Думаю, не стоит клятвенно уверять, что я ими не воспользовалась, ноги моей не было в его квартире! Возможно, ты не забыл, что мне присуща прямо какая-то идиотская лояльность, так и в этом случае…
— Да успокойся же!
— Я совершенно спокойна. Что, весь коньяк выпит? Нет, больше не надо заказывать, обойдусь. Вот в те годы я действительно напереживалась, слава Богу, все в прошлом. Но вспоминать такое… Дебилка, представляешь, ведь я и в самом деле несколько лет гордилась тем, что верно служу обожаемому кумиру, что оказалась достойной его доверия… А потом выяснилось — моё благородство было излишним, могла быть хоть последней свиньёй, поскольку он и мне не доверял и принял свои меры предосторожности…
Гжегож произнёс коротенькое нецензурное слово и все-таки заказал коньяк и себе, и мне.
— Вот этого я и не вынесла и, узнав, высказала ему все, что думаю, и он меня возненавидел. Ах, об этом я уже говорила? Ну и из-за этого пошли псу под хвост пятнадцать лет нашей благополучной жизни…
— Но ведь связывало вас что-то? Постель?…
— Постель? — яростно вскричала я. — Хоть ты меня не нервируй! В этом от него такой же толк, как от меня в опере.
— Да черт с ним, успокойся, забудь. А вот почему мы тут сидим…
— Потому что там был негр, — сразу успокаиваясь, напомнила я.
Мы долго молчали. Первым заговорил Гжегож.
— И почему ты, сто тысяч чертей, тогда не подошла ко мне?
— У меня был уже муж. Первый.
— Каких только глупостей не делает человек по молодости, по дурости…
Пришлось ему напомнить.
— Так ведь меня собака укусила. Я вовсе не собиралась поразить его, но так уж получилось.
— Что?!
— Собака, — грустно повторила я. — Есть такая примета: кого в детстве собака укусит, тот рано замуж выйдет. Надо бы сказать «та», примета относится лишь к особям женского пола, о мужских не доводилось слышать. Я уже не говорю о такой малости, как глубочайшая убеждённость с самого раннего возраста в том, что никто никогда не захочет взять меня в жены. И когда вдруг такой нашёлся… Сам понимаешь, Гжесь, не могла я упустить такую оказию.
— О великий Боже и все греческие боги… — торжественно начал Гжегож, но я не дала ему закончить.
— Погоди, ведь мы так ни к чему и не пришли, остановились на полпути. У меня наклёвывается следующая концепция: кто-то уверен, что я рылась в бумагах бывшего аманта, что я раскопала в них нечто для этого кого-то ценное и это ценное припрягала. Уж не знаю, из каких соображений похитила и припрягала, может, просто назло этому, бывшенькому. Так следует из письма Елены. А потом я получаю от неё письмо, узнаю, что в моем распоряжении страшное оружие, и могу это оружие пустить в ход. Чтоб не пустила, надо меня припугнуть.
— А что за баба, которая тебя ненавидит?
— Вот уж бабы никак не могу отгадать, может, сама проявится. Тут другая проблема: или они у меня это нечто отберут, или вынуждены будут меня убить. Поскольку отбирать у меня нечего, остаётся лишь вторая версия. И что скажешь?
Вторая версия Гжегожу явно не понравилась. Посовещавшись, мы пришли к умному выводу: необходимо что-нибудь разузнать, чтобы прояснить эту запутанную историю. Он не сомневался, что я попытаюсь сделать это, и не пытался меня отговорить.
— Только прошу — постарайся соблюдать осторожность. Мне кажется, самым безопасным является ксёндз. Ведь твоя Елена исповедывалась ему…
— Ксёндз сохранит тайну исповеди. Он просто обязан.
— Так ведь не ксёндз станет тебе исповедываться, а ты у него исповедуешься. Исповедуешься и попросишь совета. Одно из двух. Или ксёндз окажется порядочным человеком и сохранит тайну исповеди, но даст тебе совет. Или это паршивая гнида, что тоже случается, и тогда… тогда свободно выдаст тайну исповеди, в том числе и твою. Но в любом случае это будет каким-то шагом вперёд.
— Остаётся ещё голова. Что-то мне надо с ней сделать, ведь не выброшу же, в самом деле, на помойку и даже не захороню тайком на кладбище. Полиция?
— Обратиться к полиции в любом случае имеет смысл. Слушай, я все думаю об этом твоём… А вдруг в тех горах дутых доказательств чьей-то вины были не только дутые?
— А черт его знает, что там у него было.
— Понимаешь, ведь речь может идти о тех людях, что некогда управляли страной. Они и сейчас дорвались до корыта.
— Думаю, не все. Но молодые и самые пронырливые наверняка.
