Оказалось, что чекист Морозов был уже несвободен — к его солнечному сплетению тянулось нечто похожее на гигантское, угольно-черное щупальце. Изредка по нему волнами пробегала дрожь, внутри что-то начинало пульсировать, менять форму и качество… Откуда оно брало свое начало, уяснить не удавалось. В целом полковник напоминал большую куклу-марионетку, управляемую из какого-то темного далека. Однако долго любоваться на чекистский отросток времени не было. Развернув полковника лицом к себе, майор спросил:
— Кто такой Шаман?
Далее произошло уже знакомое — глаза Морозова широко открылись, и ни с чем не сравнимый, беспредельный животный ужас начал наполнять все его чекистское существо. Сарычев увидел, как щупальце сильно завибрировало и начало наливаться алым цветом.
— Где найти Шамана? — торопясь, страшно рявкнул Александр Степанович и, направляя полковничье внимание в нужное русло, закатил ему сильнейшую пощечину. — Говори!
— Не знаю, он всегда сам находит нас. — Глаза чекиста начали закатываться, он как-то неестественно выгнулся, и сильная дрожь пробежала по его телу. — Не знаю, я ничего не… А-а-а-о-о-о! — Ни на что не похожий крик вдруг вырвался из его глотки, лицо приобрело синюшный оттенок, и он затих, а майор увидел, как алое щупальце, быстро темнея, исчезает где-то неуловимо далеко. Ну вот, опять прямо ужастик какой-то, Хичкоку и не снилось…
— Молодец, не выдал военную тайну. — Сарычев гадливо глянул на полковника, сплюнул и залез в «девятку» — больше здесь делать было нечего. А все же молодец этот Шаман, уже два —ноль в его пользу… Ну да ничего, еще не вечер, цыплят по осени считают… Жареных, пареных…
Да, кстати о цыплятах. Уже подъезжая к Автово, Сарычев вдруг понял, что хочет есть — зверски, неудержимо, несмотря на негативные эмоции и прогрессирующий, надо полагать, СПИД. А потому майор приобрел по пути шестьсот граммов «Докторской», растворимое пюре дяди Бена, цветом кожи смахивавшего на кота Лумумбу, и уже дома, пока закипал чайник, позвонил в Смольный.
— Добрый день, — сладким, как патока, тенором проворковал он. — Нельзя ли услышать Михаила Борисовича Шоркина?
— Нельзя, — отозвался стервозный женский голос. — Он на совещании.
И в трубке раздались короткие гудки.
— Спасибо, родная. — Сарычев вернулся на кухню. Наступал решительный момент — чайник закипел, на сковородке уже шкворчала колбаса, щедро сдобренная перцем и луком, оставался последний штрих: разбодяжить картофельные хлопья кипятком и смешать с содержимым сковородки. Ну, это уже было дело плевое… Ел майор, как и положено людям, себя уважающим, столовой ложкой. Затем выпил чаю с овсяными печенюшками, кончиками пальцев вымыл немудреную посуду и, убрав остатки харчей в холодильник, принялся собираться в путь.
В парадной его встретила дружная крысиная компания. Усатые, толстые, с бусинками умных глаз звери оккупировали бачок мусоропровода и расходиться категорически не желали. «Да, — с горечью подумал Александр Степанович, — в атомную войну, говорят, все, кроме них, передохнут…» Он усмехнулся и сурово сказал грызунам:
— Погодите, вот ужо Лумумба подрастет, будет вам день Африки…
Крысы отреагировали вяло.
Вынырнув из подъезда, майор завел машину и покатил по направлению к Смольному, вспоминая по дороге, что же ему известно об этой жемчужине архитектуры. Оказалось, немного — собор был не освященnote 159, девицы благородны, а партия — ум, честь и совесть нашей эпохи. «Да, негусто, — вздохнул Сарычев. — Ну а еще?» Закрытые распределители и широко раззявленные пасти вождей на трибунах. Специальная команда по сбору ценностей в блокадном Ленинграде, и сами эти ценности, найденные на дачах у товарища Жданова. Прием просителей через телекамеруnote 160 и битье на счастье эрмитажного сервиза…
Сарычев решил, что думать об архитектуре не будет больше никогда. Всю оставшуюся дорогу он ехал без мыслей — так было легче.
Запарковав машину в районе Смольного, майор нашел второй подъезд и, погуляв минут этак сорок, повстречался наконец с ответственным работником мэрия Михаилом Борисовичем Шоркиным. Оказался тот высоким, видным россиянином, одетым в скромное кашемировое пальто баксов за девятьсот. Сарычев легко узнал его по толстому, угольно-черному щупальцу, крепко держащему радетеля за живое.
