Этти никак не могла взять в толк, зачем они выстроились в цепочку. И вдруг до нее дошло, что эта шестерка не позволяет охране видеть то, что происходит в камере.
Этти прошиб холодный пот. То же самое чувство она испытала давным-давно, когда в дверь квартиры позвонили двое мрачных полицейских и спросили, не приходится ли ей сыном Фрэнк Вашингтон. Можно им войти в квартиру? Им нужно кое-что ей сказать.
Хатейк продолжала спокойным голосом:
— Ты себя хорошо чувствуешь?
— Ну, ничего, — ответила Этти, тревожно переводя взгляд с одной женщины на другую.
— Но ты чувствуешь себя лучше, чем тот мальчишка, мать.
— Какой мальчишка?
— Тот маленький мальчик, которого ты убила. Хуан Торрес.
— Я его не убивала, — прошептала Этти, отступая назад и прижимаясь спиной к стене. — Нет, я его не убивала.
Она в отчаянии посмотрела в сторону решетки, но цепочка женщин полностью скрывала ее.
— Я знаю, стерва, это твоих рук дело. Это ты убила маленького мальчика!
— Я никого не убивала!
— Око за око!
Грузная женщина надвигалась на Этти. У нее в руке была зажата зажигалка. Другую зажигалку держала в руке молодая Данетта, которая стояла рядом. Где они их раздобыли? Вдруг Этти все поняла. Данетта умышленно добилась того, чтобы ее арестовали, и тайком пронесла в тюрьму зажигалки.
Хатейк шагнула еще ближе.
Этти отпрянула было назад, но затем неожиданно сделала выпад вперед, ударяя рукой в гипсе Хатейк по лицу. Гипсовая повязка с громким стуком ударила в нос. Грузная женщина, вскрикнув от боли, повалилась на пол. Остальные растерянно застыли на месте. Некоторое время никто не двигался.
Наконец Этти сделала глубокий вдох, собираясь крикнуть и позвать на помощь, но вдруг почувствовала у себя во рту вкус грязной тряпки. Кто-то подкрался к ней сзади и засунул ей в рот кляп. Хатейк вскочила на ноги и, вытирая окровавленный нос, хищно улыбнулась.
— Отлично, мать, отлично.
Она повернулась к Данетте. Та зажгла зажигалку и бросила ее Этти на халат. Пожилая негритянка попробовала было сбить пламя, но две женщины схватили ее за руки, лишив возможности двигаться. Тонкая хлопчатобумажная ткань быстро прогорела насквозь.
— Напрасно ты вздумала курить здесь, мать, — с укором промолвила Хатейк. — Это запрещено. Может привести к несчастному случаю. Видишь ли, эти дешевые зажигалки — они иногда протекают. Из них выливается горящий газ. Он сжигает волосы, сжигает лицо. Иногда человек погибает, иногда нет.
Хатейк подошла к ней вплотную, и Этти ощутила на волосах и на щеке ледяное прикосновение сжиженного бутана. Зажмурившись, она попыталась вырваться из рук державших ее женщин.
— Пустите меня, — повелительным тоном произнесла Хатейк, выхватывая зажигалку у Данетты.
Грузная женщина пробормотала еще что-то, но Этти не смогла разобрать слов за своими собственными криками и мольбами о пощаде. Послышался щелчок, шипение, а грузная женщина надвигалась ближе и ближе, держа горящую зажигалку словно факел.
14
Звезда может «открыть» фильм.
«Открыть».
Классический голливудский термин, внушающий благоговейное почтение, который означает: «добиться того, чтобы как можно больше людей потратили свои трудовые доллары и купили билеты на общенациональную премьеру, — чтобы на следующий день создателям фильма не пришлось объяснять своим женам, любовницам, руководству кинокомпании и журналистам, почему они потратили чужие миллионы на совершенно провальную ленту.»
Фильм может «открыть» раскрученная звезда.
Или сногсшибательный сценарий.
В наши дни успеха можно добиться даже только за счет спецэффектов, особенно если они включают в себя красочные взрывы.
Но ничто во всей вселенной не может «открыть» документальный фильм. Документальные ленты могут быть просветительными, трогательными и вдохновенными. Они могут представлять собой высшую форму кинематографического творчества. Но они не способны делать то, ради чего люди ходят в кино на художественные фильмы.
Документальные ленты не могут помочь бежать от действительности, на несколько часов забыть все и просто получить наслаждение.
Идя пешком по центральному Манхэттену навстречу мрачной ярмарке судов и тюрем, Пеллэм размышлял: он снял четыре независимых фильма, все четыре из которых стали культовой классикой, а два завоевали награды на престижных фестивалях. У него есть почетные дипломы Нью-Йоркского и Калифорнийского университетов, присужденные за достижения в области кинематографии. Он опубликовал десятки статей в «Кинематографисте» и «Независимом ежемесячном журнале о проблемах кино» и может на память повторить диалоги из большинства фильмов Хичкока. У него безукоризненная репутация в мире кино.
