Там было свыше тысячи персидских воинов, и Менеды был уверен в том, что персы уведут корабли казаков. Для этого были припасены крепкие железные крючья и конопляные канаты.
Сорок судов под начальством самого Менеды бросили якоря. На ханском струге зажгли три зеленых огня. Начальники крикнули воинам, что на острове их ожидает добыча. Тысячи воинов кинулись в лодки и просто в воду, каждый спеша попасть первым на остров. Золото Дербента и Решта, драгоценности Шабрана, Баку, сокровища разгромленного казаками Фарабата грезились им за этими волнами, в песках острова. По грудь в воде, поднимая оружие над головой, они подвигались к берегу, сбиваемые волнами. По ним ударили с берега пушки. Еще, еще и еще… Пушечная дробь снесла многих в море. Но их было много. Одни тонули, другие шли к берегу, уверенные, что на каждого разинца их будет пятеро…
Как вдруг за их спинами стало светло, словно там запылало море. Сзади послышались крики и выстрелы. Все оглянулись. Свирепых воинов охватили смятение и ужас: их собственные, только что ими покинутые, заново просмоленные корабли ярко горели… два… три… пять… десяток… На них шла схватка. Откуда там взялся враг?!
… Вот уже на двух десятках судов запылал пожар. В море стало светла, как днем.
Тысячные толпы людей в воде растерялись. Их начальники сами не знали, что делать. В легкой многовесельной ладье промчался от берега в море освещенный огнем пожара сам Менеды-хан. Все кинулись вплавь и вброд к своим судам, но теперь и с моря их встречали удары пушечной дроби…
Пожар пожирал половину стругов Менеды-хана. Другую часть, почти покинутую людьми, захватили разинцы. Только стащенные с мели после долгих усилий и с большими потерями суда Варду-хана служили убежищем беглецам, едва спасшимся после этой жестокой битвы.
Менеды бежал, оставив в плену свое богатое ханское судно с дочерью. Из четырех тысяч войска уцелела едва одна четверть…
— Иван! Глянь, как персицки суденца горят! В море глянь… Ваня! Иван! — возбужденно звал Черноярца Разин, взобравшись после боя на струг и еще тяжело дыша.
Он откинул полог шатра, чтобы друг лучше мог видеть успех его боевой выдумки. Но огни морского пожара тускло и безответно отсвечивали в остекленелых зрачках есаула…
— Стяпан! Лекарь персицкий! — радостно крикнул Сергей из челна, втаскивая на атаманский струг рыжебородого человека в чалме. — Лекарь персицкий! Змеиные раны целит! Где Иван?
Разин взглянул на рыжего.
— Лекарь? — переспросил он и ударом ноги швырнул рыжебородого через край струга в волны…
Сергей взглянул на Степана и понял.
— Знатный казак был!.. — сказал он.
Сергей снял шапку и, словно страшась нарушить покой Черноярца, на цыпочках подошел к шатру атамана.
— Ну, царство небесно тебе, Иванка! — тихо сказал он, крестясь. — В своей-то земле бы краше тебя схоронить, да далече!.. Придется на острову закопать беднягу…
Сергей постоял над другом, понурив голову…
— Тридцать три пушечки взяли, Стяпанка! — вдруг радостно выпалил он. — А сколь дувану — не счесть!
— Иди ты… к чертям! — огрызнулся Разин.
— К чертям, к чертям… Что — к чертям?! И мне его жалко. Дык, Стяпанка, на то и казак, чтоб стрелили! Каб корова его забодала аль спьяну под кручу свалился — вот то б горевать!.. А мы его ныне зароем, могилку-то с гору насыпем за то, что казак был хорош. То и слава! А как похороним, то выпьем персицка винца… Хан-то, дурак, воевать собрался — десять бочек вина да забаву-девчоночку взял на войну. С русским народом-то вышел в бобки играться! Вот лапоть! Давай челна-а! — внезапно крикнул Сергей, обернувшись в море.
И молча вдвоем Разин с Сергеем Кривым снесли тяжелое тело Ивана в челн, в последний путь на берег…
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
«СЛАВА НАРОДНАЯ»
Попутный ветер
Дозорные от князя Каспулата Муцаловича из Тарков прискакали в Астрахань с вестью, что, по слухам из шахских земель, Разин разбил караван в семьдесят боевых персидских стругов, высланных шахом, взял добычу и после этого стал хозяином заходить в прибрежные селения, требуя дани мясом и свежей водою. И, судя по тому, какие запасы делает Разин, он, видимо, собирается возвращаться домой. Говорили, что на пирушке с каким-то князьком, который принял его подобру, Разин звал его в гости, не куда-нибудь — в Астрахань и обещал, что позволит князьку беспошлинно торговать вином на астраханских торгах. Кроме того, рассказывали, что, подходя к берегам, разинцы, не жалея пороху, нещадно палят из пушек в морскую даль, пугают прибрежных жителей, и хотя никому не чинят обид, но столь страшно обвешаны все оружием, что никто не решается им противиться…
Астраханские воеводы с поспешностью сошлись на совет с митрополитом. Войско Разина представлялось им тысяч в десять. Страшно было и думать, что такой буйный скоп подойдет к астраханским стенам, на соблазн волжской черни, которая целых два года не переставала с восторгом рассказывать, как разбойники били плетьми несчастного воеводу Беклемишева, как часть астраханских стрельцов, забыв присягу, сошла к ворам и как, разграбив купеческий караван, Степан ни горсти хлеба не взял из стрелецкого жалованья.