Было довольно прохладно. Зябко кутаясь в воротник из перламутровой шиншиллы, Михаил Борисович дистанционно запустил двигатель своего «шевроле-блайзера» и порысил к машине, чтобы поскорее опустить зад в уже нагретое, подогнанное компьютером по фигуре сиденье. Видимо, устал, ох как устал представитель исполнительной власти, выгорел дотла на проклятой своей работе…
Тем не менее вскоре он уверенно тронулся с места и покатил по Суворовскому, затем свернул на Лиговку и запарковался на небольшой автостоянке во дворе солидного шестиэтажного дома, что на Московском проспекте.
Все здесь было как-то не так, не по-нашему, и не привыкшему к роскоши Сарычеву резало глаз: снег на тротуарах и мостовых был отскоблен, помойка блестела девственной чистотой, а возле каждого подъезда заманчиво горел неразбитый фонарь в форме шара. Михаил Борисович подошел ко входной двери, отомкнул замок своим ключом и исчез в недрах строения. Минут через пять стало видно, как на третьем этаже вспыхнул свет сначала в двух, а потом еще в трех окнах, и Сарычеву стало ясно, что у господина Шоркина жилищный вопрос решен кардинально. Видимо, как и все остальные.
Время тянулось медленно, было скучно, но оказалось, что страдал Александр Степанович не зря. Часа через полтора все окна, кроме одного, в квартире Шоркина погасли, потом распахнулась дверь парадной, и показался Михаил Борисович. Свое респектабельное буржуазное пальто он оставил дома и теперь был прикинут по-походному — в кожаную куртку, джинсы и песцовую ушанку. Выбравшись на Московский, он прошел пешочком метров сто и, проголосовав, заангажировал подлинное детище отечественного автомобилестроения — сорок первый «Москвич» совершенно кошмарного, ярко-желтого цвета. Водитель, под стать своей машине, был со странностями — постоянно тащился в правом ряду со скоростью велосипедиста, и вести его было нелегко. Приходилось все время припарковываться, потом доставать, однако с грехом пополам, не потерявшись, доехали-таки до Сенной, выехали на Дворцовый мост и вскоре оказались на Петроградской стороне возле уютного заведения «У папы Карло».
Из-за дверей приглушенно доносился волнительный голос Элтона Джона, на фасаде нежно-голубым сиянием переливалось изображение самого Буратинова родителя — почему-то босого, в шляпе и штанах в обтяжку, да и все вокруг было каким-то томным, зело медленным и весьма печальным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
— Кто такой Шаман?
Далее произошло уже знакомое — глаза Морозова широко открылись, и ни с чем не сравнимый, беспредельный животный ужас начал наполнять все его чекистское существо. Сарычев увидел, как щупальце сильно завибрировало и начало наливаться алым цветом.
— Где найти Шамана? — торопясь, страшно рявкнул Александр Степанович и, направляя полковничье внимание в нужное русло, закатил ему сильнейшую пощечину. — Говори!
— Не знаю, он всегда сам находит нас. — Глаза чекиста начали закатываться, он как-то неестественно выгнулся, и сильная дрожь пробежала по его телу. — Не знаю, я ничего не… А-а-а-о-о-о! — Ни на что не похожий крик вдруг вырвался из его глотки, лицо приобрело синюшный оттенок, и он затих, а майор увидел, как алое щупальце, быстро темнея, исчезает где-то неуловимо далеко. Ну вот, опять прямо ужастик какой-то, Хичкоку и не снилось…
— Молодец, не выдал военную тайну. — Сарычев гадливо глянул на полковника, сплюнул и залез в «девятку» — больше здесь делать было нечего. А все же молодец этот Шаман, уже два —ноль в его пользу… Ну да ничего, еще не вечер, цыплят по осени считают… Жареных, пареных…
Да, кстати о цыплятах. Уже подъезжая к Автово, Сарычев вдруг понял, что хочет есть — зверски, неудержимо, несмотря на негативные эмоции и прогрессирующий, надо полагать, СПИД. А потому майор приобрел по пути шестьсот граммов «Докторской», растворимое пюре дяди Бена, цветом кожи смахивавшего на кота Лумумбу, и уже дома, пока закипал чайник, позвонил в Смольный.
— Добрый день, — сладким, как патока, тенором проворковал он. — Нельзя ли услышать Михаила Борисовича Шоркина?
— Нельзя, — отозвался стервозный женский голос. — Он на совещании.
И в трубке раздались короткие гудки.
