Но теперь уже было поздно. Остров молодого удачливого донского купчины Фрола Минаева сделался островом Разина, а сам Фрол Минаич, хотя не ходил в воровской поход, оказался одним из ближних разинских есаулов. Притом же Минаев своими ушами слышал все замыслы понизовой старшины, которая не стеснялась при нем высказываться откровенно.
— Хитрей самого Степана, собака! Подвел он нас всех, дураков, как сома на свиную печенку! — говорил атаман, досадливо повторяя любимую приговорочку Фрола: — «Золотко», чертов сын, переметчик проклятый!
На острове возле устья Донца дозорные войсковой избы, посланные разыскивать сгинувших разинцев, обнаружили пушки, глядевшие на берег из ивняка и орешника. Оттуда слышались песни и поднимался дым многих костров…
Буянский остров
— Добро пожаловать, батька! Здравствуй на новоселье, Алена Никитична! — приветствовал на острове Фрол Минаев новых хозяев первого дома, который был выстроен на самом высоком месте, чтобы не доходила сырость.
Но как ни старался Фрол со своими работниками я товарищами, как ни велики были богатства, присланные Степаном на постройку нового островного городка, все же дом был не настоящий, а полуземлянка; хотя тут был и дощатый настил пола, и настоящая печь, и лубяная кровелька, хотя два небольших окошечка возвышались чуть-чуть над землей и в доме было две горенки, но все-таки назвать его «домом» было нельзя. Это было совсем не похоже на те хоромы, которые представляла себе Алена, когда мужики говорили, что Степан пришлет за ней колымагу и увезет ее в новый город, который он ставит, на злобу бояр и на радость всем бедным людям, в своем справедливом царстве за Волгой.
Алена растерянно стояла над своим добром, которое казаки, под началом Тимошки, таскали с челнов на остров, чтобы устраивать новую жизнь в новом «городе»… Да и какой же тут мог быть город? Низкие части острова заросли камышом и осокой, на высоких росла ольха, болотное дерево, ива, что полоскала свои ветви в холодной воде Дона, и только ближе к вершинке холма, где стоял «дом» Степана с Аленой, торчало несколько старых осин да гнездился орешник…
Вокруг, по кустам, виднелись землянки и шалаши. Знакомые люди из беглецов, прибранных на работу Фролом Минаевым и уведенных из станиц зимою, приходили к Алене поздравлять ее с новосельем… Она все никак не могла опомниться, прийти в себя и начать новое устройство дома… Если бы был тут Степан, она бы расплакалась и стала проситься назад, в станицу, в их прежнюю избу, с высоким крыльцом, с настоящими окнами, под тесовой кровлей… Но Степан будто сгинул, сразу куда-то уехал на лошади. Остров был велик, и кто знает, где он там, чем там занят?! Изредка лишь казалось, что ветер доносит откуда-то сквозь шум ветвей то его недовольный окрик, то громкий разинский смех, то какие-то повелительные восклицания.
И вот поднялось солнце, настало утро, и только тут Алена увидела, какою горой вокруг навалены все ее вещи, а казаки еще и еще продолжают что-то таскать из челнов. Тимошка же по-атамански покрикивает на них, суетится, хлопочет…
— Да батюшки! Ведь казак возвернется скоро, голодный, а я не поспела прибраться! — воскликнула наконец Алена и принялась за дела…
Но Степан вернулся лишь к вечеру, приехал со своими есаулами, с Наумычем, Митяем, со старым Серебряковым, с Фролом Минаевым и с молодою Минаихой, которая навезла с собой жареного и вареного, горячих пирогов и всяческой всячины.
— Здоровы бывайте на новоселье! — певуче и приветливо говорила она, кланяясь Алене. — В поклон от меня, старшая сестрица Алена Никитична, тут курничек, тут рыбничек, тут с печенкой, тут с луком, с грибками, а сей-то с яблочком! — Минаиха весело, заразительно засмеялась. — Целой станицей казачки пекчи пособляли. Все спрашивают: куды, на чью свадьбу?
— Алешка, Алешка! А где же вино, где же чарки?! — весело вскинулся Разин.
— Ить ты не сказал, Тимофеич, что будешь с гостями! Сама-то я негораздушкой экой осталась! Матрена Петровна-то нарядилась!..
— Алешка, а где тот железный сундук с позолотой? — спросил Степан. — Да вот он!.. — ответил он сам же.
Тимошка велел принести какие-то сундуки, каких она никогда не видала, поставил их тут, у землянки, накрыл холстом. Алена Никитична думала: там пищали да сабли, какая-нибудь атаманская справа… И вдруг Степан вынул из сундука такой пестрый, цветистый плат, какому на свете и равного нету. Сам накинул ей на плечи. Вынул из сундука большой ларец «рыбья зуба», отворил, — а под крышкою жемчуга!..