— Персидские корабли разбил в море. Теперь в нем гордыня взыграла, кинется непременно на нас, — говорил Прозоровский. — Ты, князь Семен, поспешай выходить в море да не жди его на себя, стречай-ка подальше от устьев, в открытом море. Ведь про царскую грамоту вор-то не знает, к стенам подбираться станет. Слышь, в Астрахань в гости звал кизилбашцев. Видно, худое задумал! Да и то, как знать, станет ли он государевой грамоты слушать. Отчаянная башка и безбожник. Моя бы воля, я бы его…
— Стречать вора далеко от Волги, в открытом море, боязно: вдруг он на Терек уйдет, к Гребенским городкам, да и станет поднимать гребенских казаков, а там и выскочит с пушками где-нибудь на Куме, ударится через степи на Дон с пушечным боем, — возражал воеводе князь Львов. — Как мне в открытом море уговорить его, чтобы он пушки отдал?! А в волжское устье впустим да запрем — он тут и смирится!
— С тобой-то в море московские люди уйдут, князь. А со мною в стенах кто останется — гос-споди боже! Сомутить астраханскую рвань к мятежу — одночасное дело. Впустишь в устья его, скакнет под градские стены, чернь ему тотчас ворота настежь… Тогда ты, князь Семен, и сам-то назад в город не влезешь…
Митрополит Иосиф поддержал Прозоровского, уговаривая князя Семена встретить Разина подальше от Волги и спасти от разорения город, божьи церкви и святые монашеские обители. Митрополит благословил стольника иконой и отслужил напутственный молебен для московских стрельцов, выходящих на «вора».
Астрахань готовилась ко всему: у ворот удвоили караулы, усилили дозоры на Волге, укрепляли стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
Сорок судов под начальством самого Менеды бросили якоря. На ханском струге зажгли три зеленых огня. Начальники крикнули воинам, что на острове их ожидает добыча. Тысячи воинов кинулись в лодки и просто в воду, каждый спеша попасть первым на остров. Золото Дербента и Решта, драгоценности Шабрана, Баку, сокровища разгромленного казаками Фарабата грезились им за этими волнами, в песках острова. По грудь в воде, поднимая оружие над головой, они подвигались к берегу, сбиваемые волнами. По ним ударили с берега пушки. Еще, еще и еще… Пушечная дробь снесла многих в море. Но их было много. Одни тонули, другие шли к берегу, уверенные, что на каждого разинца их будет пятеро…
Как вдруг за их спинами стало светло, словно там запылало море. Сзади послышались крики и выстрелы. Все оглянулись. Свирепых воинов охватили смятение и ужас: их собственные, только что ими покинутые, заново просмоленные корабли ярко горели… два… три… пять… десяток… На них шла схватка. Откуда там взялся враг?!
… Вот уже на двух десятках судов запылал пожар. В море стало светла, как днем.
Тысячные толпы людей в воде растерялись. Их начальники сами не знали, что делать. В легкой многовесельной ладье промчался от берега в море освещенный огнем пожара сам Менеды-хан. Все кинулись вплавь и вброд к своим судам, но теперь и с моря их встречали удары пушечной дроби…
Пожар пожирал половину стругов Менеды-хана. Другую часть, почти покинутую людьми, захватили разинцы. Только стащенные с мели после долгих усилий и с большими потерями суда Варду-хана служили убежищем беглецам, едва спасшимся после этой жестокой битвы.
Менеды бежал, оставив в плену свое богатое ханское судно с дочерью. Из четырех тысяч войска уцелела едва одна четверть…
— Иван! Глянь, как персицки суденца горят! В море глянь… Ваня! Иван! — возбужденно звал Черноярца Разин, взобравшись после боя на струг и еще тяжело дыша.
Он откинул полог шатра, чтобы друг лучше мог видеть успех его боевой выдумки. Но огни морского пожара тускло и безответно отсвечивали в остекленелых зрачках есаула…
— Стяпан! Лекарь персицкий! — радостно крикнул Сергей из челна, втаскивая на атаманский струг рыжебородого человека в чалме. — Лекарь персицкий! Змеиные раны целит! Где Иван?