— Спасибо, родная. — Сарычев вернулся на кухню. Наступал решительный момент — чайник закипел, на сковородке уже шкворчала колбаса, щедро сдобренная перцем и луком, оставался последний штрих: разбодяжить картофельные хлопья кипятком и смешать с содержимым сковородки. Ну, это уже было дело плевое… Ел майор, как и положено людям, себя уважающим, столовой ложкой. Затем выпил чаю с овсяными печенюшками, кончиками пальцев вымыл немудреную посуду и, убрав остатки харчей в холодильник, принялся собираться в путь.
В парадной его встретила дружная крысиная компания. Усатые, толстые, с бусинками умных глаз звери оккупировали бачок мусоропровода и расходиться категорически не желали. «Да, — с горечью подумал Александр Степанович, — в атомную войну, говорят, все, кроме них, передохнут…» Он усмехнулся и сурово сказал грызунам:
— Погодите, вот ужо Лумумба подрастет, будет вам день Африки…
Крысы отреагировали вяло.
Вынырнув из подъезда, майор завел машину и покатил по направлению к Смольному, вспоминая по дороге, что же ему известно об этой жемчужине архитектуры. Оказалось, немного — собор был не освященnote 159, девицы благородны, а партия — ум, честь и совесть нашей эпохи. «Да, негусто, — вздохнул Сарычев. — Ну а еще?» Закрытые распределители и широко раззявленные пасти вождей на трибунах. Специальная команда по сбору ценностей в блокадном Ленинграде, и сами эти ценности, найденные на дачах у товарища Жданова. Прием просителей через телекамеруnote 160 и битье на счастье эрмитажного сервиза…
Сарычев решил, что думать об архитектуре не будет больше никогда. Всю оставшуюся дорогу он ехал без мыслей — так было легче.
Запарковав машину в районе Смольного, майор нашел второй подъезд и, погуляв минут этак сорок, повстречался наконец с ответственным работником мэрия Михаилом Борисовичем Шоркиным. Оказался тот высоким, видным россиянином, одетым в скромное кашемировое пальто баксов за девятьсот. Сарычев легко узнал его по толстому, угольно-черному щупальцу, крепко держащему радетеля за живое.
Было довольно прохладно. Зябко кутаясь в воротник из перламутровой шиншиллы, Михаил Борисович дистанционно запустил двигатель своего «шевроле-блайзера» и порысил к машине, чтобы поскорее опустить зад в уже нагретое, подогнанное компьютером по фигуре сиденье. Видимо, устал, ох как устал представитель исполнительной власти, выгорел дотла на проклятой своей работе…
Тем не менее вскоре он уверенно тронулся с места и покатил по Суворовскому, затем свернул на Лиговку и запарковался на небольшой автостоянке во дворе солидного шестиэтажного дома, что на Московском проспекте.
Все здесь было как-то не так, не по-нашему, и не привыкшему к роскоши Сарычеву резало глаз: снег на тротуарах и мостовых был отскоблен, помойка блестела девственной чистотой, а возле каждого подъезда заманчиво горел неразбитый фонарь в форме шара. Михаил Борисович подошел ко входной двери, отомкнул замок своим ключом и исчез в недрах строения. Минут через пять стало видно, как на третьем этаже вспыхнул свет сначала в двух, а потом еще в трех окнах, и Сарычеву стало ясно, что у господина Шоркина жилищный вопрос решен кардинально. Видимо, как и все остальные.
Время тянулось медленно, было скучно, но оказалось, что страдал Александр Степанович не зря. Часа через полтора все окна, кроме одного, в квартире Шоркина погасли, потом распахнулась дверь парадной, и показался Михаил Борисович. Свое респектабельное буржуазное пальто он оставил дома и теперь был прикинут по-походному — в кожаную куртку, джинсы и песцовую ушанку. Выбравшись на Московский, он прошел пешочком метров сто и, проголосовав, заангажировал подлинное детище отечественного автомобилестроения — сорок первый «Москвич» совершенно кошмарного, ярко-желтого цвета. Водитель, под стать своей машине, был со странностями — постоянно тащился в правом ряду со скоростью велосипедиста, и вести его было нелегко. Приходилось все время припарковываться, потом доставать, однако с грехом пополам, не потерявшись, доехали-таки до Сенной, выехали на Дворцовый мост и вскоре оказались на Петроградской стороне возле уютного заведения «У папы Карло».
Из-за дверей приглушенно доносился волнительный голос Элтона Джона, на фасаде нежно-голубым сиянием переливалось изображение самого Буратинова родителя — почему-то босого, в шляпе и штанах в обтяжку, да и все вокруг было каким-то томным, зело медленным и весьма печальным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90