После лекции можно будет отвезти Хелен в Стилл-Вэлли и тем самым убить двух зайцев.
В день лекции я перечитал главу Д.Г.Лоуренса о Готорне и нашел там такие строки:
Первое, что делает она, — соблазняет его.
Первое, что делает он, — поддается соблазну.
И второе, что делают они, — скрывают свой грех, и терзаются им, и пытаются понять.
Таков миф Новой Англии.
Я выпил чашку кофе и стал просматривать свои записи. После Лоуренса я увидел все в новом свете и стал лихорадочно вставлять в план новые куски. Хелен позвонить я, конечно, забыл.
Взойдя на кафедру, я увидел Хелен и Мередит Полк в заднем ряду аудитории. Мередит сидела, надувшись: так всегда выглядят естественники на обсуждении какой-нибудь гуманитарной проблемы. Хелен слушала с интересом.
После лекции меня подозвал к себе профессор Либерман, сказал, что ему очень понравилось и что он просит прочитать вместо него лекцию о Стивене Крэйне, поскольку он улетает на конференцию в Айову… Короче говоря, он предложил мне продлить контракт еще на год.
Меня одновременно возмутила его наглость и польстило его внимание. Либерман, еще сравнительно молодой, был уже признанным авторитетом — не ученым в понимании Хелен Кайон, а, скорее, критиком. Его поддержка много значила в нашей среде. Студенты плотной массой потянулись к выходу, в их джинсовой массе передо мной мелькнуло белое платье. Потом я увидел лицо. Это была та самая студентка, что остановила меня на лестнице.
Теперь она выглядела по-другому, здоровее: легкий золотистый загар покрывал ее лицо и руки; ее голубые глаза искрились. Она показалась мне одной из самых привлекательных девушек, которых я видел, — что не так-то легко в Беркли, облюбованном красотками со всего Запада. Но эта была особенной — ни малейшего налета вульгарности и полное спокойствие. Хелен Кайон потеряла все свои шансы.
— Хорошо, — сказала она, подойдя ко мне. — Я рада, что пришла, — я в первый раз заметил ее мягкий южный акцент.
— И я рад. Спасибо за комплимент.
— Не хотите отметить успех?
— Это приглашение? — Я тут же мысленно обругал себя за такую прямолинейность.
— Что? Нет-нет, — казалось, она хочет сказать: «Что вы себе позволяете?» Я поглядел на задний ряд. Хелен и Мередит Полк уже шли к двери. Хелен не оборачивалась — видимо, она поднялась с места, как только увидела, как я смотрю на блондинку, но Мередит Полк так и пыталась изничтожить меня взглядом.
— Вы кого-то ждете? — спросила девушка.
— Нет, ничего важного. Может, перекусите со мной? Я ужасно проголодался.
Я уже знал, что она более важна для меня, чем Хелен Кайон. Расставшись с Хелен, я к тому же избавлял себя и ее от недель, а то и месяцев болезненных сцен. Что бы там Мередит ни говорила, я не хотел лгать Хелен.
Девушка, идущая рядом со мной, очаровала меня тем, что казалась находящейся вне возрастов, чуть ли не вне времени; она была красива какой-то мифологической красотой. С той же ленивой грацией она могла проходить в XVI веке по итальянской пицце или в двадцатые годы, выходя из отеля «Пласа», ловить на себе оценивающий взгляд Скотта Фицджеральда. Конечно, это было абсурдное чувство, но оно не исчезло даже после того, как я разглядел ее ноги и все ее тело. Ее грация и невозмутимость ничуть не напоминали обычное поведение студенток английского отделения.
Конечно, сейчас я свожу к одному моменту впечатления шести месяцев, но по-моему это мнение сложилось у меня уже в тот первый раз, когда мы с ней шли из кампуса в ресторан. Она шла рядом со мной с видом бесконечного послушания — ироничная пассивность, свойственная тем, кого красота запечатывает, как принцессу в башне.
Я повел ее в ресторан, чересчур дорогой для меня. Но я не мог пригласить ее в худшее место. И я уже знал, кого я хочу привезти к Дэвиду в Стилл-Бэлли.
Ее звали Альма Моубли, и родилась она в Новом Орлеане. Скорее по ее манерам, чем из ее слов, я заключил, что ее родители богаты; отец занимался живописью, и она почти все детство провела в Европе. О родителях она говорила в прошедшем времени, и я подумал, что они недавно умерли. Для нее были характерны такая неопределенность и отвлеченность от всего, кроме себя.
Как и Хелен, она училась на Среднем Западе, окончила Чикагский университет — было невозможно представить Альму в шумном, грубом Чикаго, — и поступила в Беркли. Я понял, что в научной жизни она не завсегдатаи, как Хелен, а новичок, но училась она хорошо благодаря таланту и своей сообразительности. В Калифорнию она приехала из-за здешнего климата.
