— Сюда.
Она толкнула дверь, и Пеллэм шагнул внутрь — и только потом понял, что это были не кабинет или кафетерий, а угрюмая кладовка.
Кэрол закрыла дверь. Теперь в ее движениях появилась целеустремленность; глаза стали холодными. Пройдя в глубину помещения, она отодвинула в сторону какие-то коробки. Нагнулась и принялась что-то искать.
— Извини, Пеллэм.
Кэрол умолкла. Перевела дыхание. Пеллэм не видел, что она держит в руке.
Его рука непроизвольно потянулась к «кольту», засунутому сзади аз пояс. Нелепо думать, будто Кэрол может сделать ему что-то плохое. И все же это Адская кухня.
«Человек проходит средь бела дня по уютному скверику мимо жилого дома и любуется цветами, а в следующее мгновение он уже лежит на земле с пулей в ноге или с киркой в затылке.»
И ее глаза… холодные, бледные глаза.
— О, как все это противно, твою мать…
Кэрол поджала губы. Вдруг она резко обернулась, вскидывая руку, в которой было зажато что-то темное. Пеллэм потянулся за револьвером. Однако в пухлых руках Кэрол были лишь две видеокассеты, украденные из его квартиры.
— Всю прошлую неделю я всерьез думала о том, что бы сбежать отсюда. Уехать куда-нибудь, где меня никто не знает, и начать новую жизнь. Не сказав никому ни слова, просто исчезнув.
— Расскажи мне все.
— Помнишь того человека, который упомянул про меня? Сказал, что я спасла его сына?
Пеллэм кивнул. Он помнил рассказ про молодого парня, который едва не погиб в здании, готовом под снос, и про то, как Кэрол его спасла.
Она продолжала:
— Я испугалась, что я попала к тебе на кассеты. Нельзя допустить, чтобы обо мне узнали люди.
Пеллэм вспомнил ее недоверчивое отношение к журналистам.
— Почему?
— Я не та, за кого ты меня принимаешь.
В Адской кухне это начинало становиться слишком частым рефреном.
— А кто ты? — резко спросил Пеллэм.
Ухватившись рукой за полку, Кэрол опустила голову, уткнувшись лицом в плечо.
— Несколько лет назад я вышла из тюрьмы после того, как отбыла срок за торговлю наркотиками. Это было в Массачусетсе. Кроме того, меня осудили… — ее голос дрогнул, -…осудили за попытку непредумышленного убийства несовершеннолетнего. Я продала наркотики пятнадцатилетним подросткам. Один из них принял чрезмерную дозу и едва не скончался. Что я могу тебе сказать, Пеллэм? Все, что случилось со мной, так скучно, словно плохой телесериал… Я бросила школу, познакомилась с плохими людьми. Начала торговать наркотиком на улицах, сама пробовала кокаин, героин, продавала свое тело… О господи, что я только не делала.
— Какое это имеет отношение к видеокассетам? — холодно спросил Пеллэм.
Кэрол рассеянно поправила стопку вафельных полотенец.
— Я знала, что ты снимаешь фильм о Кухне. А когда я услышала, что тот человек упомянул про меня, я испугалась, что ты включишь в фильм и меня. А что если кто-то из Бостона прознает про это и свяжется с попечительским советом подросткового центра? Я не могла допустить этого. Понимаешь, Пеллэм, я разбила всю свою жизнь… у меня было столько абортов, что теперь я не могу иметь детей… у меня есть судимость… — Кэрол горько рассмеялась. — Знаешь, что я услышала недавно? Одного грабителя, обчистившего банк, освободили из «Аттики», и он никак не мог устроиться на работу. Он был просто взбешен тем, что его называли бывшим уголовником. Называл себя «социально отверженным».
Пеллэм даже не улыбнулся.
— Ну, это как раз про меня. «Социально отверженная». Меня ни за что не принимали на работу в учреждения государственного социального обеспечения. Ни один детский сад в стране меня даже на порог не хотел пускать. Но попечительский совет этого подросткового центра так отчаянно нуждался в людях, что меня проверили лишь поверхностно. Я показала лицензию на право работы в органах социального обеспечения и подправленное резюме. И меня взяли на работу. Если выяснится мое прошлое, меня вышвырнут в ту же секунду.
— Ради блага детей… Почему ты мне солгала?
— Я тебе не верила. Не знала, кто ты такой. А, насколько мне известно, все журналисты думают только о том, как бы накопать побольше грязи. Только это их и интересует, твою мать.
— Ну, мы никогда не узнаем, что я сделал бы, согласна? Ты так и не дала мне эту возможность.
— Пожалуйста, Пеллэм, не злись на меня. Моя работа здесь имеет для меня очень большое значение. Это единственное, что осталось у меня в жизни. Я не могу ее потерять. Да, когда мы встретились, я тебе солгала. Я хотела, чтобы ты ушел, но я также хотела, чтобы ты остался.
Пеллэм взглянул на кассеты.
— Сегодняшняя Кухня меня не интересует. На этих кассетах устный рассказ о днях минувших. Я не собирался ни одним словом упоминать о подростковом центре. Если бы ты меня спросила, я бы тебе ответил.
— Нет, не уходи просто так! Дай мне возможность…
Но Пеллэм распахнул дверь. Медленно, нисколько не драматично. Спустился по лестнице, прошел через приемную подросткового центра и шагнул на улицу, в палящий зной, какофонию ревущих автомобильных двигателей, клаксонов и надрывающихся голосов. Ему показалось, что в этой какофонии прозвучал и голос Кэрол, но Пеллэм решил не обращать на него внимания.
Он повернул на восток и направился через Фэшон-Дистрикт к метро, размышляя: «Какому сумасшедшему пришло в голову так назвать этот район?»[77] Наименее привлекательный район города. Вдоль тротуаров грузовики в два и в три ряда. Высокие, мрачные здания, грязные окна, рабочие, везущие на тележках одежду к следующей весне.
Женщина, стоявшая в будке телефона-автомата, повесила трубку и разорвала листок бумаги на дюжину мелких клочков. «Похоже, случилось что-то серьезное,» — подумал Пеллэм и тотчас же забыл о происшествии.
Он остановился у строительной площадки на Тридцать девятой улице, пропуская выезжающий задом самосвал с мусором, чей надоедливый гудок подействовал ему на нервы.
«…Тридцать девятая улица — это была „передовая“, штаб-квартира „Крыс“. Самое страшное место в городе. Дедушка Ледбеттер говорил, что было время, когда полиция не смела нос сунуть западнее Восьмой авеню. В этом районе царили свои законы. Дедушка хранил ботинок с ободранным каблуком — следом шальной пули. Он еще мальчишкой случайно попал под перекрестный огонь на „передовой“ — по крайней мере, дедушка так нам говорил. Если честно, я ему никогда особо не верила. Впрочем, вероятно, дедушка говорил правду, потому что этот старый башмак он бережно хранил до самой своей смерти.»
На строительной площадке послышались два пронзительных свистка.
Услышав эти звуки, зеваки устремились к дыркам, грубо проделанным в фанерном ограждении, установленном вдоль тротуара. Поколебавшись, Пеллэм тоже прильнул глазом к одному из отверстий. Мощный взрыв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84