.. Соберу, говорит, по дешевке кустодиевских женщин, что нравятся старикам, вроде Хромушина, а его поставлю надзирателем и консультантом снимать бесплатные сливки... Ну не дурак ли? Господи, как я устала от него. Иль Катузов совершенно рехнулся или это я схожу с ума. Какое-то всеобщее сумасшествие... Не могу больше так жить. Он не лю-юби-ит меня. – Татьяна заплакала, не скрывая лица в ладонях, размазывая слезы по щекам.
Женщина просила поддержки от меня, бобыля, иль искала заединщика, кто бы утвердил ее в правоте.
– А может, это вы не любите его? – осторожно заметил я. Мне не хотелось вмешиваться в чужую жизнь со своими советами, которые можно повернуть в ту сторону, как захочет женский обидчивый норов. Ведь слово – не воробей...
– Он никогда не любил меня. – Татьяна не слышала меня. – Он убил во мне женщину. Он убил во мне индивида. Он даже цветочка никогда не подарил. Он готов убить меня, зарезать, сбросить с балкона, отравить. Да-да, он ненавидит меня. Я говорю ему: если ты меня так ненавидишь, если ты не хочешь иметь от меня ребенка, так почему живешь со мною?
И вдруг приблизилась вплотную заплаканным лицом, опухшими губами и, опершись о мои колени, протянула свистящим шепотом:
– Вы никому не скажете, нет?.. Я вас прошу, никому ни слова. Затаскают по судам... Я знаю... Поликушка не умер... Его убили из-за квартиры. Вы мне не верите, да?.. Я по лицу вашему вижу, что вы не верите мне...
– Ну почему же его обязательно убили? – Я неопределенно пожал плечами, хотя известие отчего-то нисколько не удивило меня, будто я даже знал убийцу в лицо. – Человек умер от старости. Он хорошо пожил, войну отшагал. Человек ведь не вечный, – стоял я на своем. – Это и есть материализм в гнусном его обличий. Ни объехать его, ни обойти... Как сказал Катузов: «Старик съел и выпил свое». Грубо? Может быть... Геологи как солдаты... У них такой юмор... Но для Поликушки тихая смерть – это счастье. И для вас, Танечка, тоже счастье. Что вы горюете? У вас все хорошо... Ну, конечно, все хорошо, а самое лучшее еще впереди. Можно столько всего сделать... Вы еще станете знаменитостью, я напишу о вас книгу иль хотя бы психологический этюд, буду греться у вашей славы. Вы разбогатеете, у вас будет свой особняк, высокий забор, охрана, поклонники. Ну представьте на миг, что Поликарпа Ивановича хватил удар, и он слег в постель года на три, на четыре, стал бревном. Ведь по десять лет лежат. На улицу не выкинешь – у вас контракт, вам надо допокоивать хозяина до смерти. И что?.. Нет, все хорошо. И Катузов вас любит, я уверен. Люди ведь, Танечка, разные и любят неодинаково: одни внешне, знаками внимания, цветочки, шоколадки, а другие – внутренне, ничем не выдавая своих чувств. – Я всегда был холоден, почти враждебен к Катузову, а тут вдруг из непонятного чувства противоречия принялся выгораживать, заступаться за него с такой силою, как будто на суде защищал себя. – Поверьте мне, вы для него как роза с шипами: может, порою и хочется поскорее обломать, чтобы не кололась, да шипы мешают. И опять же Катузов как умный человек боится другого: шипы обрежешь, и станет женщина как все, и скоро надоест, как обрыдли те, что попадались на его пути. Любовь – это растворение человека в человеке, диффузия, и даже когда один остынет совсем сердцем, то чувств другого хватает надолго для обоих... Ну что я вам читаю нотацию? У вас же все впереди, – спохватился я, внутренне уверенный, что успокоил гостью или как бы дал снотворного, чтобы хоть временно снизить обжигающий накал враждебности. Главное – притушить горячку, не подсыпать в бродиво дрожжей.
...Может, я и лгал, но это была ложь во спасение. Если бы я знал, как удержать женщину подле себя, то не расходился бы с ними по пустейшему случаю... Но язык-то наш без костей, особенно язык любомудра, всегда охваченный сладким жаром чесотки.
– Вы ничего не понимаете, Павел Петрович, – отстранилась от меня гостья, губы сразу потонели, по-строжели и обидчиво задрожали.
«Господи, как непостоянны, переменчивы женщины», – подумал я, наблюдая за Татьяной. Вот и я уже враг для Татьяны.
– Поликушка уже две недели приходит к нам по ночам. Однажды я проснулась, слышу, кто-то шляется по кухне, зажигает огонь на плите, наливает воду в чайник, со стуком ставит на горелку. Потом заплакал, горестно так, со всхлипами... Я Катузова разбудила, меня дрожь бьет... Пошли на кухню. Там никого... Это что, привидение? Катузов говорит, у меня крыша поехала... А на следующую ночь снова. Уже Илья будит. Кто-то, говорит, по кухне шатается. Иди, говорит, проверь... Меня посылает. Трус. И так всю неделю. Ведь спать страшно. Как жить, Павел Петрович?
