Пройдя под аркой металлодетектора, Пеллэм зашел в комнату свиданий и стал ждать.
Сегодня в центре предварительного содержания под стражей царил полный хаос. Где-то далеко слышались крики. Кто-то выл, кто-то орал благим матом.
— Me duele la garganta![47]
— Ах ты, сука…
— Estoy enfermo![48]
— Ах ты, сука! Сейчас я приду и заткну твою поганую пасть!
Пять минут спустя стальная дверь, выкрашенная зеленой краской, открылась с полифоническим скрипом. Вошедшая охранница взглянула на Пеллэма.
— Вы ждете Вашингтон? Ее здесь нет.
Пеллэм спросил, где она.
— Поднимитесь на второй этаж.
— С ней все в порядке?
— На второй этаж.
— Вы мне не ответили.
Однако охранница уже вышла.
Поблуждав по тускло освещенным коридорам, Пеллэм наконец нашел темный закуток, который ему указали. Там царила такая же грязь, но было чуть тише и прохладнее. Взглянув на пропуск, охранница пропустила Пеллэма в следующую дверь. Войдя внутрь, Пеллэм с удивлением увидел Этти, сидевшую за столом со стиснутыми руками. Ее лицо было забинтовано.
— Этти, что стряслось? Почему вы здесь?
— Это изолятор, — прошептала пожилая негритянка. — Меня пытались убить.
— Кто?
— Женщины из камеры внизу. Они прознали о смерти мальчишки Торреса. Меня здорово провели. Я принимала их за своих друзей, а они с самого начала собирались меня убить. Луис добился разрешения перевести меня сюда. Мне повезло, охранницы вбежали как раз тогда, когда эти женщины собрались меня поджечь. Джон, они облили меня какой-то горючей гадостью и хотели поджечь мне лицо. У меня обожжено лицо.
— Как вы себя сейчас чувствуете?
Этти не ответила на этот вопрос.
— О, я даже подумать не могла, что мальчишка умрет, — сказала она. — Бедняжка. Он был таким милым крошкой. Если бы маленький Хуан остался у своего деда, как и собирался, он был бы жив… Я за него молилась. Честное слово, молилась! А ты меня знаешь — я не трачу время на религиозный бред.
Пеллэм накрыл ладонью здоровую руку Этти. Он подумал было о том, чтобы сказать: «Мальчик совсем не мучился» или «Все кончилось быстро», но, конечно же, он не имел понятия, какие мучения выпали на долю маленького Хуана и как долго продолжалась агония.
Наконец Этти посмотрела в его угрюмое лицо.
— Я видела тебя в суде. Когда ты услышал о том, что один раз меня уже арестовывали… Уверена, ты хочешь услышать об этом.
— Что тогда случилось?
— Помнишь то время, когда мы с Присциллой Кабот работали на швейной фабрике?
— Вас уволили. Это было несколько лет назад.
— Тогда для меня настали трудные времена, Джон. Я была на грани отчаяния. Как раз в то время заболела моя сестра. А у меня совсем не было денег. Я не находила себе места. А тут тот мужчина, который работал вместе с нами с Присциллой — нас выставили за ворота всех троих — так вот, ему пришла в голову мысль запугать руководство фабрики, чтобы нам что-нибудь заплатили. Понимаешь, мы решили, что фабрика осталась перед нами в долгу. Проклятие, я послушалась этих дураков. И напрасно. Если честно, я не хотела, но они меня уговорили. Короче говоря, мы позвонили владельцу фабрики и сказали, что если он нам не заплатит, пострадают грузовики, которые перевозят товар. На самом деле мы ничего не собирались делать. По крайней мере, я не собиралась. И я даже не знала, что Присцилла с тем мужчиной угрожали сжечь грузовики. Звонила не я; это сделали они, Присцилла и тот мужчина.
Так или иначе, хозяин согласился заплатить, но сам сообщил в полицию. Нас арестовали, а те двое сказали, что это была моя затея. В общем, полиция все-таки не поверила, что заводилой была я, но тем не менее меня арестовали, и я провела какое-то время за решеткой. Я этим нисколько не горжусь. Напротив, мне стыдно… Извини, Джон. Я не рассказала тебе всей правды, а должна была бы.
— Непонятно, почему вы должны рассказывать мне о себе все.
— Нет, Джон, ведь мы с тобой были друзьями. Я не должна была лгать тебе. И Луису надо было признаться во всем. Глядишь, в суде было бы легче.
Где-то совсем рядом кто-то истерически расхохотался. Звук становился все выше и выше, пока не перешел в затихающий визг. Затем наступила тишина.
— У вас свои тайны, у меня — свои, — сказал Пеллэм. — Я тоже умолчал кое о чем.
Этти пристально посмотрела на него. Жизнь в большом городе делает человека очень внимательным.
— О чем это ты, Джон?
Он колебался.
— Ты хочешь открыться мне, да? — настаивала Этти.
Наконец Пеллэм решился:
— Убийство.
