Тот низко приклонился к старику, погладил по блестящей плешке, похожей на горбушку перезревшей тыквы, и возгласил густым баритоном:
– Папашка, папаш-ка-а, дорогой ты наш человек!..
И столько в этом неожиданном признании было теплоты и открытой признательности, столько необычной в наше неопрятное время почтительности к чужой старости, что в груди моей невольно отволгло, и все побрехоньки с Марфою показались причудою от скверности характера.
– Ну что... по копеечке? – Поликушка обвел нас взглядом, как на поединке. – По грошику храмы строились, по копеечке – царствия.
– Может, хоть по червонцу? – стоял на своем Катузов.
– Господи, у вас, мужиков, одни деньги на уме. Куда вам с ними? Солить? – капризно простонала Марфинька.
– Пять червонцев – пузырек. Дурак бежит в магазин... К вечеру наклюкаемся – и баиньки.
– Если не думать о деньгах, то их никогда и не будет, – назидательно сказал Поликушка, подслеповато разглядывая карты, сплевывая на пальцы и поочередно мусоля углы, будто пробовал их на вкус. – В раю все бесплатно, хоть бы возьми брежневское время: захотел я – на курорт, в Сочи.
– В Соча, в Соча морда просит кирпича, – пропел Катузов, уставясь в Марфиньку...
Но Поликушка от своей мысли не отступался:
– А сейчас как не думать о деньгах?.. Морят бедный народ, будто клопов. Просто ужас. Устроили ад. Без денег шагу не ступи. Слыхали? Абрамович, что из царской семейки, всю нашу нефть скупил. Это как понять, Павел Петрович? Мы полвека ломали спину, горбатились, а этот бесфамильный хрен, простите за выражение, все под себя. У него что, печатный станок во дворе?
– На него казначейство работает... Не имей сто рублей, Иваныч, а имей дружбу с Семьей... Пусть скупает, отстраивает, а там поглядим. – Я замолчал. При Катузове уходить в щекотливые подробности не хотелось: нынче везде уши, не знаешь, где тебя продадут.
– Эх, буйных людей мало, а вожаков и того меньше, – вздохнул Поликушка, будто решил идти в добровольцы. – Да и воевать нет инструментов... У нас что, шестерка кроет туза?
– Кроет, дед, кроет. Если туз в отставке... Хоть на три буквы, хоть на пять. – Катузов подмигнул Марфиньке.
Та сидела боком, как птица на ветке, уставя круглый переливчатый глаз поверх стола на стену, где висел мой портрет, и задумчиво покачивала расшитым шлепанцем. Может, сличала картину со мною, ершистым и болезненно самолюбивым, и наконец-то поняла, с каким порочным человеком она решила повязаться.
– Человек – это деградирующее животное, – вдруг сказала Марфа, отведя взгляд от портрета.
– Мужчина или женщина? – спросил Катузов, клонясь к женщине, как тополь под ветром. Мне даже павиделось, что у Катузова сто рук и каждая норовит обнять Марфиньку.
– Конечно, человек. Мужик значит... Только мужик может убивать из интереса и простого любопытства. Чуть что не по нраву, сразу за топор. У зверей такого нет...
– Может, оно и так, – сказал я, напирая на последнее слово, – но причиною каждого убийства является женщина, потому что она бездушное существо и живет древними инстинктами матриархата. Женщина лишь для притворства поклоняется мужчине, хотя всегда знает самой утробою, что тот ее вечный раб... Отсюда – постоянная готовность к восстанию, к разрушению семьи, желание вернуть верховную власть, которое прежде с трудом сдерживалось церковью.
– Ты серьезно так думаешь? – Марфинька напряглась, поворотилась ко мне, словно только что заметив, в глазах ее вспыхнула лихорадка, та мелкая трясучка, что случается часто у нервных, взволнованных людей. – Мы бездушные существа?
– Это не я так думаю, так думает Вселенский собор... Только бездушное существо могло соблазнить Адама и увлечь на несмываемый грех, за что Господь и прогнал их из рая на вечные мытарства.
– Вранье это, все вранье и глупости... Господь никого не прогонял... Он и не смог бы прогнать детишек своих лишь за то, что один раз оступились они. Отец никого не наказует и не милует, но бесконечно терпит, ждет, когда одумаемся... Человек сам себя наказует, если не слушает голоса Бога... Ева сама сбежала и Адама утянула из рая, не лослушав Отца своего, чтобы вас, дураков, плодить. И за это вы клянете ее, неблагодарные, уже тыщи лет... Ну чего от вас можно еще дождаться, кроме ругани?.. – Марфа вспыхнула, кинула карты на стол.
– Я не говорил, что женщины плохи. Они прекрасны, слов нет, – постарался я смягчить неожиданный гнев, которому сам был виною, и потому говорил мягко, заискивающе, будто просил прощения. – Может, женщины чуть погрубее, стожильнее, не так впечатлительны... Иначе как вырастить потомство? Сама подумай... – Но куда там: Марфа уже закусила удила, понеслась сломя голову, потакая червю, что затаился глубоко на сердце и точил его.
