Встретились они неожиданно, и угасшие было чувства вновь запылали…
— Ты думаешь, такое возможно? — недоверчиво произнесла Эва. — Столько лет прошло, столько пережито…
— А Кристина не сказала тебе, как тот мужчина выглядел?
— По её словам — интересный, и даже очень. Такой джентльмен, знаешь. В самом расцвете сил. На Кристину можно положиться, у неё хороший вкус.
— С бородой?
— Исключено, Кристина не выносила бородатых. Её шведскому мужу пришлось сбрить бороду.
— Знаешь, разговор с тобой для меня просто подарок небес, — честно призналась я Эве. — Теперь я перед тобой в долгу. И кажется мне, это был тот, кто теперь называет себя Либашем.
— Почему ты так сказала? — насторожилась Эва. — «Теперь называет себя». А раньше не называл? Раньше называл себя по-другому?
— Так у меня получается. Очень хотелось знать, откуда он взялся, как они встретились, и вот, пожалуйста, судьбоносная встреча на пороге варшавской гостиницы. Наконец-то я что-то поняла!
— Я тоже, — отозвалась Эва. — Он из наших новых бизнесменов, а ведь известно, мало у кого из них честный бизнес. Ну и дела…
В заключение я с благодарностью приняла предложение Эвы подобрать для меня весеннюю коллекцию одежды, и мы расстались.
Вот таким образом, в непринуждённой болтовне с подругой юных лет, можно сказать в бабьих сплетнях, раскрылся передо мною самый, пожалуй, существенный фрагмент биографии Мизюни. В поворотный момент жизни встретилась она случайно с мужчиной своей мечты, и они моментально нашли общий язык. Ну прямо аналогия с моим Гжегожем.
Мизюня знала, на что шла, меняя мужей. Не только давняя любовь, в деловом отношении Ренусь и в подмётки Спшенгелю не годился. Только вот почему она не сделала этого нормально, например, разведясь с Ренусем? Ну как же, в случае развода пришлось бы делить общее имущество…
В дальнюю даль отодвинулся вдруг тёмный угол, куда мне следовало забиться после отъезда Гжегожа и оплакивать свою долю. Какие слезы, когда меня ожидало столько приятных вещей: завтра телефонный разговор с Гжегожем, а потом та самая весенняя коллекция, к весне у меня обе ноги будут в порядке…
С трудом сдерживая нетерпение, ждала я звонка Гжегожа. И опять воспоминания… Сколько раз в прошлом приходилось мне вот так же ожидать, пока он позвонит, потому что сама звонить я не могла — к чему нарываться на Галиночку? А если уж срочно требовалось позвонить, я набирала номер его телефона и, когда он поднимал трубку, в двух словах излагала суть дела, после чего Гжегож вежливо отвечал: «Ошибка» — и клал трубку. В более сложных случаях он начинал уточнять номер, по которому я звоню, и тут всегда появлялась возможность вставить «нет» или «да», так что удавалось получить от него ответ. И я так привыкла к сложностям в общении с Гжегожем по телефону, что даже теперь старалась говорить с ним коротко и безлично, хотя и звонила ему на работу, а не домой. Все никак не решалась поднять трубку и позвонить первой, а когда наконец убедила себя, что времена изменились, и уже рука потянулась к трубке, Гжегож позвонил сам.
— Я тебе сказал, почему могу звонить только с работы? — спросил он.
— Нет, но я сама понимаю, наверняка в твоём доме несколько телефонных аппаратов и кузина в другой комнате может поднять трубку.
— Правильно. И жена тоже, у неё аппарат всегда под рукой стоит. Ну, значит, теперь понимаешь.
— Да я всегда понимала! А сейчас скажу тебе приятную вещь. Установлено, что действительно Спшенгель тогда сгорел в машине во время автокатастрофы. По документам он давно мёртв. Ну как, доволен, что догадался?
— Ещё бы!
— Но это ещё не все. По всему выходит — погиб за несколько месяцев до смерти дядюшки. Мне очень нужна дата смерти дядюшки!
— У меня с собой все бумаги. Подожди секундочку, поищу.
Я всегда верила в Гжегожа, и он опять не обманул моих ожиданий. Правда, приезжая сейчас в Польшу, должен был бы эти документы захватить с собой, но тогда мы ещё не все понимали. Гжегож признался, что только взрыв в моей прихожей заставил его со всей серьёзностью взглянуть на это дело и угрожающую мне опасность, а до этого все мои страхи представлялись ему проблемой чисто теоретической и его больше интересовали практические контакты между нами.
Я на него не обижалась за это и претензий к нему не имела. Наши взаимоотношения… Да разве может быть что-либо важнее этого? Любая женщина, более того — любое человеческое существо должно обязательно, хоть раз в жизни, почувствовать себя желанным и дорогим, иначе в нем, этом существе, неизбежно разовьются комплексы и депрессии.