Во всех восемнадцати киностудиях и продюсерских компаниях, куда он обратился с предложением снять этот документальный фильм, ему ответили отказом.
О да, на словах все встречали идею «К западу от Восьмой авеню: устная история Адской кухни» с восторгом и одобрением. Но ни одна из крупных студий не выделила ни доллара в поддержку этого проекта.
Расписывая свой замысел, Пеллэм объяснял, что этот район предлагает восхитительную смесь преступлений, героизма, коррупции и красоты.
— Пеллэм, это все красивые, высокие слова, — объяснил ему хороший приятель, вице-президент отдела развития компании «Уорнер бразерс». — А сейчас красивые, высокие слова не превращаются в хорошие фильмы.
Один лишь Алан Лефтковиц проявил хоть какой-то интерес, но он не имел даже смутного представления, о чем будет фильм.
Тем не менее Пеллэм питал в отношении своей работы большие надежды и считал, что она заслужит номинации на премию «Оскар», — убежденность эта основывалась в значительной степени на одной встрече, произошедшей в прошлом июне на Тридцать шестой западной улице.
— Прошу прощения, — спросил Пеллэм, — вы живете в этом доме?
— Да, живу, молодой человек, — ответила пожилая чернокожая женщина.
В ее глазах блеснула спокойная уверенность, веселье. И ни тени тревоги.
Пеллэм посмотрел налево и направо.
— Похоже, это последний жилой дом в квартале.
— Когда-то здесь не было ничего кроме жилых домов. Вот здесь стоял дом, в котором я прожила сорок лет. Видите пустырь? Вот тут? А в этом доме я живу уже, так, дайте-ка сообразить, уже лет пять или около того. Как вам это нравится? Почти полвека в одном и том же квартале. Черт возьми, подумать страшно!
— Ваша семья прожила в этом районе всю жизнь?
Негритянка поставила на тротуар тонкий полиэтиленовый пакет с двумя консервными банками, двумя апельсинами и полгаллонной банкой вина.
— А то как же. Мой дед Ледбеттер приехал сюда из Роли в 1862 году. Его поезд прибыл на вокзал в десять часов вечера. Дед вышел в город, увидел на улице несколько десятков мальчишек и воскликнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Этти прошиб холодный пот. То же самое чувство она испытала давным-давно, когда в дверь квартиры позвонили двое мрачных полицейских и спросили, не приходится ли ей сыном Фрэнк Вашингтон. Можно им войти в квартиру? Им нужно кое-что ей сказать.
Хатейк продолжала спокойным голосом:
— Ты себя хорошо чувствуешь?
— Ну, ничего, — ответила Этти, тревожно переводя взгляд с одной женщины на другую.
— Но ты чувствуешь себя лучше, чем тот мальчишка, мать.
— Какой мальчишка?
— Тот маленький мальчик, которого ты убила. Хуан Торрес.
— Я его не убивала, — прошептала Этти, отступая назад и прижимаясь спиной к стене. — Нет, я его не убивала.
Она в отчаянии посмотрела в сторону решетки, но цепочка женщин полностью скрывала ее.
— Я знаю, стерва, это твоих рук дело. Это ты убила маленького мальчика!
— Я никого не убивала!
— Око за око!
Грузная женщина надвигалась на Этти. У нее в руке была зажата зажигалка. Другую зажигалку держала в руке молодая Данетта, которая стояла рядом. Где они их раздобыли? Вдруг Этти все поняла. Данетта умышленно добилась того, чтобы ее арестовали, и тайком пронесла в тюрьму зажигалки.
Хатейк шагнула еще ближе.
Этти отпрянула было назад, но затем неожиданно сделала выпад вперед, ударяя рукой в гипсе Хатейк по лицу. Гипсовая повязка с громким стуком ударила в нос. Грузная женщина, вскрикнув от боли, повалилась на пол. Остальные растерянно застыли на месте. Некоторое время никто не двигался.
Наконец Этти сделала глубокий вдох, собираясь крикнуть и позвать на помощь, но вдруг почувствовала у себя во рту вкус грязной тряпки. Кто-то подкрался к ней сзади и засунул ей в рот кляп. Хатейк вскочила на ноги и, вытирая окровавленный нос, хищно улыбнулась.
— Отлично, мать, отлично.
Она повернулась к Данетте. Та зажгла зажигалку и бросила ее Этти на халат. Пожилая негритянка попробовала было сбить пламя, но две женщины схватили ее за руки, лишив возможности двигаться. Тонкая хлопчатобумажная ткань быстро прогорела насквозь.