Я снова, в который уже раз, подивился несоответствию ее облика и образа жизни. Конечно, я не сомневался, что она успешно напишет свою работу (о Вирджинии Вулф) и получит хорошее место в одном из маленьких колледжей побережья. Но вдруг, внезапно и шокирующе, она предстала передо мной в другом обличье — сторивиллской проститутки начала века, с завитыми волосами, обнаженной, с бесстыдно расставленными ногами. Видение было необычайно ярким, и я отнес это к тому, что мне хочется ее. Она говорила о книгах — не как специалист, вроде Хелен, а просто как любительница чтения, — а мне хотелось схватить ее, растормошить, чтобы ее спокойствие исчезло и она обратила бы на меня внимание.
— У вас есть друг? — спросил я.
Она покачала головой.
— Так значит вы никого не любите?
Нет, — она улыбнулась. — В Чикаго у меня был мужчина, но с ним все кончено.
" — Один из ваших профессоров?
— Один из моих профессоров, — новая улыбка.
— Он был женат? Вы любили его?
Она на миг посерьезнела.
— Нет. И не спрашивайте меня об этом. Он не был женат, и я его не любила.
Она явно лгала, но это не отвратило меня, это лишь подтвердило, как легко она воспринимает свою жизнь, и это мне хотелось в ней изменить.
— Вы любили его. Иначе зачем вам было покидать Чикаго?
— Тогда с ним уже все было кончено. Алан сделал глупость. Он бил сам виноват.
— Алан?
— Алан Маккени. Он был очень добр.
— Добр и глуп.
— Вам так важно об этом знать? — спросила она с характерной для нее тонкой, почти незаметной, иронией, лишающей вопрос всякого значения.
— Нет. Просто интересно.
— Ладно, — ее глаза, полные того же внутреннего света, встретились с моими. — Тут не о чем особенно рассказывать. Ему не повезло. У нас была компания. Трое мужчин и я. Я ему нравилась, но он был очень застенчив.
Похоже, у него не было опыта с женщинами, — опять едва заметное колебание в голосе. — Несколько раз он приглашал меня в бар. Думаю, он впервые делал это со студенткой и поэтому нервничал. Не хотел, чтобы нас видели вместе. Наконец я поняла, что он значит для меня меньше, чем я для него. Знаю, что вы хотите спросить.
Да, я спала с ним. Мне не очень понравилось. Он был недостаточно… мужественен, что ли. Мне пришло в голову, что ему лучше сойтись с мальчиком, но он никогда бы на это не осмелился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
В день лекции я перечитал главу Д.Г.Лоуренса о Готорне и нашел там такие строки:
Первое, что делает она, — соблазняет его.
Первое, что делает он, — поддается соблазну.
И второе, что делают они, — скрывают свой грех, и терзаются им, и пытаются понять.
Таков миф Новой Англии.
Я выпил чашку кофе и стал просматривать свои записи. После Лоуренса я увидел все в новом свете и стал лихорадочно вставлять в план новые куски. Хелен позвонить я, конечно, забыл.
Взойдя на кафедру, я увидел Хелен и Мередит Полк в заднем ряду аудитории. Мередит сидела, надувшись: так всегда выглядят естественники на обсуждении какой-нибудь гуманитарной проблемы. Хелен слушала с интересом.
После лекции меня подозвал к себе профессор Либерман, сказал, что ему очень понравилось и что он просит прочитать вместо него лекцию о Стивене Крэйне, поскольку он улетает на конференцию в Айову… Короче говоря, он предложил мне продлить контракт еще на год.
Меня одновременно возмутила его наглость и польстило его внимание. Либерман, еще сравнительно молодой, был уже признанным авторитетом — не ученым в понимании Хелен Кайон, а, скорее, критиком. Его поддержка много значила в нашей среде. Студенты плотной массой потянулись к выходу, в их джинсовой массе передо мной мелькнуло белое платье. Потом я увидел лицо. Это была та самая студентка, что остановила меня на лестнице.
Теперь она выглядела по-другому, здоровее: легкий золотистый загар покрывал ее лицо и руки; ее голубые глаза искрились. Она показалась мне одной из самых привлекательных девушек, которых я видел, — что не так-то легко в Беркли, облюбованном красотками со всего Запада. Но эта была особенной — ни малейшего налета вульгарности и полное спокойствие. Хелен Кайон потеряла все свои шансы.
— Хорошо, — сказала она, подойдя ко мне. — Я рада, что пришла, — я в первый раз заметил ее мягкий южный акцент.
— И я рад. Спасибо за комплимент.
— Не хотите отметить успех?
— Это приглашение? — Я тут же мысленно обругал себя за такую прямолинейность.
— Что? Нет-нет, — казалось, она хочет сказать: «Что вы себе позволяете?» Я поглядел на задний ряд. Хелен и Мередит Полк уже шли к двери. Хелен не оборачивалась — видимо, она поднялась с места, как только увидела, как я смотрю на блондинку, но Мередит Полк так и пыталась изничтожить меня взглядом.
