«Что за дети у тебя такие?! Один – забулдыга чертов, другая – того и гляди в подоле принесет! А у соседей – лишнего никогда не выпьют, учатся прилежно, голоса не повысят…» – кричит она матери. Именно кричит. Тоже мне пример!
Наташа дарит мне купальник. Он мне мал, и мы разрезаем его – получаются трусики и лифчик. Я подшиваю его и поглядываю на Александра. Оба Саши пьют водку, купленную в аэропорту у таксиста. Сашка не напивается, и мы идем спать на большую кровать Наташиных родителей. Я взбиваю подушки, как нас учили делать в пионерском лагере. Но голову кладу в предплечную ямку Александра. Перед самым сном я думаю – в скольких кроватях мы уже спали с ним? Потом – в скольких я спала? И хочется еще глубже уткнуться в его ямку у плеча, потому что думается – а в скольких я еще буду?…
Маленький Саша отвез нас на последней модели «жигулей» Наташиных родителей на Дачу Ковалевского. Что это за хуй, в честь которого так назвали местечко? При слове «дача» я представляю себе вокзал в пятницу вечером. Потные, злые дачники в переполненных электричках. Хозяйственные сумки, сетки с провизией на выходные… Но Одесса сама, как дача. А на Дачу Ковалевского можно доехать на трамвае.
Домик, о котором знал маленький Саша, уже сдан. Нам придется жить в крохотной комнатке. Почти что купе. Но даже двери нет – занавесочка. На участке, принадлежащем хозяйке, воняет цирком. Это от безумного количества огромаднейших животных, сидящих парочками в клетках. Клетищи – одна над другой, и в них – ондатры. Или бобры. Это ведь не кролики – хищники настоящие!
* * *
Ребята оставили нас в зверинце. Сбросив в нашу конуру вещи, мы отправляемся в местный магазин. Он как раз между нашим жильем и морем. Мини-универмаг. На одной полке круги для плавания, на другой – консервы: морская капуста. Сашка покупает себе плавочки, мне – кило шоколадных конфет. При покупке сигарет морщится – он вдруг бросил курить. Выходя из магазина, мы видим море. Солнце весь свой закатный блеск бросило в него. Уронило, как с люстры, миллионы хрусталиков. И будто кто-то на дне переворачивается с боку на бок, приводя в движение, заставляя танцевать хрусталики. Бал! Бал на море!..
Хозяйка кормит зверей, а мы – себя. Смешно – не идем в ресторан, не видим «люд-захаров», едим простую яичницу с жирной колбасой. Запиваем местным вином, и слышно, как звери хрюкают.
Выключив одиноко висящую лампочку на пыльном проводе, мы ложимся на узкую постель – почти что полка в купе. Когда кончатся эти кровавые дни?! И вдруг… детские голоса! И даже занавесочка колыхнулась, оттого что они по коридору пробежали. Встаем, одеваемся. И идем гулять по ночным тропинкам юга.
Купаться ночью запрещено. На пляже никого. Темно. Тихо. Даже волн не слышно. Вечных волн. Сидим, упершись в груду балок.
– Знаешь, даже страшно! Тебя, Сашка, не будет, меня не будет, а оно – навсегда. Навечно. Волны, море…
– Философ. Смерть – это не страшно. Жизнь пострашнее.
Мы переглядываемся и смеемся. Нам на ум приходит одна и та же фраза. Я начинаю: «…и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно – И мы уже вместе, как бы наставляя друг друга, – за бесцельно прожитые годы!» В школе висело это изречение Островского и еще что-то Джона Рида. Мы ходим босиком по мокрому песку. Убегаем от вечной волны.
– А что бы ты хотел в жизни?
– Путешествовать хотел бы. Люблю новые места… Природу я люблюууу! Да ни хуя не хотел бы делать! Грабить и убивать! Ха-ха!
Недаром моя тетка называет его бандитом. Бабка – предводителем шайки малолетних, готовящим ее к чему-то. Мать… Она под впечатлением его солидности, манерности. Ну, и наглости.
– Давай сценку разыграем. Ну, чего ты смеешься? Сам ведь всегда расспрашиваешь про театральную студию…
– Наверняка эта сценка должна будет заканчиваться тем, что мы ебемся, пардон, в воде… Твои волосы мокрые…
Инсценировка не удается. Три пограничника с огромной овчаркой и короткими автоматами бесшумно оказываются прямо перед нами. Я сразу оказываюсь за спиной Александра. Они освещают нас громадным ручным фонарем. Какие они молоденькие!
– Ну что, отдыхаете, граждане?… Купаться запрещено.
– Да мы только ступни помочили. Перед сном, говорят, полезно.
Нашел с кем шутить! Но пограничники настроены мирно. У них, видно, нюх на людей. Как и у их овчарищи – она зевает. Прожектор с нас отвели – луч уперся в песок.
– Вы только другие части тела не мочите. А то нам придется перенести их на сухую лавочку участка.
