А лицо у него какое-то странное, как будто он никому не доверяет.
— А кто такой этот Марти?
— Ты не знаешь?
Если не брать в счет фильмы по искусству, история в Голливуде ограничивается вестернами, не имеющими ничего общего с исторической правдой, и фильмами о войне.
— Хосе Марти воевал с испанцами, чтобы изгнать их с Кубы. Он был поэтом. Когда ему было пятнадцать или шестнадцать лет, его выслали из страны. Он объездил весь мир, сражаясь за независимость Кубы. Долгое время Марти жил здесь, в Нью-Йорке. Это был великий человек.
— А ты когда-нибудь возвращался на Кубу?
— Возвращался? Да я там никогда не бывал.
— Никогда? Ты шутишь.
— Не шучу. Зачем мне туда ехать? В Гаване транспортные пробки, трущобы и грязь, там есть las muchachas[63] и las cerveza[64]. Там есть hombres embalados в ganja[65]. Сейчас, наверное, там есть и «крэк». Гавана стала совсем как Нью-Йорк. Когда мне хочется отдохнуть, я отправляюсь в Нассо, на Багамы, с красивой девочкой. И играю там в казино «Клуб Мед».
— Но ведь Куба — это твоя родина.
— Куба не моя родина, — строго поправил его Рамирес. — Она была родиной моего деда. А не моя… На складе, которым я время от времени пользуюсь, есть один тип… сеньор… — Рамирес растянул это слово, наполняя свой голос презрением. — Сеньор Буньелло. Этот viejo, он loco[66]. Только посмотрите на него — он хочет, чтобы все обращались к нему «сеньор». "Я временно вынужден жить в Estados Unidos[67], — говорит он. — Но сердцем я cubano. Меня выслали, и мне пришлось покинуть родину." Знаешь, Пеллэм, если он еще раз это повторит, я дам ему в морду. Он твердит как заведенный: «Мы обязательно вернемся домой. Получим назад свои плантации сахарного тростника и снова станем богатыми. Los moyetos — ну, черные, будут на нас работать.» Puto[68]. Черт побери, мой отец думал только о том, как бы поскорее смыться оттуда.
— Твой отец, он был революционером?
— Mi padre[69]? Нет. Он приехал сюда еще в пятьдесят четвертом. Знаешь, как тогда нас здесь называли? Латиноамериканцев, приехавших в Америку? Нас называли «летними людьми в зимней одежде». Отец покинул Кубу еще ребенком. Его родители поселились в Бронксе. Отец тоже был в банде.
— Ты хотел сказать, в клубе?
— В те времена банды были совсем другими. Когда парень попадал в новый район, ему приходилось сойтись в поединке с местным вожаком. Понимаешь, удары выше пояса — драться можно было только одними кулаками. До тех пор парень оставался никем. Так что пока fidelistos[70] жгли плантации и расстреливали batistianos[71], мой отец на Сто восемьдесят шестой улице в кругу таких же парней дрался со здоровенным puto. Ему тогда здорово досталось. Но после этого все отправились пить cerveza и ром. А отцу дали прозвище. Его прозвали «Manomuerto»[72]. В этот день он доказал свою храбрость. Тогда это называлось: «показал свое сердце». Доказал su corazon[73].
— Где сейчас твой отец?
— Пропал лет шесть — семь назад. Однажды утром ушел на работу, прислал домой моего брата Пири с конвертом, в котором лежала половина зарплаты, и попросил передать, что когда-нибудь позвонит. Но он так и не позвонил. — Гектор Рамирес громко рассмеялся. — Как знать, быть может, отец сейчас в Гаване.
У Пеллэма в голове копошилась стайка крошечных червячков. Странно, ведь он выпил не так уж и много — рюмок пять или шесть.
Ну хорошо, быть может, больше.
И, наверное, в этих маленьких тварях действительно есть что-то психоделическое.
Они углубились в мрачное сердце Адской кухни. Вдруг до Пеллэма дошло, что Рамирес что-то ему говорит.
— Что?
— Я спросил, какого хрена ты тут делаешь? Только начистоту.
— Какого хрена я тут делаю? Пью текилу с преступником.
— Эй, послушай, ты считаешь меня преступником? Думаешь, что у меня есть судимость?
— Мне рассказали, чем ты занимаешься.
Рамирес задумался.
— И кто же тебе это рассказал?
— Слухами улица полнится, — зловещим тоном пробормотал Пеллэм.
— Ты не ответил на мой вопрос. Что ты здесь делаешь?
— Ищу своего отца, — ответил Пеллэм, сам удивляясь своей откровенности.
— Ищешь своего отца? И где же он? Он здесь живет?
— Больше не живет. — Пеллэм обратил взгляд на север, где мерцало не меньше миллиона огоньков, ярких и не очень. Он забрал у Рамиреса бутылку. — Несколько лет назад я работал над одним фильмом. Он назывался «Сон в неглубокой могиле».
— Никогда о таком не слышал.
— Этот фильм был об одной женщине, которая возвращается домой и узнаёт, что ее отец, возможно, вовсе не ее отец. Сначала я только искал места для натурных съемок, но затем также переписал часть сценария.