— Нашёл! — сказал Гжегож. — Шестого ноября.
— А псевдо-Сшпенгель отдал концы девятнадцатого июня! — подхватила я. — Как мы с тобой все здорово отгадали, даже не верится! А кроме того, я теперь знаю, как они с Мизюней вышли друг на друга, об остальном нетрудно догадаться.
Я коротко пересказала Гжегожу свежие сплетни, мы наскоро обменялись мнениями. Гжегож лучше меня знал Ренуся и подтвердил, что в делах он был не очень расторопен, а уж в современном стремительном мире ему и вовсе трудно было идти в ногу со временем. Вот Спшенгель — совсем другое дело.
Похоже, разговаривая со мной, Гжегож продолжал копаться в бумагах, потому что заметил:
— И я тебе могу сказать приятную вещь. Вот, документы ясно говорят — Ренусь был единственным наследником дядюшкиного состояния, другой альтернативы завещание не предусматривает, и выходит, теперь все состояние покойного дядюшки должно достаться государству. Никакая страна на свете, даже богатая, не любит, когда её в этом отношении надувают. Интересно, что теперь предпримут Штаты? И ещё надо учесть гнев и старания адвокатов, которых обвели вокруг пальца, уж они-то сделают все от них зависящее.
— Получается, мерзавцы правильно делали, когда хотели заткнуть мне рот! — обрадовалась я. — Но вот только методы применяли неправильные.
— Вот что меня интересует, — продолжал Гжегож. — Теперь, когда твоё присутствие не отвлекает и я могу целиком предаться умственной деятельности, усматриваю во всем этом некоторую непоследовательность, отсутствие логики. Причём вдвойне. Почему полиция не могла получить информацию и документы у твоего бывшенького? Ведь он давно собирал компромат на Спшенгеля и компанию. И почему Сшпенгель и компания его не… не устранили?
У меня было достаточно времени подумать об этом, и потому я смогла сразу дать ответ.
— Ну, во-первых, у него манера такая — молчать. Собирать, копить и молча чахнуть над своим богатством. Возможно, частично это объясняется тем, что не так уж он и много знает. Сколько раз убеждалась — он занимается саморекламой, а когда доходит до дела, выясняется: за душой у него очень немного, в основном он располагает предположениями, намётками, а не конкретными доказательствами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Ты думаешь, такое возможно? — недоверчиво произнесла Эва. — Столько лет прошло, столько пережито…
— А Кристина не сказала тебе, как тот мужчина выглядел?
— По её словам — интересный, и даже очень. Такой джентльмен, знаешь. В самом расцвете сил. На Кристину можно положиться, у неё хороший вкус.
— С бородой?
— Исключено, Кристина не выносила бородатых. Её шведскому мужу пришлось сбрить бороду.
— Знаешь, разговор с тобой для меня просто подарок небес, — честно призналась я Эве. — Теперь я перед тобой в долгу. И кажется мне, это был тот, кто теперь называет себя Либашем.
— Почему ты так сказала? — насторожилась Эва. — «Теперь называет себя». А раньше не называл? Раньше называл себя по-другому?
— Так у меня получается. Очень хотелось знать, откуда он взялся, как они встретились, и вот, пожалуйста, судьбоносная встреча на пороге варшавской гостиницы. Наконец-то я что-то поняла!
— Я тоже, — отозвалась Эва. — Он из наших новых бизнесменов, а ведь известно, мало у кого из них честный бизнес. Ну и дела…
В заключение я с благодарностью приняла предложение Эвы подобрать для меня весеннюю коллекцию одежды, и мы расстались.
Вот таким образом, в непринуждённой болтовне с подругой юных лет, можно сказать в бабьих сплетнях, раскрылся передо мною самый, пожалуй, существенный фрагмент биографии Мизюни. В поворотный момент жизни встретилась она случайно с мужчиной своей мечты, и они моментально нашли общий язык. Ну прямо аналогия с моим Гжегожем.