Отдав честь, они так же бесшумно, как и появились, уходят. Продолжают свой обход вдоль моря…
– Ну что, испугалась?
– Да не очень. Я ведь с тобой. Но вообще-то вид у них внушительный. Уважение даже вызывают. Ну и автоматы…
Мы возвращаемся к нашему зверинцу. Ни одного огонька во дворе. Только моя сигаретка, из-за которой мы все время ругаемся, как светлячок.
На пляж мы идем в полдень, и по дороге я отправляю телеграмму матери. Чтобы в школу меня записала. В школу буду ходить?!
День прохладный. На пляже никого. Только мы и маленькая девочка с бабушкой. Как я когда-то в Алуште. В ветре – колкие капельки воды. Александр выбегает из воды. Мне холодно на него смотреть. А он смеется и приплясывает вокруг меня.
– Что ты ежишься? Вставай, подвигайся!
Александр подхватывает меня под мышки и начинает кружиться со мной. Быстрее и быстрее. Ух! Авиация! Девочка украдкой поглядывает на нас. Он отпускает меня и протягивает девчушке руки: «Хочешь полетать на самолетике?» Она сначала стесняется, но бабушка подталкивает ее к Сашке, и она бежит прямо ему в руки. Она совсем маленькая, и Александр кружит ее, держа за кисти рук. Ножки отлетают в сторону. Она хохочет и визжит. Мне завидно. Она стоит после «полета», покачиваясь, и Александр держит ее за худенькие загорелые плечики.
* * *
Мерзкая баба! Сашка сказал, что отравит ее зверей. Она выгнала нас. «У меня малые дети!» – как она орала! Только мы вернулись, как она вынесла на двор простыни с нашей кровати. Потрясая ими, кричала что-то по-украински. У нее никогда менструации, что ли, не было?
Лежу на пляже. Передо мной скорлупки яиц, как ракушки. На пляже есть замечательно. Из яиц, правда, не очень-то разнообразные блюда приготовишь. Сашка, по-моему, все время голодный. И вот уже два часа, как он бегает в поисках квартиры.
Он спросил меня, как я стала женщиной. Глупо как-то звучит. Не была, не была я женщиной, и вдруг – бац! – стала через десять минут. А так оно и было. Буквально несколько минут. Был день простату… то есть конституции. Его звали Джефом. Я глядела на его блаженствующую рожу и не верила, что ему так приятно меня ебать. Потом он резко вскочил, и немного спермы капнуло мне на живот.
А остальное он спустил в стакан, стоящий на полу. Утром кто-то смеялся над его заботливостью… Грязноватенько все это сейчас кажется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Наташа дарит мне купальник. Он мне мал, и мы разрезаем его – получаются трусики и лифчик. Я подшиваю его и поглядываю на Александра. Оба Саши пьют водку, купленную в аэропорту у таксиста. Сашка не напивается, и мы идем спать на большую кровать Наташиных родителей. Я взбиваю подушки, как нас учили делать в пионерском лагере. Но голову кладу в предплечную ямку Александра. Перед самым сном я думаю – в скольких кроватях мы уже спали с ним? Потом – в скольких я спала? И хочется еще глубже уткнуться в его ямку у плеча, потому что думается – а в скольких я еще буду?…
Маленький Саша отвез нас на последней модели «жигулей» Наташиных родителей на Дачу Ковалевского. Что это за хуй, в честь которого так назвали местечко? При слове «дача» я представляю себе вокзал в пятницу вечером. Потные, злые дачники в переполненных электричках. Хозяйственные сумки, сетки с провизией на выходные… Но Одесса сама, как дача. А на Дачу Ковалевского можно доехать на трамвае.
Домик, о котором знал маленький Саша, уже сдан. Нам придется жить в крохотной комнатке. Почти что купе. Но даже двери нет – занавесочка. На участке, принадлежащем хозяйке, воняет цирком. Это от безумного количества огромаднейших животных, сидящих парочками в клетках. Клетищи – одна над другой, и в них – ондатры. Или бобры. Это ведь не кролики – хищники настоящие!
* * *
Ребята оставили нас в зверинце. Сбросив в нашу конуру вещи, мы отправляемся в местный магазин. Он как раз между нашим жильем и морем. Мини-универмаг. На одной полке круги для плавания, на другой – консервы: морская капуста. Сашка покупает себе плавочки, мне – кило шоколадных конфет. При покупке сигарет морщится – он вдруг бросил курить. Выходя из магазина, мы видим море. Солнце весь свой закатный блеск бросило в него. Уронило, как с люстры, миллионы хрусталиков. И будто кто-то на дне переворачивается с боку на бок, приводя в движение, заставляя танцевать хрусталики. Бал! Бал на море!..
Хозяйка кормит зверей, а мы – себя. Смешно – не идем в ресторан, не видим «люд-захаров», едим простую яичницу с жирной колбасой. Запиваем местным вином, и слышно, как звери хрюкают.
