» — подсказал Корниле Семенов.
— Да чтобы с другой стороны закричали: «С того нам зимой было хлебом скудно, что Кагальник в пути похватал купецкие караваны! Нашу долю, мол, мужики пожирали зимой!» — подхватил Ведерников.
— «А государь из-за них нам целый год хлеба не слал!» — с увлечением воскликнул Семенов, подражая возгласам, раздающимся в таких случаях на казацком кругу.
— «Да воровской атаман Степанка вино из хлеба курил, а у нас дети голодом плакали!» — так же задорно выкрикнул Самаренин.
— «Помирали!» — поправил Корнила.
Войсковой старшине уже представлялось, как завязалась на берегах Дона кровавая схватка за царский хлеб…
И не прошло трех дней после отправки гонцов по станицам, — к Черкасску начали съезжаться казаки. Многие, чуя, что круг собирается неспроста, захватывали с собою не только сабли, но и походную справу: пищали, мушкеты, пороховницы…
Наступил день, назначенный для войскового круга.
Стояло ведро. В апрельском небе плавали редкие облачка. День выдался жаркий, и в толпе на площади, у войсковой избы, было душно. С десяток атаманских лазутчиков шныряло тут, подслушивая казацкие речи, чтобы передать атаману все разговоры.
Хотя из собравшихся еще никто не знал, о чем будет речь на кругу, но все разговоры все же были о разинцах и новом разинском городке.
То, что большинство круга составляли казаки из самого Черкасска, давало старшине уверенность в полной победе ее на кругу. Именно черкасские казаки больше других были обижены на кагальницких за то, что осенью перехватил Кагальник шедшие к ним купеческие караваны со свежим хлебом и лишил их зимних запасов.
Из окна войсковой избы старшина с одобрением посматривала на подъезжавших вооруженных казаков, заранее представляя себе, что прямо отсюда, с площади, тотчас же после круга двинутся станицы в поход под кагальницкие стены и нагрянут на Разина внезапной, грозной осадой…
И вдруг, только солнышко начало припекать, как стали подваливать конные и в ладьях верховые станицы, которых не ждали. Удивленные старшинские лазутчики услыхали, что Разин снимает дозоры и позволяет казакам идти на низа.
— Вчера мы, конные, шли мимо Степанова острова, — рассказывал молодой казак из верховьев. — Смотрим — сам вышел. Стоит, глядит. Крикнули здравье ему. Шапку тронул. «Куды держите путь?» — спрошает. В Черкасск, мол, на круг атаманы звали. «Круг, спрошает, к чему?» Мол, не ведаем сами, должно, про пожар во храме. Что церковь сгорела, так новую строить… И он рукой махнул: «Добрый путь!» А мы ему: что же, мол, вы не идете? Он баит: «У нас тоже круг. Недосуг в Черкасск».
Толпа казаков со вниманием и любопытством слушала рассказчика.
— А нас к себе звал! — с гордостью подхватил второй казак из толпы. — Мы на челнах мимо шли. А с острова грозно так: «Стой, казаки!» Мы и пристали. Вышел какой-то на берег — не ведаю, сам или нет. «Куды путь?» В Черкасск, мол, на круг. «А что вам, спрошает, Черкасск? Шли бы к нам, все дела без Черкасска рассудим». Мы: мол, там войсковая изба, и старшинство, и все атаманы. А он: «И у нас атаманы не хуже, а старшинство в Черкасске одни толстопузы да толстосумы. А наше старшинство такие же казаки, как и вы. Те себе норовят по корысти, а наши вершат по правде». А мы ему: ты, мол, все-таки нас отпусти, сударь, далее ехать, мол, нам поспешать в Черкасск. Он как засмеется на всю реку. «Да нешто я вам на хвосты наступил — отпустить умоляете?! Смех! Езжайте своею дорогой!..»
До начала круга вся площадь кипела говором в небольших толпишках и кучках. Держались больше станицами. Верховые с верховыми — там было достаточно и лаптей, и домашней поскони. У понизовых богаче одежда, сапоги с острогами, сабли. Верховые косились на богатеев, шел ропоток:
— На них кагальницкий-то кличет… Кармазинны кафтаны драть!
— Не на них — на дворян да бояр.
— И тут, глянь, бояре донские!
— Небось как засечну станицу куда на степя выбирать — «давай верховых!». А пошто верховых? «А ваших станиц никуды не послали!» А как на станицу в Москву за суконным да соболиным жалованьем к царю, так давай понизовых. А пошто понизовых? «Куды ж вам в сермяжном к царю на Москву! Весь Дон посрамите лаптищами шлындать!» — представлял в лицах сухощавый, вертлявый рябой казак.
— А государево жалованье перво куда привозят?! Сюды, на низовье. Запрошлый год хлеба везли с верхов — добрый был хлеб, а к нам пришел горький! — жаловался старик.
— Где же он прогорк-то? — задорил кто-то в толпе.