— Что?
— Я отбывал срок за убийство.
Этти не отрываясь смотрела на него. У Пеллэма не было ни малейшего желания рассказывать об этом, облегчать свою душу. Но он посчитал очень важным поделиться с Этти этой черной тайной. И он ей все рассказал — о своем последнем художественном фильме, так и оставшемся незавершенным, — четыре жестяные коробки с отснятым материалом до сих пор валялись на чердаке его дома в Калифорнии. «Центральное поясное время». В главной роли снимался Томми Бернстайн, любвеобильный, сумасшедший, не умевший держать себя в руках. Оставалось доснять всего шесть сцен, всего четыре второсортных каскадерских трюка. Неделя съемок. Всего одна неделя. «Джон, достань мне совсем немного. Самую малость, чтобы я продержался.»
Но Пеллэм достал не самую малость. Он достал много, и Бернстайн двое суток подряд находился в сплошном кокаиновом угаре. Буянил, смеялся, пил, дрался. Он скончался от остановки сердца прямо на съемочной площадке. И окружной прокурор «Города ангелов»[49] вздумал наказать по-крупному Пеллэма, обвинив его в том, что именно он достал Бернстайну кокаин, который привел к его смерти. Прокурор обвинил Пеллэма в непреднамеренном убийстве, присяжные с ним согласились, и Пеллэм отбыл срок в тюрьме Сан-Квентин.
— Извини, Джон. — Этти рассмеялась. — Тебе не кажется, мы одним лыком шиты? Ты, я и Билли Дойл. Мы все трое сидели аз решеткой. — Она снова прищурилась. — Знаешь, кого ты мне напоминаешь? Моего сына Джеймса.
Пеллэм видел фотографии молодого мужчины. Старшего сына Этти, ее единственного ребенка от Дойла. На снимке, сделанном, когда Джеймсу было лет двадцать с небольшим, он выглядел очень светлокожим — у Дойла была совершенно белая кожа — и красивым. Стройным. Несколько лет назад Джеймс бросил школу и подался на запад делать деньги. В последней весточке, которую получила Этти, он сообщал матери, что нашел работу «в сфере защиты окружающей среды».
Это было больше десяти лет назад.
Охранница взглянула на часы. Пеллэм торопливо зашептал:
— У нас осталось мало времени. Мне нужно задать вам несколько вопросов. Во-первых, страховая компания утверждает, что вы, покупая страховку, назвали номер своего банковского счета. Откуда кто-либо мог его узнать?
— Номер моего банковского счета? Понятия не имею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Сегодня в центре предварительного содержания под стражей царил полный хаос. Где-то далеко слышались крики. Кто-то выл, кто-то орал благим матом.
— Me duele la garganta![47]
— Ах ты, сука…
— Estoy enfermo![48]
— Ах ты, сука! Сейчас я приду и заткну твою поганую пасть!
Пять минут спустя стальная дверь, выкрашенная зеленой краской, открылась с полифоническим скрипом. Вошедшая охранница взглянула на Пеллэма.
— Вы ждете Вашингтон? Ее здесь нет.
Пеллэм спросил, где она.
— Поднимитесь на второй этаж.
— С ней все в порядке?
— На второй этаж.
— Вы мне не ответили.
Однако охранница уже вышла.
Поблуждав по тускло освещенным коридорам, Пеллэм наконец нашел темный закуток, который ему указали. Там царила такая же грязь, но было чуть тише и прохладнее. Взглянув на пропуск, охранница пропустила Пеллэма в следующую дверь. Войдя внутрь, Пеллэм с удивлением увидел Этти, сидевшую за столом со стиснутыми руками. Ее лицо было забинтовано.
— Этти, что стряслось? Почему вы здесь?
— Это изолятор, — прошептала пожилая негритянка. — Меня пытались убить.
— Кто?
— Женщины из камеры внизу. Они прознали о смерти мальчишки Торреса. Меня здорово провели. Я принимала их за своих друзей, а они с самого начала собирались меня убить. Луис добился разрешения перевести меня сюда. Мне повезло, охранницы вбежали как раз тогда, когда эти женщины собрались меня поджечь. Джон, они облили меня какой-то горючей гадостью и хотели поджечь мне лицо. У меня обожжено лицо.
— Как вы себя сейчас чувствуете?
Этти не ответила на этот вопрос.
— О, я даже подумать не могла, что мальчишка умрет, — сказала она. — Бедняжка. Он был таким милым крошкой. Если бы маленький Хуан остался у своего деда, как и собирался, он был бы жив… Я за него молилась. Честное слово, молилась! А ты меня знаешь — я не трачу время на религиозный бред.
Пеллэм накрыл ладонью здоровую руку Этти. Он подумал было о том, чтобы сказать: «Мальчик совсем не мучился» или «Все кончилось быстро», но, конечно же, он не имел понятия, какие мучения выпали на долю маленького Хуана и как долго продолжалась агония.
Наконец Этти посмотрела в его угрюмое лицо.