– Замолчи! Не хочу слышать твои глупости... – Вскочила, бросилась из комнаты.
– А карты, а карты?.. – вскричал вдогон Катузов.
– Играйте сами, насильники и деспоты! Не хочу с вами играть, извращенцы!
– Ну вот, всегда так, – пробормотал я, вяло оправдывая Марфу. – А после, чуть что, прости... Эх, женщины, женщины... Своими же руками счастье свое – в гроб. И на смерть сами же посылают. Самим-то руки не хочется марать. – Я нарочито поднял голос, отвечая грубостью на неслыханную дерзость, весь истекая желчью. Пусть слышит, коварная, пусть! – Вспомните рыцарские турниры... Погибни за один лишь мой взгляд! Слышите, какова цена человека? – один лишь взгляд... И так во все времена: сплошной спектакль на крови... Да хоть бы и недавнюю Историю взять. Резня армян и азеров. Раиса была шеей Горбачева, его ухом и языком. И, наверное, дала однажды супругу за чашкой чая такой совет: Миша, мне так жалко бедных армян, они наши православные друзья, их турки нещадно резали, у них отняли землю предков, ты, пожалуйста, не мешай им, пусть повоюют... И вот в Армению кинулась на спасение Старовойтова и объявила в тесном кругу: де, я вас люблю, армяне, а этих проклятых азеров презираю, они заодно с бандой Арафата, а Ясер – лютый враг евреев... И вот возник бессмысленный Карабах... И что в сухом остатке? Раиса получила от Миши туфельки на золотом каблучке с бриллиантами; Старовойтова – звание любимицы Армении и значок депутата, азеры – горы трупов и тысячи бездомных, несчастные армяне – жуткое землетрясение и вечную заботу на свою шею... А Союз – вселенскую катастрофу развала и миллионы беженцев, что полонили столицу, превратили ее в вертеп...
– Раиса-покоенка такого бы сделать не смогла... Грех на мертвых все вешать, – строго сказал Поликушка. – Мужик ее крутил, это да. Его надо к ответу...
– Я и не говорил, что это она... Я ученый, а не сплетник. Я сказал: предположим...
Но Поликушка вряд ли слышал мои объяснения, шаря глазами в развернутых картах: он уже жил игрою.
– Видно, промахнулся Господь, из самого кривого ребра смастерил бабу, – ухмыльнулся Катузов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
– Папашка, папаш-ка-а, дорогой ты наш человек!..
И столько в этом неожиданном признании было теплоты и открытой признательности, столько необычной в наше неопрятное время почтительности к чужой старости, что в груди моей невольно отволгло, и все побрехоньки с Марфою показались причудою от скверности характера.
– Ну что... по копеечке? – Поликушка обвел нас взглядом, как на поединке. – По грошику храмы строились, по копеечке – царствия.
– Может, хоть по червонцу? – стоял на своем Катузов.
– Господи, у вас, мужиков, одни деньги на уме. Куда вам с ними? Солить? – капризно простонала Марфинька.
– Пять червонцев – пузырек. Дурак бежит в магазин... К вечеру наклюкаемся – и баиньки.
– Если не думать о деньгах, то их никогда и не будет, – назидательно сказал Поликушка, подслеповато разглядывая карты, сплевывая на пальцы и поочередно мусоля углы, будто пробовал их на вкус. – В раю все бесплатно, хоть бы возьми брежневское время: захотел я – на курорт, в Сочи.
– В Соча, в Соча морда просит кирпича, – пропел Катузов, уставясь в Марфиньку...
Но Поликушка от своей мысли не отступался:
– А сейчас как не думать о деньгах?.. Морят бедный народ, будто клопов. Просто ужас. Устроили ад. Без денег шагу не ступи. Слыхали? Абрамович, что из царской семейки, всю нашу нефть скупил. Это как понять, Павел Петрович? Мы полвека ломали спину, горбатились, а этот бесфамильный хрен, простите за выражение, все под себя. У него что, печатный станок во дворе?
– На него казначейство работает... Не имей сто рублей, Иваныч, а имей дружбу с Семьей... Пусть скупает, отстраивает, а там поглядим. – Я замолчал. При Катузове уходить в щекотливые подробности не хотелось: нынче везде уши, не знаешь, где тебя продадут.
– Эх, буйных людей мало, а вожаков и того меньше, – вздохнул Поликушка, будто решил идти в добровольцы. – Да и воевать нет инструментов... У нас что, шестерка кроет туза?
– Кроет, дед, кроет. Если туз в отставке... Хоть на три буквы, хоть на пять. – Катузов подмигнул Марфиньке.
