому же, говорю, не было тогда там никакой улицы, сплошные незаселённые пустыри, ехали мы, помню, какой-то просёлочной дорогой. Наверняка сейчас там все изменилось до неузнаваемости.
— А мы можем проверить. К экстрасенсу я записался на пять, успели бы до этого съездить.
Мы принялись без особого энтузиазма обсуждать поездку в те места, где предполагалось местонахождение резиденции Мизюни и Ренуся, как вдруг, без всяких рациональных причин, словно упала туманная завеса с памяти, и мне отчётливо припомнились слова ксёндза викария.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73