Совсем немного воды, и вы в прекрасной форме
в течение суток! Впрочем, пока ему не на что было жаловаться. Нынешнее
физическое состояние его более чем устраивало. Кроме промывания желудка,
чудо-медики Малькольма организовали Виктору ряд тонизирующих ванн, а на
ночь к левой руке была присоединена полуторалитровая капельница. Виктор
понятия не имел, что за гремучую смесь они мало-помалу перекачали в его
кровь, но на следующее утро он проснулся заново родившимся. Боли ушли,
уступив место жаркому электричеству, проникшему в суставы и мышцы. В теле
поселилась забытая легкость, он ходил, словно на звонких пружинах, с
удивлением обнаруживая в себе ребяческие позывы коснуться в прыжке
потолка, стремительным скоком пуститься по коридору. Именно тогда,
беззастенчиво воспользовавшись его телесной эйфорией, новоиспеченного
донора повторно провели в кабинет к Рупперту, где он и подписал жирно
отпечатанные бланки договора. Сейчас одна из них покоилась в заднем
кармане брюк, и Виктор машинально похлопал себя по ягодице; бумаги были на
месте. Прислушиваясь к приятной трансформации проглоченного брикета в
искристое тепло, он обвел помещение повеселевшим взглядом. Около десятка
столиков, посетители - в основном грузные, с неряшливо раздавшимися
талиями мужчины. Скучающие взоры, движения неповоротливых бегемотов,
болтовня, которая и по сию пору казалась ему чужой. Виктор достаточно
легко овладевал языками, и все-таки родной язык оставался родным.
Сторонняя англо- и франкоязычная речь негодующе отфильтровывалась, и
подобные толковища немногим отличались от подлинной стопроцентной тишины.
Паренек у стойки взирал на него мутным кроличьим глазом. Второй глаз
парня скрывался за фиолетовой припухлостью, возникшей, по всей
вероятности, совсем недавно. Виктор парню не нравился. Антипатия
угадывалась столь явно, что неприятное чувство, родившееся сразу после
приключения с машиной, мгновенно усилилось. В бицепсах появился нехороший
зуд. Но главное - Виктор снова чувствовал трепет ВЕРНУВШЕЙСЯ К НЕМУ ВОЙНЫ.
Человек, перенесший хоть раз настоящий артобстрел, представляет себе,
как страшно это наяву, как глупо и фальшиво отражен этот ад на мириадах
клокочущих огнем кинолент. Война - подобие архипелага, на каждом из
островов которого проживает страх. К чужой смерти можно привыкнуть, к
своей - никогда. Притупляются чувства, правдивей и проще становятся речь и
эмоции, и все же подниматься в атаку под пулями даже в двадцатый раз -
чертовски сложно. Может быть, даже сложнее, чем в первый, потому что
знаешь не по рассказам, как просто споткнуться, встретивши пулю; потому
что, своими руками выпустив несколько тысяч маленьких металлических
посланцев дьявола, заранее готов испустить стон, вообразив собственную
развороченную спину - результат одного-единственного попадания. Багровый
тоннель, взрытый в доли секунды, идет расширяющимся конусом, начинаясь с
крохотного лаза, проделанного в груди. Виденное приходит во снах, а
чувство страха въедается в мозг, как грязь под ногти, но избавиться от
него труднее, чем от грязи. На это уходят месяцы и годы, в течение которых
спокойствие внешнего мира снова и снова отторгается взвинченными нервами;
зуд, поселившийся под кожей, становится порой невыносимым, и люди сходят с
ума.
Виктор отлично понимал тех ребят, что, покинув войну, спустя месяц
или два с растерянностью в сердце ныряли в нее вновь. Это походило на
кессонную болезнь, когда стремительное выныривание на поверхность угрожает
бедой. Следовало возвращаться обратно и возобновлять подъем, выдерживая
длительную декомпрессию. Щадящий режим выпадал на долю очень немногих, и,
как очень многие, очутившись вне выстрелов, вне плена, Виктор испытал
обморочное головокружение. Общепринятый быт с трехкратным питанием и
восьмичасовым рабочим днем, вечерним телевидением и обязательной газетой
так и не сумел увлечь его сызнова. И сейчас, сидя в этом кафе, к
собственному ужасу Виктор чувствовал поднимающееся из черных глубин
животное удовлетворение. Нескольких острых событий оказалось вполне
достаточно, чтобы всколыхнуть в нем солдата - существо, ненавидящее страх
и привыкшее к нему, как к кислороду. И глядя в лютоватый, налитый кровью
глаз парня, Виктор позволил себе снисходительно улыбнуться. Возможно,
благодаря его ухмылке, этот обормот не разобьет чьих-нибудь зубов и не
сграбастает в пятерню случайно подвернувшуюся шевелюру.
