— И как долго это у вас продолжалось?
— Год, — она закончила есть и накрыла тарелку салфеткой. — Не понимаю, зачем мы об этом говорим.
— А что вы любите?
Она сделала серьезное лицо.
— Дайте подумать. Так. Лето. Кино. Английские романы. Встать в шесть утра и глядеть в окно — как там чисто и пустынно. Чай с лимоном. Что еще? Париж и Ниццу. Очень люблю Ниццу. Когда я была маленькой, мы провели там три или четыре лета.
— Непохоже, что вы рождены для научной карьеры, — заметил я. Создавалось впечатление, что она сказала мне все — и ничего.
— Непохоже, — она улыбнулась. — Наверное, я рождена для Великой Любви.
Принцесса опять заперлась в своей башне.
— Сходим в кино завтра вечером? — предложил я, и она согласилась.
На следующий день я предложил Рексу Лесли поменяться столами. С его места был виден холл.
В кинотеатре шла «Великая иллюзия» Бенуара, которую Альма не видела. Когда мы сели, я испытал прилив страха и понял, что боюсь встретить Хелен Кайон. Но она не любила такие места; к тому же в это время она еще сидела в библиотеке. Я почувствовал угрызение совести, что сам не сижу там, готовясь к лекции.
— Какое хорошее кино, — сказала она. — Я чувствовала себя так, будто сама там нахожусь.
— Тогда вы чувствуете фильмы очень глубоко.
— Конечно, — она удивленно взглянула на меня.
— А литературу?
— Конечно. Ну… не знаю. Она мне нравится.
Бородатый парень рядом с нами сказал:
— Веннер наивен, как и его журнал. Я купил его только тогда, когда увидел на обложке Джерри Брауна.
— Веннер и есть Джерри Браун, — усмехнулся его друг.
— Беркли, — сказал я.
— А кто такой Веннер?
— Как, вы не знаете? Это студент Беркли, основавший «Роллинг стоун».
— Это журнал?
— С вами не соскучишься. Неужели вы никогда о нем не слышали?
— Я не читаю журналов. А про что он? Его назвали по имени какой-то группы?
Я кивнул. Хоть это она знает.
— Какая музыка вам нравится?
— Я мало интересуюсь музыкой.
Я спросил, знает ли она несколько музыкальных имен последнего времени, и выяснилось, что ей знакома только Барбара Стрейзанд.
Наконец она не выдержала.
— Остановитесь или я буду на все отвечать «да».
— Слушайте, неужели вы живете в этой стране?
— А давайте я у вас спрошу. Вы слышали про Энтони Пауэлла, или Джина Риса, или Элизабет Джейн Говалд, или Пола Скотта, или Маргарет Дребба, или…
— Это английские писатели, и я обо всех них слышал, — прервал я. — Но я вас понял. Вы хотите сказать, что вам это просто не интересно.
— Именно.
— Вы и газет не читаете?
— Нет. И телевизор не смотрю, — она улыбнулась. — Что, за это меня можно расстрелять?
— Просто интересно. А друзья у вас есть?
— Друзья? Но вы мой друг, — над всем разговором витала ее обычная спокойная ирония. На миг я даже усомнился в ее нормальности: то, как она игнорировала всю поп-культуру, доказывало ее полное равнодушие к мнению людей о ней.
— Но у вас же есть и другие друзья?
— Есть.
— На английском отделении? — Это было маловероятным. Вряд ли кто-либо из моих коллег смог бы дружить с девушкой, которая не читает газет и явно не интересуется мнением собеседника.
— Нет. Я тут мало кого знаю. Только нескольких людей, интересующихся оккультизмом.
— Оккультизмом?
Э то что, спиритизм? Вертящиеся столики? Мадам Блаватская?
— Нет. Это более серьезно. Они принадлежат к ордену.
Я был поражен. Мне сразу представились шабаши, черные мессы, калифорнийский сатанизм в его наихудшей форме.
Она прочитала это на моем лице.
— Да нет. Я сама этим не занимаюсь. Просто их знаю.
— И что это за орден?
— Х.Х.Х.
— Но… Это же не тот Х.Х.Х.? Ксала…
— Ксала Ксалиор Кслати.
Я почувствовал настоящий страх, глядя в ее невозмутимое лицо. Х.Х.Х, были не просто сектой, каких много; они пугали своей жестокостью и таинственностью. У них была какая-то связь с «семьей» Мэнсона, и после известных событий они были вынуждены перебраться куда-то, кажется, в Мексику. Неужели они еще в Калифорнии? Из того, что я о них читал, можно было заключить, что Альме лучше бы водиться с бандитами из мафии — те хотя бы действуют мотивированно.
— И эти люди — ваши друзья?
— Вроде того.
Я покачал головой, все еще не в силах поверить.
— Не беспокойтесь об этом. Вы их никогда не увидите.
Это могла быть ложь — еще одна ложь, поскольку, я думаю, она всегда лгала мне. Но весь ее вид доказывал, что она говорит правду. Она поднесла к губам чашку, успокаивающе улыбаясь мне, а я видел ее, стоящую перед жертвенником с чем-то окровавленным в руках…
— Вы беспокоитесь. Я туда не вхожу. Я только знаю людей оттуда.
— Вы бывали на их встречах?
— Этого я не могу сказать. Это другая часть моей жизни. Но вас она не касается.
— Пойдемте отсюда, — сказал я.
Думал ли я тогда, что она может дать мне материал для романа? Пожалуй, нет. Я подумал, что она напускает на себя таинственность, но все равно был поражен. Х.Х.Х, и Вирджиния Вулф, да еще «Великая иллюзия». Что во всем этом общего?
Потом она пригласила меня к себе. Она жила недалеко от кафе. Как только мы свернули с шумной улицы в более темный переулок, она почему-то заговорила о своей жизни в Чикаго. На этот раз я ее ни о чем не спрашивал; мне показалось, что после того, как она «созналась» мне в связи с Х.Х.Х., она почувствовала себя свободнее. Стояло обычное для Беркли теплое лето, хотя вечер был довольно прохладным. Присутствие рядом со мной очаровательной женщины заставляло меня острее чувствовать окружающее, радоваться жизни больше, чем за несколько предыдущих месяцев. Я словно пробудился от спячки.
— Первый этаж, — сказала она, когда мы вошли в подъезд.
Я оглянулся на нее, идущую сзади в тусклом свете фонаря. Где-то близко залаяла собака. Мне показалось, что глаза Альмы светятся в темноте, как у кошки.
— Ну что, вы будете осторожничать, как в вашем романе, или все же войдете? — окликнула она меня.
Я непроизвольно отметил факт, что она читала мой роман, и вошел в дверь. Я не гадал, на что похожа ее квартира, но подозревал, что у нее нет ничего общего с неряшливым жилищем Хелен Кайон. Альма жила одна, как я и предполагал. В большой комнате, куда она ввела меня, все было подчинено единому вкусу, и это, пожалуй, была одна из самых роскошных жилых комнат, какие я видел. Пол покрывал толстый бухарский ковер; перед громадным камином стояли столики, которые я определил как работу Чиппендейла. Под окном стоял массивный стол с лампой под шелковым абажуром; кругом теснились низенькие кушетки и стулья эпохи Регентства. Ее родители явно были богаты.
— Вы не простая студентка, — заметил я.
— Я предпочитаю жить с этими вещами, а не хранить их в кладовой. Еще кофе?
Я кивнул. Теперь ее поведение приобрело для меня новый смысл. Можно понять, почему она так отличается от массы окружающих ее людей — она выросла в атмосфере богемной роскоши, которую большинство из них не могут даже вообразить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97