— Знамо где, тут, в Черкасске! У атаманов сопрел в мешках. Свежий царский себе засыпали, а прелый нам, на верховье: не свиньи — сожрем!
— А не станешь жрать — сдохнешь. И то не убыток!
— Ладно — прелый! А вот никакого не шлют. Дети плачут.
— Старшинство, гляди — старшинство выходит!
— С послами!
— С красным-то носом, большущий — то дворянин из Москвы. Надысь проезжал через нашу станицу, собрал казаков, про разинских спрашивал — есть ли такие, мол, в вашей станице. Мол, есть. «Зовите ко мне для беседы». Они, мол, к тебе не пойдут. «Пошто?» С дворянского духу у них, мол, свербит!.. Как разгавкался — спасу нет!..
— Тише. Гляди, гляди!
Из войсковой избы вышла нарядно одетая толпа есаулов и среди них — Корнила с московским посланцем. И вот, нарушая всегдашний донской порядок и чин, наперед всего шествия вышли не есаулы с брусем и бунчуком, а на бархатной алой подушке несли свиток с печатями и кистями. Дальше шел дворянин, а затем уже шествие продолжалось обычным донским чередом: войсковой бунчук, атаман Корнила, брусь на подушке и толпа есаулов, которые в этот раз были смешаны с московскими приказными, сопровождавшими дворянина…
Все шествие направлялось к помосту через тысячную толпу, и вся толпа казаков, раздаваясь на пути дворянина, отмечала, что дворянин занял в шествии не свое место.
— Залез «буки» наперед «аза»!
— Дурака за стол, он и ноги на стол! — негромко, но занозисто поговаривали в толпе.
Этот необычный порядок шествия был завоеван Евдокимовым в жарком споре с донскою старшиной. Он потребовал, чтобы царская грамота и он, царский гонец, шли первыми на помост.
Будущий воевода казацкого Дона слышал все эти выкрики, но они его мало тревожили. И на Москве бывают в толпе крикуны. Не беда. Главно — все вершится пока так, как он указал Корниле. Стар стал атаман. Мог напутать, засамодурить и попросту устрашиться Стеньки. Потому Евдокимов успел перекинуться словом с Самарениным, указал за Корнилой присматривать. Михайла Самаренин сказал, что у него давно уже приставлен к Корниле свой человек: Петруха, Корнилин пасынок.
— Почем же ты ведаешь, что тебе он от сердца прилежен? — спросил дворянин.
— Да, сударь, он кого хочешь продаст. Что я пишу на Москву к Афанасью Лаврентьичу — все от Петрухи знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
— Да чтобы с другой стороны закричали: «С того нам зимой было хлебом скудно, что Кагальник в пути похватал купецкие караваны! Нашу долю, мол, мужики пожирали зимой!» — подхватил Ведерников.
— «А государь из-за них нам целый год хлеба не слал!» — с увлечением воскликнул Семенов, подражая возгласам, раздающимся в таких случаях на казацком кругу.
— «Да воровской атаман Степанка вино из хлеба курил, а у нас дети голодом плакали!» — так же задорно выкрикнул Самаренин.
— «Помирали!» — поправил Корнила.
Войсковой старшине уже представлялось, как завязалась на берегах Дона кровавая схватка за царский хлеб…
И не прошло трех дней после отправки гонцов по станицам, — к Черкасску начали съезжаться казаки. Многие, чуя, что круг собирается неспроста, захватывали с собою не только сабли, но и походную справу: пищали, мушкеты, пороховницы…
Наступил день, назначенный для войскового круга.
Стояло ведро. В апрельском небе плавали редкие облачка. День выдался жаркий, и в толпе на площади, у войсковой избы, было душно. С десяток атаманских лазутчиков шныряло тут, подслушивая казацкие речи, чтобы передать атаману все разговоры.
Хотя из собравшихся еще никто не знал, о чем будет речь на кругу, но все разговоры все же были о разинцах и новом разинском городке.
То, что большинство круга составляли казаки из самого Черкасска, давало старшине уверенность в полной победе ее на кругу. Именно черкасские казаки больше других были обижены на кагальницких за то, что осенью перехватил Кагальник шедшие к ним купеческие караваны со свежим хлебом и лишил их зимних запасов.
Из окна войсковой избы старшина с одобрением посматривала на подъезжавших вооруженных казаков, заранее представляя себе, что прямо отсюда, с площади, тотчас же после круга двинутся станицы в поход под кагальницкие стены и нагрянут на Разина внезапной, грозной осадой…
И вдруг, только солнышко начало припекать, как стали подваливать конные и в ладьях верховые станицы, которых не ждали. Удивленные старшинские лазутчики услыхали, что Разин снимает дозоры и позволяет казакам идти на низа.
— Вчера мы, конные, шли мимо Степанова острова, — рассказывал молодой казак из верховьев. — Смотрим — сам вышел. Стоит, глядит. Крикнули здравье ему. Шапку тронул. «Куды держите путь?» — спрошает. В Черкасск, мол, на круг атаманы звали. «Круг, спрошает, к чему?» Мол, не ведаем сами, должно, про пожар во храме. Что церковь сгорела, так новую строить… И он рукой махнул: «Добрый путь!» А мы ему: что же, мол, вы не идете? Он баит: «У нас тоже круг. Недосуг в Черкасск».