Парень оттолкнулся от стойки и двинулся в его сторону. "Топай,
козлик, топай!" - Виктор подзадорил его взглядом. А секундой позже пара
смуглокожих посетителей стиснула его с двух сторон.
- Сиди, где сидишь, цыпа!
Тот, что очутился справа, довольно симпатичный, с цыганскими буйными
кудрями, представлял несомненную опасность. Слишком уж был быстр в
движениях и слишком уж уверено улыбался. Виктор научился распознавать силу
и был готов биться об заклад, что за руками этого красавчика следует
следить в оба. Слева расположился плечистый увалень, настолько же крепкий,
насколько и безобидный. Безобидный, если вовремя не позволить ему обнять
себя своими медвежьими лапищами. В общем, парочка что надо! Со стороны
это, вероятно, выглядело встречей добрых старых знакомых. И тот, и другой
сохраняли на лицах печать миролюбия. Однако почему среди прочих
посетителей они выбрали именно его? Или он показался им легкой жертвой?
Богачом-инкогнито, обрядившимся в загаженные пометом лохмотья?.. Подобными
вопросами Виктор больше не задавался. Разумеется, он сразу не понравился
им, как не понравился и парню с подбитым глазом. Виктору следовало
приучить себя к мысли, что в течение семи дней он будет не нравиться
многим и очень многим, став излюбленной мишенью слоняющейся по улицам
вульгарной и лихой братии.
- Чем-нибудь могу быть полезен? - вежливо и тихо поинтересовался
донор, и немедленно в бок ему уперлось острие ножа. Он старался следить за
руками красавчика, но этого последнего движения не заметил.
- Часы, деньги - все, что есть ценного! Спокойненько собери и передай
моему другу! - команда прозвучала также тихо. При этом красавчик не
забывал улыбаться.
Увалень взял стакан с остатками апельсинового сока и, брезгливо
понюхав, медленно вылил на брюки Виктора.
- Не заставляй его ждать, приятель. Сам видишь, сегодня он не
очень-то в духе.
В баре заиграла музыка, и Виктору пришлось чуточку поднапрячь
голосовые связки, чтобы они услышали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
в течение суток! Впрочем, пока ему не на что было жаловаться. Нынешнее
физическое состояние его более чем устраивало. Кроме промывания желудка,
чудо-медики Малькольма организовали Виктору ряд тонизирующих ванн, а на
ночь к левой руке была присоединена полуторалитровая капельница. Виктор
понятия не имел, что за гремучую смесь они мало-помалу перекачали в его
кровь, но на следующее утро он проснулся заново родившимся. Боли ушли,
уступив место жаркому электричеству, проникшему в суставы и мышцы. В теле
поселилась забытая легкость, он ходил, словно на звонких пружинах, с
удивлением обнаруживая в себе ребяческие позывы коснуться в прыжке
потолка, стремительным скоком пуститься по коридору. Именно тогда,
беззастенчиво воспользовавшись его телесной эйфорией, новоиспеченного
донора повторно провели в кабинет к Рупперту, где он и подписал жирно
отпечатанные бланки договора. Сейчас одна из них покоилась в заднем
кармане брюк, и Виктор машинально похлопал себя по ягодице; бумаги были на
месте. Прислушиваясь к приятной трансформации проглоченного брикета в
искристое тепло, он обвел помещение повеселевшим взглядом. Около десятка
столиков, посетители - в основном грузные, с неряшливо раздавшимися
талиями мужчины. Скучающие взоры, движения неповоротливых бегемотов,
болтовня, которая и по сию пору казалась ему чужой. Виктор достаточно
легко овладевал языками, и все-таки родной язык оставался родным.
Сторонняя англо- и франкоязычная речь негодующе отфильтровывалась, и
подобные толковища немногим отличались от подлинной стопроцентной тишины.
Паренек у стойки взирал на него мутным кроличьим глазом. Второй глаз
парня скрывался за фиолетовой припухлостью, возникшей, по всей
вероятности, совсем недавно. Виктор парню не нравился. Антипатия
угадывалась столь явно, что неприятное чувство, родившееся сразу после
приключения с машиной, мгновенно усилилось. В бицепсах появился нехороший
зуд. Но главное - Виктор снова чувствовал трепет ВЕРНУВШЕЙСЯ К НЕМУ ВОЙНЫ.