Та сидела боком, как птица на ветке, уставя круглый переливчатый глаз поверх стола на стену, где висел мой портрет, и задумчиво покачивала расшитым шлепанцем. Может, сличала картину со мною, ершистым и болезненно самолюбивым, и наконец-то поняла, с каким порочным человеком она решила повязаться.
– Человек – это деградирующее животное, – вдруг сказала Марфа, отведя взгляд от портрета.
– Мужчина или женщина? – спросил Катузов, клонясь к женщине, как тополь под ветром. Мне даже павиделось, что у Катузова сто рук и каждая норовит обнять Марфиньку.
– Конечно, человек. Мужик значит... Только мужик может убивать из интереса и простого любопытства. Чуть что не по нраву, сразу за топор. У зверей такого нет...
– Может, оно и так, – сказал я, напирая на последнее слово, – но причиною каждого убийства является женщина, потому что она бездушное существо и живет древними инстинктами матриархата. Женщина лишь для притворства поклоняется мужчине, хотя всегда знает самой утробою, что тот ее вечный раб... Отсюда – постоянная готовность к восстанию, к разрушению семьи, желание вернуть верховную власть, которое прежде с трудом сдерживалось церковью.
– Ты серьезно так думаешь? – Марфинька напряглась, поворотилась ко мне, словно только что заметив, в глазах ее вспыхнула лихорадка, та мелкая трясучка, что случается часто у нервных, взволнованных людей. – Мы бездушные существа?
– Это не я так думаю, так думает Вселенский собор... Только бездушное существо могло соблазнить Адама и увлечь на несмываемый грех, за что Господь и прогнал их из рая на вечные мытарства.
– Вранье это, все вранье и глупости... Господь никого не прогонял... Он и не смог бы прогнать детишек своих лишь за то, что один раз оступились они. Отец никого не наказует и не милует, но бесконечно терпит, ждет, когда одумаемся... Человек сам себя наказует, если не слушает голоса Бога... Ева сама сбежала и Адама утянула из рая, не лослушав Отца своего, чтобы вас, дураков, плодить. И за это вы клянете ее, неблагодарные, уже тыщи лет... Ну чего от вас можно еще дождаться, кроме ругани?.. – Марфа вспыхнула, кинула карты на стол.
– Я не говорил, что женщины плохи. Они прекрасны, слов нет, – постарался я смягчить неожиданный гнев, которому сам был виною, и потому говорил мягко, заискивающе, будто просил прощения. – Может, женщины чуть погрубее, стожильнее, не так впечатлительны... Иначе как вырастить потомство? Сама подумай... – Но куда там: Марфа уже закусила удила, понеслась сломя голову, потакая червю, что затаился глубоко на сердце и точил его.
– Замолчи! Не хочу слышать твои глупости... – Вскочила, бросилась из комнаты.
– А карты, а карты?.. – вскричал вдогон Катузов.
– Играйте сами, насильники и деспоты! Не хочу с вами играть, извращенцы!
– Ну вот, всегда так, – пробормотал я, вяло оправдывая Марфу. – А после, чуть что, прости... Эх, женщины, женщины... Своими же руками счастье свое – в гроб. И на смерть сами же посылают. Самим-то руки не хочется марать. – Я нарочито поднял голос, отвечая грубостью на неслыханную дерзость, весь истекая желчью. Пусть слышит, коварная, пусть! – Вспомните рыцарские турниры... Погибни за один лишь мой взгляд! Слышите, какова цена человека? – один лишь взгляд... И так во все времена: сплошной спектакль на крови... Да хоть бы и недавнюю Историю взять. Резня армян и азеров. Раиса была шеей Горбачева, его ухом и языком. И, наверное, дала однажды супругу за чашкой чая такой совет: Миша, мне так жалко бедных армян, они наши православные друзья, их турки нещадно резали, у них отняли землю предков, ты, пожалуйста, не мешай им, пусть повоюют... И вот в Армению кинулась на спасение Старовойтова и объявила в тесном кругу: де, я вас люблю, армяне, а этих проклятых азеров презираю, они заодно с бандой Арафата, а Ясер – лютый враг евреев... И вот возник бессмысленный Карабах... И что в сухом остатке? Раиса получила от Миши туфельки на золотом каблучке с бриллиантами; Старовойтова – звание любимицы Армении и значок депутата, азеры – горы трупов и тысячи бездомных, несчастные армяне – жуткое землетрясение и вечную заботу на свою шею... А Союз – вселенскую катастрофу развала и миллионы беженцев, что полонили столицу, превратили ее в вертеп...
– Раиса-покоенка такого бы сделать не смогла... Грех на мертвых все вешать, – строго сказал Поликушка. – Мужик ее крутил, это да. Его надо к ответу...
– Я и не говорил, что это она... Я ученый, а не сплетник. Я сказал: предположим...
Но Поликушка вряд ли слышал мои объяснения, шаря глазами в развернутых картах: он уже жил игрою.
– Видно, промахнулся Господь, из самого кривого ребра смастерил бабу, – ухмыльнулся Катузов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186