Головная перевязь с жемчугом…
— Не дари жене жемчугов! — бойко крикнула Мотря Минаева.
— Кому же дарить? — спросил Разин.
— Не дари жемчугов: слезы будут!
Разин махнул рукою.
— На том и живот человеческий: то слезы, то смех, а без слез кто бы в смехе знал сладость! Носи на здоровье, Алена! — воскликнул он и поцеловал ее при всех в губы. — Али моя казачка не вышла красой?! — хвастливо спросил он у есаулов.
Алена зарделась от его похвалы, засуетилась с хозяйством, выставляя на стол чарки.
— Тимошка! Кошачий ты Ус! Помоги атаманше: не ведает, где для вина посуда, какую давать! — весело крикнул Степан.
И Тимошка, открыв другой сундук, стал вынимать кубки, братины, чары, что впору царю…
Когда была налита чарка за новоселье, Фрол поклонился Алене.
— Не обессудь, сестрица Никитична: обещала за добрые вести мне самый большой ковш вина, да и крепкий поцелуй обещала! Коли был таков уговор, за то, что я добрый пророк, то ни Мотря моя, ни Степан Тимофеич не взыщут.
За атаманской пирушкой пошли будни. Степан поднимался чуть свет и — в седло на весь день… Только к вечеру возвращался, усталый, и, словно подрубленный дуб, валился на лавку.
Ни пуховые подушки, ни шелковое, на соболях боярское одеяло, которое он подарил Алене, его не манили. Он спал одетый, пропахший смолою и дымом, в заскорузлой от пота рубахе, с руками, запачканными землей…
«Вот тебе и „по-царски жить“!» — грустно вздыхала Алена, вспоминая слова Степана, когда он велел ей оставить курень и собирать добро в дальний путь…
Он спал беспокойным, каким-то настороженным сном, как сторожевая собака, которая слушает шорохи ночи, чужие шаги, чует чужие запахи, тянет носом, вздрагивает и шевелит ушами…
Так шли дни и ночи, Степан бывал всюду и не замечал Алены Никитичны.
По всему Кагальницкому острову стучали топоры, дымились костры, слышались крики, рабочая перебранка…
Еще не успев настроить жилищ, люди огораживали весь остров земляною стеной, укрепляли ее где плетнями, где тыном. Среди острова вырубали мелкий лесок, строили кузни, другие тесали древки для пик, конопатили челны. Рыбаки выходили в челнах ловить рыбу или вялили ее, солили, коптили… Те выезжали на стрижку овец, те пасли табуны, откуда-то пригоняли гусей…
В первые дни на острове опасались шуметь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
— Хитрей самого Степана, собака! Подвел он нас всех, дураков, как сома на свиную печенку! — говорил атаман, досадливо повторяя любимую приговорочку Фрола: — «Золотко», чертов сын, переметчик проклятый!
На острове возле устья Донца дозорные войсковой избы, посланные разыскивать сгинувших разинцев, обнаружили пушки, глядевшие на берег из ивняка и орешника. Оттуда слышались песни и поднимался дым многих костров…
Буянский остров
— Добро пожаловать, батька! Здравствуй на новоселье, Алена Никитична! — приветствовал на острове Фрол Минаев новых хозяев первого дома, который был выстроен на самом высоком месте, чтобы не доходила сырость.
Но как ни старался Фрол со своими работниками я товарищами, как ни велики были богатства, присланные Степаном на постройку нового островного городка, все же дом был не настоящий, а полуземлянка; хотя тут был и дощатый настил пола, и настоящая печь, и лубяная кровелька, хотя два небольших окошечка возвышались чуть-чуть над землей и в доме было две горенки, но все-таки назвать его «домом» было нельзя. Это было совсем не похоже на те хоромы, которые представляла себе Алена, когда мужики говорили, что Степан пришлет за ней колымагу и увезет ее в новый город, который он ставит, на злобу бояр и на радость всем бедным людям, в своем справедливом царстве за Волгой.
Алена растерянно стояла над своим добром, которое казаки, под началом Тимошки, таскали с челнов на остров, чтобы устраивать новую жизнь в новом «городе»… Да и какой же тут мог быть город? Низкие части острова заросли камышом и осокой, на высоких росла ольха, болотное дерево, ива, что полоскала свои ветви в холодной воде Дона, и только ближе к вершинке холма, где стоял «дом» Степана с Аленой, торчало несколько старых осин да гнездился орешник…
Вокруг, по кустам, виднелись землянки и шалаши. Знакомые люди из беглецов, прибранных на работу Фролом Минаевым и уведенных из станиц зимою, приходили к Алене поздравлять ее с новосельем… Она все никак не могла опомниться, прийти в себя и начать новое устройство дома… Если бы был тут Степан, она бы расплакалась и стала проситься назад, в станицу, в их прежнюю избу, с высоким крыльцом, с настоящими окнами, под тесовой кровлей… Но Степан будто сгинул, сразу куда-то уехал на лошади. Остров был велик, и кто знает, где он там, чем там занят?! Изредка лишь казалось, что ветер доносит откуда-то сквозь шум ветвей то его недовольный окрик, то громкий разинский смех, то какие-то повелительные восклицания.