Разин взглянул на рыжего.
— Лекарь? — переспросил он и ударом ноги швырнул рыжебородого через край струга в волны…
Сергей взглянул на Степана и понял.
— Знатный казак был!.. — сказал он.
Сергей снял шапку и, словно страшась нарушить покой Черноярца, на цыпочках подошел к шатру атамана.
— Ну, царство небесно тебе, Иванка! — тихо сказал он, крестясь. — В своей-то земле бы краше тебя схоронить, да далече!.. Придется на острову закопать беднягу…
Сергей постоял над другом, понурив голову…
— Тридцать три пушечки взяли, Стяпанка! — вдруг радостно выпалил он. — А сколь дувану — не счесть!
— Иди ты… к чертям! — огрызнулся Разин.
— К чертям, к чертям… Что — к чертям?! И мне его жалко. Дык, Стяпанка, на то и казак, чтоб стрелили! Каб корова его забодала аль спьяну под кручу свалился — вот то б горевать!.. А мы его ныне зароем, могилку-то с гору насыпем за то, что казак был хорош. То и слава! А как похороним, то выпьем персицка винца… Хан-то, дурак, воевать собрался — десять бочек вина да забаву-девчоночку взял на войну. С русским народом-то вышел в бобки играться! Вот лапоть! Давай челна-а! — внезапно крикнул Сергей, обернувшись в море.
И молча вдвоем Разин с Сергеем Кривым снесли тяжелое тело Ивана в челн, в последний путь на берег…
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
«СЛАВА НАРОДНАЯ»
Попутный ветер
Дозорные от князя Каспулата Муцаловича из Тарков прискакали в Астрахань с вестью, что, по слухам из шахских земель, Разин разбил караван в семьдесят боевых персидских стругов, высланных шахом, взял добычу и после этого стал хозяином заходить в прибрежные селения, требуя дани мясом и свежей водою. И, судя по тому, какие запасы делает Разин, он, видимо, собирается возвращаться домой. Говорили, что на пирушке с каким-то князьком, который принял его подобру, Разин звал его в гости, не куда-нибудь — в Астрахань и обещал, что позволит князьку беспошлинно торговать вином на астраханских торгах. Кроме того, рассказывали, что, подходя к берегам, разинцы, не жалея пороху, нещадно палят из пушек в морскую даль, пугают прибрежных жителей, и хотя никому не чинят обид, но столь страшно обвешаны все оружием, что никто не решается им противиться…
Астраханские воеводы с поспешностью сошлись на совет с митрополитом. Войско Разина представлялось им тысяч в десять. Страшно было и думать, что такой буйный скоп подойдет к астраханским стенам, на соблазн волжской черни, которая целых два года не переставала с восторгом рассказывать, как разбойники били плетьми несчастного воеводу Беклемишева, как часть астраханских стрельцов, забыв присягу, сошла к ворам и как, разграбив купеческий караван, Степан ни горсти хлеба не взял из стрелецкого жалованья.
— Персидские корабли разбил в море. Теперь в нем гордыня взыграла, кинется непременно на нас, — говорил Прозоровский. — Ты, князь Семен, поспешай выходить в море да не жди его на себя, стречай-ка подальше от устьев, в открытом море. Ведь про царскую грамоту вор-то не знает, к стенам подбираться станет. Слышь, в Астрахань в гости звал кизилбашцев. Видно, худое задумал! Да и то, как знать, станет ли он государевой грамоты слушать. Отчаянная башка и безбожник. Моя бы воля, я бы его…
— Стречать вора далеко от Волги, в открытом море, боязно: вдруг он на Терек уйдет, к Гребенским городкам, да и станет поднимать гребенских казаков, а там и выскочит с пушками где-нибудь на Куме, ударится через степи на Дон с пушечным боем, — возражал воеводе князь Львов. — Как мне в открытом море уговорить его, чтобы он пушки отдал?! А в волжское устье впустим да запрем — он тут и смирится!
— С тобой-то в море московские люди уйдут, князь. А со мною в стенах кто останется — гос-споди боже! Сомутить астраханскую рвань к мятежу — одночасное дело. Впустишь в устья его, скакнет под градские стены, чернь ему тотчас ворота настежь… Тогда ты, князь Семен, и сам-то назад в город не влезешь…
Митрополит Иосиф поддержал Прозоровского, уговаривая князя Семена встретить Разина подальше от Волги и спасти от разорения город, божьи церкви и святые монашеские обители. Митрополит благословил стольника иконой и отслужил напутственный молебен для московских стрельцов, выходящих на «вора».
Астрахань готовилась ко всему: у ворот удвоили караулы, усилили дозоры на Волге, укрепляли стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152