— А мать этой женщины, она что, была путаной?
— Нет, просто завела связь на стороне. Ей было одиноко.
Забрав бутылку, Рамирес отпил большой глоток и кивнул, приглашая Пеллэма продолжать.
— Моя мать живет в противоположном конце штата. В маленьком городке, который называется Симмонс. Нет, ты о таком никогда не слышал. Я приехал ее навестить — это случилось два года назад, на Рождество.
— Ты купил ей подарок?
— Конечно, купил. Дай договорить.
— Очень хорошо, что ты не забываешь свою мать. Так держать, парень!
— Дай я закончу. Мы поехали на кладбище на могилу отца, как делаем всегда, когда я приезжаю к матери. — Еще один глоток. И еще. — Мы пришли на могилу, и мать расплакалась.
Они успели углубиться в Кухню и теперь шли по переулку, вымощенному вонючим от нечистот булыжником, который вел к базе Рамиреса.
— Вдруг мать говорит, что должна сделать одно признание, — продолжал Пеллэм. — Как оказалось, она думает, что мой отец мне вовсе не родной отец.
— Ого, вот так сюрприз, твою мать!
— Бенджамин — муж матери, человек, которого я считал своим отцом, — постоянно отсутствовал. Он все время был в разъездах. Они с матерью поругались по этому поводу. Бен снова уехал. Мать завела любовника. Потом они расстались. Бен вернулся домой. Они с матерью помирились. Она к этому времени уже была беременна, но не могла сказать, когда именно это произошло. Сам знаешь, как это бывает. Однако мать сильно сомневалась в том, что это был ребенок Бена. Она ломала голову над этим с тех самых пор, как Бен умер. Я хочу сказать над тем, говорить или не говорить мне. В конце концов мать не выдержала и во всем призналась.
— Представляю, как хреново тебе было, когда ты все это услышал. Но зачем ты все-таки приехал сюда?
— Мне хотелось разузнать больше об этом мужчине. О своем родном отце. Я не собирался с ним встречаться. Но мне хотелось узнать, кто он такой, чем занимается, может быть, раздобыть его фотографию.
— Он до сих пор живет здесь?
— Нет. Уехал давным-давно.
Пеллэм рассказал о том, как ему удалось раздобыть последний адрес этого человека, но, как выяснилось, тот уехал из того дома много лет назад и не оставил никаких следов. Пеллэм связался с архивами всех пяти районов Нью-Йорка, а также всех близлежащих округов штатов Нью-Йорк, Нью-Джерси и Коннектикут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— А кто такой этот Марти?
— Ты не знаешь?
Если не брать в счет фильмы по искусству, история в Голливуде ограничивается вестернами, не имеющими ничего общего с исторической правдой, и фильмами о войне.
— Хосе Марти воевал с испанцами, чтобы изгнать их с Кубы. Он был поэтом. Когда ему было пятнадцать или шестнадцать лет, его выслали из страны. Он объездил весь мир, сражаясь за независимость Кубы. Долгое время Марти жил здесь, в Нью-Йорке. Это был великий человек.
— А ты когда-нибудь возвращался на Кубу?
— Возвращался? Да я там никогда не бывал.
— Никогда? Ты шутишь.
— Не шучу. Зачем мне туда ехать? В Гаване транспортные пробки, трущобы и грязь, там есть las muchachas[63] и las cerveza[64]. Там есть hombres embalados в ganja[65]. Сейчас, наверное, там есть и «крэк». Гавана стала совсем как Нью-Йорк. Когда мне хочется отдохнуть, я отправляюсь в Нассо, на Багамы, с красивой девочкой. И играю там в казино «Клуб Мед».
— Но ведь Куба — это твоя родина.
— Куба не моя родина, — строго поправил его Рамирес. — Она была родиной моего деда. А не моя… На складе, которым я время от времени пользуюсь, есть один тип… сеньор… — Рамирес растянул это слово, наполняя свой голос презрением. — Сеньор Буньелло. Этот viejo, он loco[66]. Только посмотрите на него — он хочет, чтобы все обращались к нему «сеньор». "Я временно вынужден жить в Estados Unidos[67], — говорит он. — Но сердцем я cubano. Меня выслали, и мне пришлось покинуть родину." Знаешь, Пеллэм, если он еще раз это повторит, я дам ему в морду. Он твердит как заведенный: «Мы обязательно вернемся домой. Получим назад свои плантации сахарного тростника и снова станем богатыми. Los moyetos — ну, черные, будут на нас работать.» Puto[68]. Черт побери, мой отец думал только о том, как бы поскорее смыться оттуда.
— Твой отец, он был революционером?
— Mi padre[69]? Нет. Он приехал сюда еще в пятьдесят четвертом. Знаешь, как тогда нас здесь называли? Латиноамериканцев, приехавших в Америку? Нас называли «летними людьми в зимней одежде». Отец покинул Кубу еще ребенком. Его родители поселились в Бронксе. Отец тоже был в банде.
— Ты хотел сказать, в клубе?