Человек, перенесший хоть раз настоящий артобстрел, представляет себе,
как страшно это наяву, как глупо и фальшиво отражен этот ад на мириадах
клокочущих огнем кинолент. Война - подобие архипелага, на каждом из
островов которого проживает страх. К чужой смерти можно привыкнуть, к
своей - никогда. Притупляются чувства, правдивей и проще становятся речь и
эмоции, и все же подниматься в атаку под пулями даже в двадцатый раз -
чертовски сложно. Может быть, даже сложнее, чем в первый, потому что
знаешь не по рассказам, как просто споткнуться, встретивши пулю; потому
что, своими руками выпустив несколько тысяч маленьких металлических
посланцев дьявола, заранее готов испустить стон, вообразив собственную
развороченную спину - результат одного-единственного попадания. Багровый
тоннель, взрытый в доли секунды, идет расширяющимся конусом, начинаясь с
крохотного лаза, проделанного в груди. Виденное приходит во снах, а
чувство страха въедается в мозг, как грязь под ногти, но избавиться от
него труднее, чем от грязи. На это уходят месяцы и годы, в течение которых
спокойствие внешнего мира снова и снова отторгается взвинченными нервами;
зуд, поселившийся под кожей, становится порой невыносимым, и люди сходят с
ума.
Виктор отлично понимал тех ребят, что, покинув войну, спустя месяц
или два с растерянностью в сердце ныряли в нее вновь. Это походило на
кессонную болезнь, когда стремительное выныривание на поверхность угрожает
бедой. Следовало возвращаться обратно и возобновлять подъем, выдерживая
длительную декомпрессию. Щадящий режим выпадал на долю очень немногих, и,
как очень многие, очутившись вне выстрелов, вне плена, Виктор испытал
обморочное головокружение. Общепринятый быт с трехкратным питанием и
восьмичасовым рабочим днем, вечерним телевидением и обязательной газетой
так и не сумел увлечь его сызнова. И сейчас, сидя в этом кафе, к
собственному ужасу Виктор чувствовал поднимающееся из черных глубин
животное удовлетворение. Нескольких острых событий оказалось вполне
достаточно, чтобы всколыхнуть в нем солдата - существо, ненавидящее страх
и привыкшее к нему, как к кислороду. И глядя в лютоватый, налитый кровью
глаз парня, Виктор позволил себе снисходительно улыбнуться. Возможно,
благодаря его ухмылке, этот обормот не разобьет чьих-нибудь зубов и не
сграбастает в пятерню случайно подвернувшуюся шевелюру.
Парень оттолкнулся от стойки и двинулся в его сторону. "Топай,
козлик, топай!" - Виктор подзадорил его взглядом. А секундой позже пара
смуглокожих посетителей стиснула его с двух сторон.
- Сиди, где сидишь, цыпа!
Тот, что очутился справа, довольно симпатичный, с цыганскими буйными
кудрями, представлял несомненную опасность. Слишком уж был быстр в
движениях и слишком уж уверено улыбался. Виктор научился распознавать силу
и был готов биться об заклад, что за руками этого красавчика следует
следить в оба. Слева расположился плечистый увалень, настолько же крепкий,
насколько и безобидный. Безобидный, если вовремя не позволить ему обнять
себя своими медвежьими лапищами. В общем, парочка что надо! Со стороны
это, вероятно, выглядело встречей добрых старых знакомых. И тот, и другой
сохраняли на лицах печать миролюбия. Однако почему среди прочих
посетителей они выбрали именно его? Или он показался им легкой жертвой?
Богачом-инкогнито, обрядившимся в загаженные пометом лохмотья?.. Подобными
вопросами Виктор больше не задавался. Разумеется, он сразу не понравился
им, как не понравился и парню с подбитым глазом. Виктору следовало
приучить себя к мысли, что в течение семи дней он будет не нравиться
многим и очень многим, став излюбленной мишенью слоняющейся по улицам
вульгарной и лихой братии.
- Чем-нибудь могу быть полезен? - вежливо и тихо поинтересовался
донор, и немедленно в бок ему уперлось острие ножа. Он старался следить за
руками красавчика, но этого последнего движения не заметил.
- Часы, деньги - все, что есть ценного! Спокойненько собери и передай
моему другу! - команда прозвучала также тихо. При этом красавчик не
забывал улыбаться.
Увалень взял стакан с остатками апельсинового сока и, брезгливо
понюхав, медленно вылил на брюки Виктора.
- Не заставляй его ждать, приятель. Сам видишь, сегодня он не
очень-то в духе.
В баре заиграла музыка, и Виктору пришлось чуточку поднапрячь
голосовые связки, чтобы они услышали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54