Толпа казаков со вниманием и любопытством слушала рассказчика.
— А нас к себе звал! — с гордостью подхватил второй казак из толпы. — Мы на челнах мимо шли. А с острова грозно так: «Стой, казаки!» Мы и пристали. Вышел какой-то на берег — не ведаю, сам или нет. «Куды путь?» В Черкасск, мол, на круг. «А что вам, спрошает, Черкасск? Шли бы к нам, все дела без Черкасска рассудим». Мы: мол, там войсковая изба, и старшинство, и все атаманы. А он: «И у нас атаманы не хуже, а старшинство в Черкасске одни толстопузы да толстосумы. А наше старшинство такие же казаки, как и вы. Те себе норовят по корысти, а наши вершат по правде». А мы ему: ты, мол, все-таки нас отпусти, сударь, далее ехать, мол, нам поспешать в Черкасск. Он как засмеется на всю реку. «Да нешто я вам на хвосты наступил — отпустить умоляете?! Смех! Езжайте своею дорогой!..»
До начала круга вся площадь кипела говором в небольших толпишках и кучках. Держались больше станицами. Верховые с верховыми — там было достаточно и лаптей, и домашней поскони. У понизовых богаче одежда, сапоги с острогами, сабли. Верховые косились на богатеев, шел ропоток:
— На них кагальницкий-то кличет… Кармазинны кафтаны драть!
— Не на них — на дворян да бояр.
— И тут, глянь, бояре донские!
— Небось как засечну станицу куда на степя выбирать — «давай верховых!». А пошто верховых? «А ваших станиц никуды не послали!» А как на станицу в Москву за суконным да соболиным жалованьем к царю, так давай понизовых. А пошто понизовых? «Куды ж вам в сермяжном к царю на Москву! Весь Дон посрамите лаптищами шлындать!» — представлял в лицах сухощавый, вертлявый рябой казак.
— А государево жалованье перво куда привозят?! Сюды, на низовье. Запрошлый год хлеба везли с верхов — добрый был хлеб, а к нам пришел горький! — жаловался старик.
— Где же он прогорк-то? — задорил кто-то в толпе.
— Знамо где, тут, в Черкасске! У атаманов сопрел в мешках. Свежий царский себе засыпали, а прелый нам, на верховье: не свиньи — сожрем!
— А не станешь жрать — сдохнешь. И то не убыток!
— Ладно — прелый! А вот никакого не шлют. Дети плачут.
— Старшинство, гляди — старшинство выходит!
— С послами!
— С красным-то носом, большущий — то дворянин из Москвы. Надысь проезжал через нашу станицу, собрал казаков, про разинских спрашивал — есть ли такие, мол, в вашей станице. Мол, есть. «Зовите ко мне для беседы». Они, мол, к тебе не пойдут. «Пошто?» С дворянского духу у них, мол, свербит!.. Как разгавкался — спасу нет!..
— Тише. Гляди, гляди!
Из войсковой избы вышла нарядно одетая толпа есаулов и среди них — Корнила с московским посланцем. И вот, нарушая всегдашний донской порядок и чин, наперед всего шествия вышли не есаулы с брусем и бунчуком, а на бархатной алой подушке несли свиток с печатями и кистями. Дальше шел дворянин, а затем уже шествие продолжалось обычным донским чередом: войсковой бунчук, атаман Корнила, брусь на подушке и толпа есаулов, которые в этот раз были смешаны с московскими приказными, сопровождавшими дворянина…
Все шествие направлялось к помосту через тысячную толпу, и вся толпа казаков, раздаваясь на пути дворянина, отмечала, что дворянин занял в шествии не свое место.
— Залез «буки» наперед «аза»!
— Дурака за стол, он и ноги на стол! — негромко, но занозисто поговаривали в толпе.
Этот необычный порядок шествия был завоеван Евдокимовым в жарком споре с донскою старшиной. Он потребовал, чтобы царская грамота и он, царский гонец, шли первыми на помост.
Будущий воевода казацкого Дона слышал все эти выкрики, но они его мало тревожили. И на Москве бывают в толпе крикуны. Не беда. Главно — все вершится пока так, как он указал Корниле. Стар стал атаман. Мог напутать, засамодурить и попросту устрашиться Стеньки. Потому Евдокимов успел перекинуться словом с Самарениным, указал за Корнилой присматривать. Михайла Самаренин сказал, что у него давно уже приставлен к Корниле свой человек: Петруха, Корнилин пасынок.
— Почем же ты ведаешь, что тебе он от сердца прилежен? — спросил дворянин.
— Да, сударь, он кого хочешь продаст. Что я пишу на Москву к Афанасью Лаврентьичу — все от Петрухи знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152