– Вам успокоиться надо... Вы готовитесь к поездке во Францию, у вас возбуждение... Первый выход в свет... Попейте травку... Привидения – это образы, покинувшие темницу вашего подсознания. Это мысли и чувства, облекшие форму, нашедшие свое тело. Их не надо бояться или догонять; они побродят и вернутся добровольно обратно. Вы же шили одежды для ангелов.
– Господи, какая травка, какая Франция?.. Вы умный вроде бы человек, а как глухой... Я говорю, что Поликушку земля не принимает. Его убили... Я заявлю в милицию, пусть разбираются. Ведь не мог Поликарп Иванович так сразу умереть, ему так хотелось жить. Эта квартира кровавая... Я не могу в ней оставаться.
– Успокойтесь, Танечка... Хотите, я приглашу батюшку, он освятит квартиру и выгонит нечистую силу, – ухватился я за внезапную мысль.
– Вы думаете, поможет? Вы считаете, что Поликарп Иванович умер своей смертью?
– Милая моя... Ну, конечно же. Вы начитались детективов, насмотрелись ужастиков по телевизору. Постоянно торчите дома, не выходите на улицу. Вам нужен вечерний моцион, прогулки под луною с мужем и собачкой. Заведите мышиного жеребчика, а лучше карманного песика с рукавичку, прижимайте почаще к груди: снимает стрессы, у собачки совсем другое, живое, энергетическое тепло. Она будет ластиться к вам, дрожать крохотным тельцем, возбуждать жалость. Вы слишком напряглись внутренне, вам надо кого-то жалеть. И обязательно...
– Вы что, держали собаку? Так красиво говорите.
– Не держал, но знаю... Танечка, чтобы знать все о бифштексе, совершенно необязательно жариться на сковороде. Так что советую... А хорошо бы привести в дом кудрявую болонку с мечтательным взглядом. Ее можно завивать щипцами, наряжать в платьице, мыть шампунями, укладывать на ночь с собою в постель, когда муж в партии, кормить с ложечки. Иль лакомку шпица... Он напоминает любовника, принявшего собачье обличие и прокравшегося к вам в спальню. Его можно ласкать, не растрачивая души, но сохраняя сердце для будущей любви. Они, конечно, не заменят вам ребенка. Но пока, но пока... Женщина не терпит в себе пустоты, она боится пустоты, ей хочется заполнить себя всю, чтобы после излиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
Женщина просила поддержки от меня, бобыля, иль искала заединщика, кто бы утвердил ее в правоте.
– А может, это вы не любите его? – осторожно заметил я. Мне не хотелось вмешиваться в чужую жизнь со своими советами, которые можно повернуть в ту сторону, как захочет женский обидчивый норов. Ведь слово – не воробей...
– Он никогда не любил меня. – Татьяна не слышала меня. – Он убил во мне женщину. Он убил во мне индивида. Он даже цветочка никогда не подарил. Он готов убить меня, зарезать, сбросить с балкона, отравить. Да-да, он ненавидит меня. Я говорю ему: если ты меня так ненавидишь, если ты не хочешь иметь от меня ребенка, так почему живешь со мною?
И вдруг приблизилась вплотную заплаканным лицом, опухшими губами и, опершись о мои колени, протянула свистящим шепотом:
– Вы никому не скажете, нет?.. Я вас прошу, никому ни слова. Затаскают по судам... Я знаю... Поликушка не умер... Его убили из-за квартиры. Вы мне не верите, да?.. Я по лицу вашему вижу, что вы не верите мне...