— Напрасно ты вздумала курить здесь, мать, — с укором промолвила Хатейк. — Это запрещено. Может привести к несчастному случаю. Видишь ли, эти дешевые зажигалки — они иногда протекают. Из них выливается горящий газ. Он сжигает волосы, сжигает лицо. Иногда человек погибает, иногда нет.
Хатейк подошла к ней вплотную, и Этти ощутила на волосах и на щеке ледяное прикосновение сжиженного бутана. Зажмурившись, она попыталась вырваться из рук державших ее женщин.
— Пустите меня, — повелительным тоном произнесла Хатейк, выхватывая зажигалку у Данетты.
Грузная женщина пробормотала еще что-то, но Этти не смогла разобрать слов за своими собственными криками и мольбами о пощаде. Послышался щелчок, шипение, а грузная женщина надвигалась ближе и ближе, держа горящую зажигалку словно факел.
14
Звезда может «открыть» фильм.
«Открыть».
Классический голливудский термин, внушающий благоговейное почтение, который означает: «добиться того, чтобы как можно больше людей потратили свои трудовые доллары и купили билеты на общенациональную премьеру, — чтобы на следующий день создателям фильма не пришлось объяснять своим женам, любовницам, руководству кинокомпании и журналистам, почему они потратили чужие миллионы на совершенно провальную ленту.»
Фильм может «открыть» раскрученная звезда.
Или сногсшибательный сценарий.
В наши дни успеха можно добиться даже только за счет спецэффектов, особенно если они включают в себя красочные взрывы.
Но ничто во всей вселенной не может «открыть» документальный фильм. Документальные ленты могут быть просветительными, трогательными и вдохновенными. Они могут представлять собой высшую форму кинематографического творчества. Но они не способны делать то, ради чего люди ходят в кино на художественные фильмы.
Документальные ленты не могут помочь бежать от действительности, на несколько часов забыть все и просто получить наслаждение.
Идя пешком по центральному Манхэттену навстречу мрачной ярмарке судов и тюрем, Пеллэм размышлял: он снял четыре независимых фильма, все четыре из которых стали культовой классикой, а два завоевали награды на престижных фестивалях. У него есть почетные дипломы Нью-Йоркского и Калифорнийского университетов, присужденные за достижения в области кинематографии. Он опубликовал десятки статей в «Кинематографисте» и «Независимом ежемесячном журнале о проблемах кино» и может на память повторить диалоги из большинства фильмов Хичкока. У него безукоризненная репутация в мире кино.
Во всех восемнадцати киностудиях и продюсерских компаниях, куда он обратился с предложением снять этот документальный фильм, ему ответили отказом.
О да, на словах все встречали идею «К западу от Восьмой авеню: устная история Адской кухни» с восторгом и одобрением. Но ни одна из крупных студий не выделила ни доллара в поддержку этого проекта.
Расписывая свой замысел, Пеллэм объяснял, что этот район предлагает восхитительную смесь преступлений, героизма, коррупции и красоты.
— Пеллэм, это все красивые, высокие слова, — объяснил ему хороший приятель, вице-президент отдела развития компании «Уорнер бразерс». — А сейчас красивые, высокие слова не превращаются в хорошие фильмы.
Один лишь Алан Лефтковиц проявил хоть какой-то интерес, но он не имел даже смутного представления, о чем будет фильм.
Тем не менее Пеллэм питал в отношении своей работы большие надежды и считал, что она заслужит номинации на премию «Оскар», — убежденность эта основывалась в значительной степени на одной встрече, произошедшей в прошлом июне на Тридцать шестой западной улице.
— Прошу прощения, — спросил Пеллэм, — вы живете в этом доме?
— Да, живу, молодой человек, — ответила пожилая чернокожая женщина.
В ее глазах блеснула спокойная уверенность, веселье. И ни тени тревоги.
Пеллэм посмотрел налево и направо.
— Похоже, это последний жилой дом в квартале.
— Когда-то здесь не было ничего кроме жилых домов. Вот здесь стоял дом, в котором я прожила сорок лет. Видите пустырь? Вот тут? А в этом доме я живу уже, так, дайте-ка сообразить, уже лет пять или около того. Как вам это нравится? Почти полвека в одном и том же квартале. Черт возьми, подумать страшно!
— Ваша семья прожила в этом районе всю жизнь?
Негритянка поставила на тротуар тонкий полиэтиленовый пакет с двумя консервными банками, двумя апельсинами и полгаллонной банкой вина.
— А то как же. Мой дед Ледбеттер приехал сюда из Роли в 1862 году. Его поезд прибыл на вокзал в десять часов вечера. Дед вышел в город, увидел на улице несколько десятков мальчишек и воскликнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84