— Только и слышишь о возвращении партийной номенклатуры, у меня самого есть конкретные доказательства. Может, ты помнишь… Когда у меня закончился контракт в Сирии, я не вернулся в Польшу не только по личным причинам. У меня тогда возник конфликт с одним убеком, тот возненавидел меня, я уж решил: наверняка не видать мне теперь ни хорошей работы, ни выездов за границу, хотя, как ты знаешь, от политики я всегда был далёк. Голову ломал, с чего он на меня взъелся, и только потом узнал — Галиночка была виной. Связалась было с ним, но быстро перекинулась на кого-то другого, это было как раз когда я в отпуск приезжал, вот он и решил — из-за меня, и принялся мстить мне. Мне, а не ей! Впрочем, ещё до этого почувствовал ко мне неприязнь. За то, что я не пожелал в своих проектах предусмотреть подслушивающие устройства. Случайно я узнал о нем слишком много, о нем и его соратниках, были у них на счёту весьма неприглядные деяния, и прямые грабежи, и даже убийство. И если существовали какие-то документальные доказательства…
— За давностью лет и так ничто им не грозит, — с грустью констатировала я. — Теперь преспокойненько могут признаться даже в ограблении банка на Ясной.
— Не думаю, что они отказались от прежних привычек. Смена государственного строя создаёт для них дополнительные возможности.
А ведь Гжегож прав. В настоящее время прежние властители могли с удобствами пристроиться к новым кормушкам, и, если будут обнародованы доказательства их преступлений десятилетней или даже пятнадцатилетней давности, они могут этих кормушек лишиться. А кому хочется расставаться с уютным, комфортабельным гнёздышком? Из письма Елены следовало, что мой бывшенький располагал какими-то сведениями. А кто поверит, что я, имея в руках ключ от волшебной пещеры Али-бабы, не воспользовалась случаем и не обследовала пещеру с сокровищами? И, естественно, не прихватила кое-что из сокровищ? Возможно, у него и в самом деле что-то затерялось, немудрёно, такие горы макулатуры, а подумали на меня…
Гжегож задумчиво произнёс:
— Я вспомнил его фамилию. Спшенгель.
Я так и вскинулась.
— Что?!
— Спшенгель его фамилия. А что, знакома тебе?
— Не знаю. Кажется… Нет, точно знакома! Я ведь её прочла, да не разобрала толком, подумала, речь идёт о каком-то сцеплении.
— Где прочла?
Я ответила не сразу. Помолчала, собираясь с мыслями.
— В записях своего бывшенького.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Да успокойся же!
— Я совершенно спокойна. Что, весь коньяк выпит? Нет, больше не надо заказывать, обойдусь. Вот в те годы я действительно напереживалась, слава Богу, все в прошлом. Но вспоминать такое… Дебилка, представляешь, ведь я и в самом деле несколько лет гордилась тем, что верно служу обожаемому кумиру, что оказалась достойной его доверия… А потом выяснилось — моё благородство было излишним, могла быть хоть последней свиньёй, поскольку он и мне не доверял и принял свои меры предосторожности…
Гжегож произнёс коротенькое нецензурное слово и все-таки заказал коньяк и себе, и мне.
— Вот этого я и не вынесла и, узнав, высказала ему все, что думаю, и он меня возненавидел. Ах, об этом я уже говорила? Ну и из-за этого пошли псу под хвост пятнадцать лет нашей благополучной жизни…
— Но ведь связывало вас что-то? Постель?…
— Постель? — яростно вскричала я. — Хоть ты меня не нервируй! В этом от него такой же толк, как от меня в опере.
— Да черт с ним, успокойся, забудь. А вот почему мы тут сидим…
— Потому что там был негр, — сразу успокаиваясь, напомнила я.
Мы долго молчали. Первым заговорил Гжегож.
— И почему ты, сто тысяч чертей, тогда не подошла ко мне?
— У меня был уже муж. Первый.
— Каких только глупостей не делает человек по молодости, по дурости…
Пришлось ему напомнить.
— Так ведь меня собака укусила. Я вовсе не собиралась поразить его, но так уж получилось.
— Что?!
— Собака, — грустно повторила я. — Есть такая примета: кого в детстве собака укусит, тот рано замуж выйдет. Надо бы сказать «та», примета относится лишь к особям женского пола, о мужских не доводилось слышать. Я уже не говорю о такой малости, как глубочайшая убеждённость с самого раннего возраста в том, что никто никогда не захочет взять меня в жены. И когда вдруг такой нашёлся… Сам понимаешь, Гжесь, не могла я упустить такую оказию.
— О великий Боже и все греческие боги… — торжественно начал Гжегож, но я не дала ему закончить.