— Вы кого-то ждете? — спросила девушка.
— Нет, ничего важного. Может, перекусите со мной? Я ужасно проголодался.
Я уже знал, что она более важна для меня, чем Хелен Кайон. Расставшись с Хелен, я к тому же избавлял себя и ее от недель, а то и месяцев болезненных сцен. Что бы там Мередит ни говорила, я не хотел лгать Хелен.
Девушка, идущая рядом со мной, очаровала меня тем, что казалась находящейся вне возрастов, чуть ли не вне времени; она была красива какой-то мифологической красотой. С той же ленивой грацией она могла проходить в XVI веке по итальянской пицце или в двадцатые годы, выходя из отеля «Пласа», ловить на себе оценивающий взгляд Скотта Фицджеральда. Конечно, это было абсурдное чувство, но оно не исчезло даже после того, как я разглядел ее ноги и все ее тело. Ее грация и невозмутимость ничуть не напоминали обычное поведение студенток английского отделения.
Конечно, сейчас я свожу к одному моменту впечатления шести месяцев, но по-моему это мнение сложилось у меня уже в тот первый раз, когда мы с ней шли из кампуса в ресторан. Она шла рядом со мной с видом бесконечного послушания — ироничная пассивность, свойственная тем, кого красота запечатывает, как принцессу в башне.
Я повел ее в ресторан, чересчур дорогой для меня. Но я не мог пригласить ее в худшее место. И я уже знал, кого я хочу привезти к Дэвиду в Стилл-Бэлли.
Ее звали Альма Моубли, и родилась она в Новом Орлеане. Скорее по ее манерам, чем из ее слов, я заключил, что ее родители богаты; отец занимался живописью, и она почти все детство провела в Европе. О родителях она говорила в прошедшем времени, и я подумал, что они недавно умерли. Для нее были характерны такая неопределенность и отвлеченность от всего, кроме себя.
Как и Хелен, она училась на Среднем Западе, окончила Чикагский университет — было невозможно представить Альму в шумном, грубом Чикаго, — и поступила в Беркли. Я понял, что в научной жизни она не завсегдатаи, как Хелен, а новичок, но училась она хорошо благодаря таланту и своей сообразительности. В Калифорнию она приехала из-за здешнего климата.
Я снова, в который уже раз, подивился несоответствию ее облика и образа жизни. Конечно, я не сомневался, что она успешно напишет свою работу (о Вирджинии Вулф) и получит хорошее место в одном из маленьких колледжей побережья. Но вдруг, внезапно и шокирующе, она предстала передо мной в другом обличье — сторивиллской проститутки начала века, с завитыми волосами, обнаженной, с бесстыдно расставленными ногами. Видение было необычайно ярким, и я отнес это к тому, что мне хочется ее. Она говорила о книгах — не как специалист, вроде Хелен, а просто как любительница чтения, — а мне хотелось схватить ее, растормошить, чтобы ее спокойствие исчезло и она обратила бы на меня внимание.
— У вас есть друг? — спросил я.
Она покачала головой.
— Так значит вы никого не любите?
Нет, — она улыбнулась. — В Чикаго у меня был мужчина, но с ним все кончено.
" — Один из ваших профессоров?
— Один из моих профессоров, — новая улыбка.
— Он был женат? Вы любили его?
Она на миг посерьезнела.
— Нет. И не спрашивайте меня об этом. Он не был женат, и я его не любила.
Она явно лгала, но это не отвратило меня, это лишь подтвердило, как легко она воспринимает свою жизнь, и это мне хотелось в ней изменить.
— Вы любили его. Иначе зачем вам было покидать Чикаго?
— Тогда с ним уже все было кончено. Алан сделал глупость. Он бил сам виноват.
— Алан?
— Алан Маккени. Он был очень добр.
— Добр и глуп.
— Вам так важно об этом знать? — спросила она с характерной для нее тонкой, почти незаметной, иронией, лишающей вопрос всякого значения.
— Нет. Просто интересно.
— Ладно, — ее глаза, полные того же внутреннего света, встретились с моими. — Тут не о чем особенно рассказывать. Ему не повезло. У нас была компания. Трое мужчин и я. Я ему нравилась, но он был очень застенчив.
Похоже, у него не было опыта с женщинами, — опять едва заметное колебание в голосе. — Несколько раз он приглашал меня в бар. Думаю, он впервые делал это со студенткой и поэтому нервничал. Не хотел, чтобы нас видели вместе. Наконец я поняла, что он значит для меня меньше, чем я для него. Знаю, что вы хотите спросить.
Да, я спала с ним. Мне не очень понравилось. Он был недостаточно… мужественен, что ли. Мне пришло в голову, что ему лучше сойтись с мальчиком, но он никогда бы на это не осмелился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97