— В те времена банды были совсем другими. Когда парень попадал в новый район, ему приходилось сойтись в поединке с местным вожаком. Понимаешь, удары выше пояса — драться можно было только одними кулаками. До тех пор парень оставался никем. Так что пока fidelistos[70] жгли плантации и расстреливали batistianos[71], мой отец на Сто восемьдесят шестой улице в кругу таких же парней дрался со здоровенным puto. Ему тогда здорово досталось. Но после этого все отправились пить cerveza и ром. А отцу дали прозвище. Его прозвали «Manomuerto»[72]. В этот день он доказал свою храбрость. Тогда это называлось: «показал свое сердце». Доказал su corazon[73].
— Где сейчас твой отец?
— Пропал лет шесть — семь назад. Однажды утром ушел на работу, прислал домой моего брата Пири с конвертом, в котором лежала половина зарплаты, и попросил передать, что когда-нибудь позвонит. Но он так и не позвонил. — Гектор Рамирес громко рассмеялся. — Как знать, быть может, отец сейчас в Гаване.
У Пеллэма в голове копошилась стайка крошечных червячков. Странно, ведь он выпил не так уж и много — рюмок пять или шесть.
Ну хорошо, быть может, больше.
И, наверное, в этих маленьких тварях действительно есть что-то психоделическое.
Они углубились в мрачное сердце Адской кухни. Вдруг до Пеллэма дошло, что Рамирес что-то ему говорит.
— Что?
— Я спросил, какого хрена ты тут делаешь? Только начистоту.
— Какого хрена я тут делаю? Пью текилу с преступником.
— Эй, послушай, ты считаешь меня преступником? Думаешь, что у меня есть судимость?
— Мне рассказали, чем ты занимаешься.
Рамирес задумался.
— И кто же тебе это рассказал?
— Слухами улица полнится, — зловещим тоном пробормотал Пеллэм.
— Ты не ответил на мой вопрос. Что ты здесь делаешь?
— Ищу своего отца, — ответил Пеллэм, сам удивляясь своей откровенности.
— Ищешь своего отца? И где же он? Он здесь живет?
— Больше не живет. — Пеллэм обратил взгляд на север, где мерцало не меньше миллиона огоньков, ярких и не очень. Он забрал у Рамиреса бутылку. — Несколько лет назад я работал над одним фильмом. Он назывался «Сон в неглубокой могиле».
— Никогда о таком не слышал.
— Этот фильм был об одной женщине, которая возвращается домой и узнаёт, что ее отец, возможно, вовсе не ее отец. Сначала я только искал места для натурных съемок, но затем также переписал часть сценария.
— А мать этой женщины, она что, была путаной?
— Нет, просто завела связь на стороне. Ей было одиноко.
Забрав бутылку, Рамирес отпил большой глоток и кивнул, приглашая Пеллэма продолжать.
— Моя мать живет в противоположном конце штата. В маленьком городке, который называется Симмонс. Нет, ты о таком никогда не слышал. Я приехал ее навестить — это случилось два года назад, на Рождество.
— Ты купил ей подарок?
— Конечно, купил. Дай договорить.
— Очень хорошо, что ты не забываешь свою мать. Так держать, парень!
— Дай я закончу. Мы поехали на кладбище на могилу отца, как делаем всегда, когда я приезжаю к матери. — Еще один глоток. И еще. — Мы пришли на могилу, и мать расплакалась.
Они успели углубиться в Кухню и теперь шли по переулку, вымощенному вонючим от нечистот булыжником, который вел к базе Рамиреса.
— Вдруг мать говорит, что должна сделать одно признание, — продолжал Пеллэм. — Как оказалось, она думает, что мой отец мне вовсе не родной отец.
— Ого, вот так сюрприз, твою мать!
— Бенджамин — муж матери, человек, которого я считал своим отцом, — постоянно отсутствовал. Он все время был в разъездах. Они с матерью поругались по этому поводу. Бен снова уехал. Мать завела любовника. Потом они расстались. Бен вернулся домой. Они с матерью помирились. Она к этому времени уже была беременна, но не могла сказать, когда именно это произошло. Сам знаешь, как это бывает. Однако мать сильно сомневалась в том, что это был ребенок Бена. Она ломала голову над этим с тех самых пор, как Бен умер. Я хочу сказать над тем, говорить или не говорить мне. В конце концов мать не выдержала и во всем призналась.
— Представляю, как хреново тебе было, когда ты все это услышал. Но зачем ты все-таки приехал сюда?
— Мне хотелось разузнать больше об этом мужчине. О своем родном отце. Я не собирался с ним встречаться. Но мне хотелось узнать, кто он такой, чем занимается, может быть, раздобыть его фотографию.
— Он до сих пор живет здесь?
— Нет. Уехал давным-давно.
Пеллэм рассказал о том, как ему удалось раздобыть последний адрес этого человека, но, как выяснилось, тот уехал из того дома много лет назад и не оставил никаких следов. Пеллэм связался с архивами всех пяти районов Нью-Йорка, а также всех близлежащих округов штатов Нью-Йорк, Нью-Джерси и Коннектикут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84