— Я видела тебя в суде. Когда ты услышал о том, что один раз меня уже арестовывали… Уверена, ты хочешь услышать об этом.
— Что тогда случилось?
— Помнишь то время, когда мы с Присциллой Кабот работали на швейной фабрике?
— Вас уволили. Это было несколько лет назад.
— Тогда для меня настали трудные времена, Джон. Я была на грани отчаяния. Как раз в то время заболела моя сестра. А у меня совсем не было денег. Я не находила себе места. А тут тот мужчина, который работал вместе с нами с Присциллой — нас выставили за ворота всех троих — так вот, ему пришла в голову мысль запугать руководство фабрики, чтобы нам что-нибудь заплатили. Понимаешь, мы решили, что фабрика осталась перед нами в долгу. Проклятие, я послушалась этих дураков. И напрасно. Если честно, я не хотела, но они меня уговорили. Короче говоря, мы позвонили владельцу фабрики и сказали, что если он нам не заплатит, пострадают грузовики, которые перевозят товар. На самом деле мы ничего не собирались делать. По крайней мере, я не собиралась. И я даже не знала, что Присцилла с тем мужчиной угрожали сжечь грузовики. Звонила не я; это сделали они, Присцилла и тот мужчина.
Так или иначе, хозяин согласился заплатить, но сам сообщил в полицию. Нас арестовали, а те двое сказали, что это была моя затея. В общем, полиция все-таки не поверила, что заводилой была я, но тем не менее меня арестовали, и я провела какое-то время за решеткой. Я этим нисколько не горжусь. Напротив, мне стыдно… Извини, Джон. Я не рассказала тебе всей правды, а должна была бы.
— Непонятно, почему вы должны рассказывать мне о себе все.
— Нет, Джон, ведь мы с тобой были друзьями. Я не должна была лгать тебе. И Луису надо было признаться во всем. Глядишь, в суде было бы легче.
Где-то совсем рядом кто-то истерически расхохотался. Звук становился все выше и выше, пока не перешел в затихающий визг. Затем наступила тишина.
— У вас свои тайны, у меня — свои, — сказал Пеллэм. — Я тоже умолчал кое о чем.
Этти пристально посмотрела на него. Жизнь в большом городе делает человека очень внимательным.
— О чем это ты, Джон?
Он колебался.
— Ты хочешь открыться мне, да? — настаивала Этти.
Наконец Пеллэм решился:
— Убийство.
— Что?
— Я отбывал срок за убийство.
Этти не отрываясь смотрела на него. У Пеллэма не было ни малейшего желания рассказывать об этом, облегчать свою душу. Но он посчитал очень важным поделиться с Этти этой черной тайной. И он ей все рассказал — о своем последнем художественном фильме, так и оставшемся незавершенным, — четыре жестяные коробки с отснятым материалом до сих пор валялись на чердаке его дома в Калифорнии. «Центральное поясное время». В главной роли снимался Томми Бернстайн, любвеобильный, сумасшедший, не умевший держать себя в руках. Оставалось доснять всего шесть сцен, всего четыре второсортных каскадерских трюка. Неделя съемок. Всего одна неделя. «Джон, достань мне совсем немного. Самую малость, чтобы я продержался.»
Но Пеллэм достал не самую малость. Он достал много, и Бернстайн двое суток подряд находился в сплошном кокаиновом угаре. Буянил, смеялся, пил, дрался. Он скончался от остановки сердца прямо на съемочной площадке. И окружной прокурор «Города ангелов»[49] вздумал наказать по-крупному Пеллэма, обвинив его в том, что именно он достал Бернстайну кокаин, который привел к его смерти. Прокурор обвинил Пеллэма в непреднамеренном убийстве, присяжные с ним согласились, и Пеллэм отбыл срок в тюрьме Сан-Квентин.
— Извини, Джон. — Этти рассмеялась. — Тебе не кажется, мы одним лыком шиты? Ты, я и Билли Дойл. Мы все трое сидели аз решеткой. — Она снова прищурилась. — Знаешь, кого ты мне напоминаешь? Моего сына Джеймса.
Пеллэм видел фотографии молодого мужчины. Старшего сына Этти, ее единственного ребенка от Дойла. На снимке, сделанном, когда Джеймсу было лет двадцать с небольшим, он выглядел очень светлокожим — у Дойла была совершенно белая кожа — и красивым. Стройным. Несколько лет назад Джеймс бросил школу и подался на запад делать деньги. В последней весточке, которую получила Этти, он сообщал матери, что нашел работу «в сфере защиты окружающей среды».
Это было больше десяти лет назад.
Охранница взглянула на часы. Пеллэм торопливо зашептал:
— У нас осталось мало времени. Мне нужно задать вам несколько вопросов. Во-первых, страховая компания утверждает, что вы, покупая страховку, назвали номер своего банковского счета. Откуда кто-либо мог его узнать?
— Номер моего банковского счета? Понятия не имею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84