– Ну почему же его обязательно убили? – Я неопределенно пожал плечами, хотя известие отчего-то нисколько не удивило меня, будто я даже знал убийцу в лицо. – Человек умер от старости. Он хорошо пожил, войну отшагал. Человек ведь не вечный, – стоял я на своем. – Это и есть материализм в гнусном его обличий. Ни объехать его, ни обойти... Как сказал Катузов: «Старик съел и выпил свое». Грубо? Может быть... Геологи как солдаты... У них такой юмор... Но для Поликушки тихая смерть – это счастье. И для вас, Танечка, тоже счастье. Что вы горюете? У вас все хорошо... Ну, конечно, все хорошо, а самое лучшее еще впереди. Можно столько всего сделать... Вы еще станете знаменитостью, я напишу о вас книгу иль хотя бы психологический этюд, буду греться у вашей славы. Вы разбогатеете, у вас будет свой особняк, высокий забор, охрана, поклонники. Ну представьте на миг, что Поликарпа Ивановича хватил удар, и он слег в постель года на три, на четыре, стал бревном. Ведь по десять лет лежат. На улицу не выкинешь – у вас контракт, вам надо допокоивать хозяина до смерти. И что?.. Нет, все хорошо. И Катузов вас любит, я уверен. Люди ведь, Танечка, разные и любят неодинаково: одни внешне, знаками внимания, цветочки, шоколадки, а другие – внутренне, ничем не выдавая своих чувств. – Я всегда был холоден, почти враждебен к Катузову, а тут вдруг из непонятного чувства противоречия принялся выгораживать, заступаться за него с такой силою, как будто на суде защищал себя. – Поверьте мне, вы для него как роза с шипами: может, порою и хочется поскорее обломать, чтобы не кололась, да шипы мешают. И опять же Катузов как умный человек боится другого: шипы обрежешь, и станет женщина как все, и скоро надоест, как обрыдли те, что попадались на его пути. Любовь – это растворение человека в человеке, диффузия, и даже когда один остынет совсем сердцем, то чувств другого хватает надолго для обоих... Ну что я вам читаю нотацию? У вас же все впереди, – спохватился я, внутренне уверенный, что успокоил гостью или как бы дал снотворного, чтобы хоть временно снизить обжигающий накал враждебности. Главное – притушить горячку, не подсыпать в бродиво дрожжей.
...Может, я и лгал, но это была ложь во спасение. Если бы я знал, как удержать женщину подле себя, то не расходился бы с ними по пустейшему случаю... Но язык-то наш без костей, особенно язык любомудра, всегда охваченный сладким жаром чесотки.
– Вы ничего не понимаете, Павел Петрович, – отстранилась от меня гостья, губы сразу потонели, по-строжели и обидчиво задрожали.
«Господи, как непостоянны, переменчивы женщины», – подумал я, наблюдая за Татьяной. Вот и я уже враг для Татьяны.
– Поликушка уже две недели приходит к нам по ночам. Однажды я проснулась, слышу, кто-то шляется по кухне, зажигает огонь на плите, наливает воду в чайник, со стуком ставит на горелку. Потом заплакал, горестно так, со всхлипами... Я Катузова разбудила, меня дрожь бьет... Пошли на кухню. Там никого... Это что, привидение? Катузов говорит, у меня крыша поехала... А на следующую ночь снова. Уже Илья будит. Кто-то, говорит, по кухне шатается. Иди, говорит, проверь... Меня посылает. Трус. И так всю неделю. Ведь спать страшно. Как жить, Павел Петрович?
– Вам успокоиться надо... Вы готовитесь к поездке во Францию, у вас возбуждение... Первый выход в свет... Попейте травку... Привидения – это образы, покинувшие темницу вашего подсознания. Это мысли и чувства, облекшие форму, нашедшие свое тело. Их не надо бояться или догонять; они побродят и вернутся добровольно обратно. Вы же шили одежды для ангелов.
– Господи, какая травка, какая Франция?.. Вы умный вроде бы человек, а как глухой... Я говорю, что Поликушку земля не принимает. Его убили... Я заявлю в милицию, пусть разбираются. Ведь не мог Поликарп Иванович так сразу умереть, ему так хотелось жить. Эта квартира кровавая... Я не могу в ней оставаться.
– Успокойтесь, Танечка... Хотите, я приглашу батюшку, он освятит квартиру и выгонит нечистую силу, – ухватился я за внезапную мысль.
– Вы думаете, поможет? Вы считаете, что Поликарп Иванович умер своей смертью?
– Милая моя... Ну, конечно же. Вы начитались детективов, насмотрелись ужастиков по телевизору. Постоянно торчите дома, не выходите на улицу. Вам нужен вечерний моцион, прогулки под луною с мужем и собачкой. Заведите мышиного жеребчика, а лучше карманного песика с рукавичку, прижимайте почаще к груди: снимает стрессы, у собачки совсем другое, живое, энергетическое тепло. Она будет ластиться к вам, дрожать крохотным тельцем, возбуждать жалость. Вы слишком напряглись внутренне, вам надо кого-то жалеть. И обязательно...
– Вы что, держали собаку? Так красиво говорите.
– Не держал, но знаю... Танечка, чтобы знать все о бифштексе, совершенно необязательно жариться на сковороде. Так что советую... А хорошо бы привести в дом кудрявую болонку с мечтательным взглядом. Ее можно завивать щипцами, наряжать в платьице, мыть шампунями, укладывать на ночь с собою в постель, когда муж в партии, кормить с ложечки. Иль лакомку шпица... Он напоминает любовника, принявшего собачье обличие и прокравшегося к вам в спальню. Его можно ласкать, не растрачивая души, но сохраняя сердце для будущей любви. Они, конечно, не заменят вам ребенка. Но пока, но пока... Женщина не терпит в себе пустоты, она боится пустоты, ей хочется заполнить себя всю, чтобы после излиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186