И вот поднялось солнце, настало утро, и только тут Алена увидела, какою горой вокруг навалены все ее вещи, а казаки еще и еще продолжают что-то таскать из челнов. Тимошка же по-атамански покрикивает на них, суетится, хлопочет…
— Да батюшки! Ведь казак возвернется скоро, голодный, а я не поспела прибраться! — воскликнула наконец Алена и принялась за дела…
Но Степан вернулся лишь к вечеру, приехал со своими есаулами, с Наумычем, Митяем, со старым Серебряковым, с Фролом Минаевым и с молодою Минаихой, которая навезла с собой жареного и вареного, горячих пирогов и всяческой всячины.
— Здоровы бывайте на новоселье! — певуче и приветливо говорила она, кланяясь Алене. — В поклон от меня, старшая сестрица Алена Никитична, тут курничек, тут рыбничек, тут с печенкой, тут с луком, с грибками, а сей-то с яблочком! — Минаиха весело, заразительно засмеялась. — Целой станицей казачки пекчи пособляли. Все спрашивают: куды, на чью свадьбу?
— Алешка, Алешка! А где же вино, где же чарки?! — весело вскинулся Разин.
— Ить ты не сказал, Тимофеич, что будешь с гостями! Сама-то я негораздушкой экой осталась! Матрена Петровна-то нарядилась!..
— Алешка, а где тот железный сундук с позолотой? — спросил Степан. — Да вот он!.. — ответил он сам же.
Тимошка велел принести какие-то сундуки, каких она никогда не видала, поставил их тут, у землянки, накрыл холстом. Алена Никитична думала: там пищали да сабли, какая-нибудь атаманская справа… И вдруг Степан вынул из сундука такой пестрый, цветистый плат, какому на свете и равного нету. Сам накинул ей на плечи. Вынул из сундука большой ларец «рыбья зуба», отворил, — а под крышкою жемчуга!..
Головная перевязь с жемчугом…
— Не дари жене жемчугов! — бойко крикнула Мотря Минаева.
— Кому же дарить? — спросил Разин.
— Не дари жемчугов: слезы будут!
Разин махнул рукою.
— На том и живот человеческий: то слезы, то смех, а без слез кто бы в смехе знал сладость! Носи на здоровье, Алена! — воскликнул он и поцеловал ее при всех в губы. — Али моя казачка не вышла красой?! — хвастливо спросил он у есаулов.
Алена зарделась от его похвалы, засуетилась с хозяйством, выставляя на стол чарки.
— Тимошка! Кошачий ты Ус! Помоги атаманше: не ведает, где для вина посуда, какую давать! — весело крикнул Степан.
И Тимошка, открыв другой сундук, стал вынимать кубки, братины, чары, что впору царю…
Когда была налита чарка за новоселье, Фрол поклонился Алене.
— Не обессудь, сестрица Никитична: обещала за добрые вести мне самый большой ковш вина, да и крепкий поцелуй обещала! Коли был таков уговор, за то, что я добрый пророк, то ни Мотря моя, ни Степан Тимофеич не взыщут.
За атаманской пирушкой пошли будни. Степан поднимался чуть свет и — в седло на весь день… Только к вечеру возвращался, усталый, и, словно подрубленный дуб, валился на лавку.
Ни пуховые подушки, ни шелковое, на соболях боярское одеяло, которое он подарил Алене, его не манили. Он спал одетый, пропахший смолою и дымом, в заскорузлой от пота рубахе, с руками, запачканными землей…
«Вот тебе и „по-царски жить“!» — грустно вздыхала Алена, вспоминая слова Степана, когда он велел ей оставить курень и собирать добро в дальний путь…
Он спал беспокойным, каким-то настороженным сном, как сторожевая собака, которая слушает шорохи ночи, чужие шаги, чует чужие запахи, тянет носом, вздрагивает и шевелит ушами…
Так шли дни и ночи, Степан бывал всюду и не замечал Алены Никитичны.
По всему Кагальницкому острову стучали топоры, дымились костры, слышались крики, рабочая перебранка…
Еще не успев настроить жилищ, люди огораживали весь остров земляною стеной, укрепляли ее где плетнями, где тыном. Среди острова вырубали мелкий лесок, строили кузни, другие тесали древки для пик, конопатили челны. Рыбаки выходили в челнах ловить рыбу или вялили ее, солили, коптили… Те выезжали на стрижку овец, те пасли табуны, откуда-то пригоняли гусей…
В первые дни на острове опасались шуметь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152