— Погоди, ведь мы так ни к чему и не пришли, остановились на полпути. У меня наклёвывается следующая концепция: кто-то уверен, что я рылась в бумагах бывшего аманта, что я раскопала в них нечто для этого кого-то ценное и это ценное припрягала. Уж не знаю, из каких соображений похитила и припрягала, может, просто назло этому, бывшенькому. Так следует из письма Елены. А потом я получаю от неё письмо, узнаю, что в моем распоряжении страшное оружие, и могу это оружие пустить в ход. Чтоб не пустила, надо меня припугнуть.
— А что за баба, которая тебя ненавидит?
— Вот уж бабы никак не могу отгадать, может, сама проявится. Тут другая проблема: или они у меня это нечто отберут, или вынуждены будут меня убить. Поскольку отбирать у меня нечего, остаётся лишь вторая версия. И что скажешь?
Вторая версия Гжегожу явно не понравилась. Посовещавшись, мы пришли к умному выводу: необходимо что-нибудь разузнать, чтобы прояснить эту запутанную историю. Он не сомневался, что я попытаюсь сделать это, и не пытался меня отговорить.
— Только прошу — постарайся соблюдать осторожность. Мне кажется, самым безопасным является ксёндз. Ведь твоя Елена исповедывалась ему…
— Ксёндз сохранит тайну исповеди. Он просто обязан.
— Так ведь не ксёндз станет тебе исповедываться, а ты у него исповедуешься. Исповедуешься и попросишь совета. Одно из двух. Или ксёндз окажется порядочным человеком и сохранит тайну исповеди, но даст тебе совет. Или это паршивая гнида, что тоже случается, и тогда… тогда свободно выдаст тайну исповеди, в том числе и твою. Но в любом случае это будет каким-то шагом вперёд.
— Остаётся ещё голова. Что-то мне надо с ней сделать, ведь не выброшу же, в самом деле, на помойку и даже не захороню тайком на кладбище. Полиция?
— Обратиться к полиции в любом случае имеет смысл. Слушай, я все думаю об этом твоём… А вдруг в тех горах дутых доказательств чьей-то вины были не только дутые?
— А черт его знает, что там у него было.
— Понимаешь, ведь речь может идти о тех людях, что некогда управляли страной. Они и сейчас дорвались до корыта.
— Думаю, не все. Но молодые и самые пронырливые наверняка.
— Только и слышишь о возвращении партийной номенклатуры, у меня самого есть конкретные доказательства. Может, ты помнишь… Когда у меня закончился контракт в Сирии, я не вернулся в Польшу не только по личным причинам. У меня тогда возник конфликт с одним убеком, тот возненавидел меня, я уж решил: наверняка не видать мне теперь ни хорошей работы, ни выездов за границу, хотя, как ты знаешь, от политики я всегда был далёк. Голову ломал, с чего он на меня взъелся, и только потом узнал — Галиночка была виной. Связалась было с ним, но быстро перекинулась на кого-то другого, это было как раз когда я в отпуск приезжал, вот он и решил — из-за меня, и принялся мстить мне. Мне, а не ей! Впрочем, ещё до этого почувствовал ко мне неприязнь. За то, что я не пожелал в своих проектах предусмотреть подслушивающие устройства. Случайно я узнал о нем слишком много, о нем и его соратниках, были у них на счёту весьма неприглядные деяния, и прямые грабежи, и даже убийство. И если существовали какие-то документальные доказательства…
— За давностью лет и так ничто им не грозит, — с грустью констатировала я. — Теперь преспокойненько могут признаться даже в ограблении банка на Ясной.
— Не думаю, что они отказались от прежних привычек. Смена государственного строя создаёт для них дополнительные возможности.
А ведь Гжегож прав. В настоящее время прежние властители могли с удобствами пристроиться к новым кормушкам, и, если будут обнародованы доказательства их преступлений десятилетней или даже пятнадцатилетней давности, они могут этих кормушек лишиться. А кому хочется расставаться с уютным, комфортабельным гнёздышком? Из письма Елены следовало, что мой бывшенький располагал какими-то сведениями. А кто поверит, что я, имея в руках ключ от волшебной пещеры Али-бабы, не воспользовалась случаем и не обследовала пещеру с сокровищами? И, естественно, не прихватила кое-что из сокровищ? Возможно, у него и в самом деле что-то затерялось, немудрёно, такие горы макулатуры, а подумали на меня…
Гжегож задумчиво произнёс:
— Я вспомнил его фамилию. Спшенгель.
Я так и вскинулась.
— Что?!
— Спшенгель его фамилия. А что, знакома тебе?
— Не знаю. Кажется… Нет, точно знакома! Я ведь её прочла, да не разобрала толком, подумала, речь идёт о каком-то сцеплении.
— Где прочла?
Я ответила не сразу. Помолчала, собираясь с мыслями.
— В записях своего бывшенького.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73