Выключив одиноко висящую лампочку на пыльном проводе, мы ложимся на узкую постель – почти что полка в купе. Когда кончатся эти кровавые дни?! И вдруг… детские голоса! И даже занавесочка колыхнулась, оттого что они по коридору пробежали. Встаем, одеваемся. И идем гулять по ночным тропинкам юга.
Купаться ночью запрещено. На пляже никого. Темно. Тихо. Даже волн не слышно. Вечных волн. Сидим, упершись в груду балок.
– Знаешь, даже страшно! Тебя, Сашка, не будет, меня не будет, а оно – навсегда. Навечно. Волны, море…
– Философ. Смерть – это не страшно. Жизнь пострашнее.
Мы переглядываемся и смеемся. Нам на ум приходит одна и та же фраза. Я начинаю: «…и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно – И мы уже вместе, как бы наставляя друг друга, – за бесцельно прожитые годы!» В школе висело это изречение Островского и еще что-то Джона Рида. Мы ходим босиком по мокрому песку. Убегаем от вечной волны.
– А что бы ты хотел в жизни?
– Путешествовать хотел бы. Люблю новые места… Природу я люблюууу! Да ни хуя не хотел бы делать! Грабить и убивать! Ха-ха!
Недаром моя тетка называет его бандитом. Бабка – предводителем шайки малолетних, готовящим ее к чему-то. Мать… Она под впечатлением его солидности, манерности. Ну, и наглости.
– Давай сценку разыграем. Ну, чего ты смеешься? Сам ведь всегда расспрашиваешь про театральную студию…
– Наверняка эта сценка должна будет заканчиваться тем, что мы ебемся, пардон, в воде… Твои волосы мокрые…
Инсценировка не удается. Три пограничника с огромной овчаркой и короткими автоматами бесшумно оказываются прямо перед нами. Я сразу оказываюсь за спиной Александра. Они освещают нас громадным ручным фонарем. Какие они молоденькие!
– Ну что, отдыхаете, граждане?… Купаться запрещено.
– Да мы только ступни помочили. Перед сном, говорят, полезно.
Нашел с кем шутить! Но пограничники настроены мирно. У них, видно, нюх на людей. Как и у их овчарищи – она зевает. Прожектор с нас отвели – луч уперся в песок.
– Вы только другие части тела не мочите. А то нам придется перенести их на сухую лавочку участка.
Отдав честь, они так же бесшумно, как и появились, уходят. Продолжают свой обход вдоль моря…
– Ну что, испугалась?
– Да не очень. Я ведь с тобой. Но вообще-то вид у них внушительный. Уважение даже вызывают. Ну и автоматы…
Мы возвращаемся к нашему зверинцу. Ни одного огонька во дворе. Только моя сигаретка, из-за которой мы все время ругаемся, как светлячок.
На пляж мы идем в полдень, и по дороге я отправляю телеграмму матери. Чтобы в школу меня записала. В школу буду ходить?!
День прохладный. На пляже никого. Только мы и маленькая девочка с бабушкой. Как я когда-то в Алуште. В ветре – колкие капельки воды. Александр выбегает из воды. Мне холодно на него смотреть. А он смеется и приплясывает вокруг меня.
– Что ты ежишься? Вставай, подвигайся!
Александр подхватывает меня под мышки и начинает кружиться со мной. Быстрее и быстрее. Ух! Авиация! Девочка украдкой поглядывает на нас. Он отпускает меня и протягивает девчушке руки: «Хочешь полетать на самолетике?» Она сначала стесняется, но бабушка подталкивает ее к Сашке, и она бежит прямо ему в руки. Она совсем маленькая, и Александр кружит ее, держа за кисти рук. Ножки отлетают в сторону. Она хохочет и визжит. Мне завидно. Она стоит после «полета», покачиваясь, и Александр держит ее за худенькие загорелые плечики.
* * *
Мерзкая баба! Сашка сказал, что отравит ее зверей. Она выгнала нас. «У меня малые дети!» – как она орала! Только мы вернулись, как она вынесла на двор простыни с нашей кровати. Потрясая ими, кричала что-то по-украински. У нее никогда менструации, что ли, не было?
Лежу на пляже. Передо мной скорлупки яиц, как ракушки. На пляже есть замечательно. Из яиц, правда, не очень-то разнообразные блюда приготовишь. Сашка, по-моему, все время голодный. И вот уже два часа, как он бегает в поисках квартиры.
Он спросил меня, как я стала женщиной. Глупо как-то звучит. Не была, не была я женщиной, и вдруг – бац! – стала через десять минут. А так оно и было. Буквально несколько минут. Был день простату… то есть конституции. Его звали Джефом. Я глядела на его блаженствующую рожу и не верила, что ему так приятно меня ебать. Потом он резко вскочил, и немного спермы капнуло мне на живот.
А остальное он спустил в стакан, стоящий на полу. Утром кто-то смеялся над его заботливостью… Грязноватенько все это сейчас кажется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51