Мизюня знала, на что шла, меняя мужей. Не только давняя любовь, в деловом отношении Ренусь и в подмётки Спшенгелю не годился. Только вот почему она не сделала этого нормально, например, разведясь с Ренусем? Ну как же, в случае развода пришлось бы делить общее имущество…
В дальнюю даль отодвинулся вдруг тёмный угол, куда мне следовало забиться после отъезда Гжегожа и оплакивать свою долю. Какие слезы, когда меня ожидало столько приятных вещей: завтра телефонный разговор с Гжегожем, а потом та самая весенняя коллекция, к весне у меня обе ноги будут в порядке…
С трудом сдерживая нетерпение, ждала я звонка Гжегожа. И опять воспоминания… Сколько раз в прошлом приходилось мне вот так же ожидать, пока он позвонит, потому что сама звонить я не могла — к чему нарываться на Галиночку? А если уж срочно требовалось позвонить, я набирала номер его телефона и, когда он поднимал трубку, в двух словах излагала суть дела, после чего Гжегож вежливо отвечал: «Ошибка» — и клал трубку. В более сложных случаях он начинал уточнять номер, по которому я звоню, и тут всегда появлялась возможность вставить «нет» или «да», так что удавалось получить от него ответ. И я так привыкла к сложностям в общении с Гжегожем по телефону, что даже теперь старалась говорить с ним коротко и безлично, хотя и звонила ему на работу, а не домой. Все никак не решалась поднять трубку и позвонить первой, а когда наконец убедила себя, что времена изменились, и уже рука потянулась к трубке, Гжегож позвонил сам.
— Я тебе сказал, почему могу звонить только с работы? — спросил он.
— Нет, но я сама понимаю, наверняка в твоём доме несколько телефонных аппаратов и кузина в другой комнате может поднять трубку.
— Правильно. И жена тоже, у неё аппарат всегда под рукой стоит. Ну, значит, теперь понимаешь.
— Да я всегда понимала! А сейчас скажу тебе приятную вещь. Установлено, что действительно Спшенгель тогда сгорел в машине во время автокатастрофы. По документам он давно мёртв. Ну как, доволен, что догадался?
— Ещё бы!
— Но это ещё не все. По всему выходит — погиб за несколько месяцев до смерти дядюшки. Мне очень нужна дата смерти дядюшки!
— У меня с собой все бумаги. Подожди секундочку, поищу.
Я всегда верила в Гжегожа, и он опять не обманул моих ожиданий. Правда, приезжая сейчас в Польшу, должен был бы эти документы захватить с собой, но тогда мы ещё не все понимали. Гжегож признался, что только взрыв в моей прихожей заставил его со всей серьёзностью взглянуть на это дело и угрожающую мне опасность, а до этого все мои страхи представлялись ему проблемой чисто теоретической и его больше интересовали практические контакты между нами.
Я на него не обижалась за это и претензий к нему не имела. Наши взаимоотношения… Да разве может быть что-либо важнее этого? Любая женщина, более того — любое человеческое существо должно обязательно, хоть раз в жизни, почувствовать себя желанным и дорогим, иначе в нем, этом существе, неизбежно разовьются комплексы и депрессии.
— Нашёл! — сказал Гжегож. — Шестого ноября.
— А псевдо-Сшпенгель отдал концы девятнадцатого июня! — подхватила я. — Как мы с тобой все здорово отгадали, даже не верится! А кроме того, я теперь знаю, как они с Мизюней вышли друг на друга, об остальном нетрудно догадаться.
Я коротко пересказала Гжегожу свежие сплетни, мы наскоро обменялись мнениями. Гжегож лучше меня знал Ренуся и подтвердил, что в делах он был не очень расторопен, а уж в современном стремительном мире ему и вовсе трудно было идти в ногу со временем. Вот Спшенгель — совсем другое дело.
Похоже, разговаривая со мной, Гжегож продолжал копаться в бумагах, потому что заметил:
— И я тебе могу сказать приятную вещь. Вот, документы ясно говорят — Ренусь был единственным наследником дядюшкиного состояния, другой альтернативы завещание не предусматривает, и выходит, теперь все состояние покойного дядюшки должно достаться государству. Никакая страна на свете, даже богатая, не любит, когда её в этом отношении надувают. Интересно, что теперь предпримут Штаты? И ещё надо учесть гнев и старания адвокатов, которых обвели вокруг пальца, уж они-то сделают все от них зависящее.
— Получается, мерзавцы правильно делали, когда хотели заткнуть мне рот! — обрадовалась я. — Но вот только методы применяли неправильные.
— Вот что меня интересует, — продолжал Гжегож. — Теперь, когда твоё присутствие не отвлекает и я могу целиком предаться умственной деятельности, усматриваю во всем этом некоторую непоследовательность, отсутствие логики. Причём вдвойне. Почему полиция не могла получить информацию и документы у твоего бывшенького? Ведь он давно собирал компромат на Спшенгеля и компанию. И почему Сшпенгель и компания его не… не устранили?
У меня было достаточно времени подумать об этом, и потому я смогла сразу дать ответ.
— Ну, во-первых, у него манера такая — молчать. Собирать, копить и молча чахнуть над своим богатством. Возможно, частично это объясняется тем, что не так уж он и много знает. Сколько раз убеждалась — он занимается саморекламой, а когда доходит до дела, выясняется: за душой у него очень немного, в основном он располагает предположениями, намётками, а не конкретными доказательствами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73