— Велит, мол, Степан им готовыми быть, а куда и зачем их готовит, о том ни слова! — докладывал Корниле лазутчик Евсейка.
— А допьяну ли ты их поил? — добивался Корнила.
— Допьяну, батька! Ну сколь можно пить? Человек ведь не лошадь!.. А сам я в Кагальник поопасся, батька: ведают там меня, продадут… А спросишь их, сколь народу в приезде, они не сказывают, молчат, а иные и хвастают, что народу «несметно».
Осень уже подходила к концу. Вот-вот пойдут холода, через месяц станет и Дон, и тогда «воровской» городок будет легче взять, окружив его со льда, а донская старшина по-прежнему ничего не могла добиться толком о разинском острове.
И вот в дом Корнилы вошла гостья — старшинская вдова Глухариха, половине донских казаков кума, удачливая сваха, умелая повитуха, во время казацких походов — ворожея и утешница молодых казачек, на весь Черкасск советчица, ядовитая сплетница и атаманская подсыльщица.
— Неужто анчихрист меня во полон возьмет и домовь не пустит! Куды таков срам, что старуху держать в полону?! Пойду хлопотать за казацкое дело, послужу на старости Тихому Дону, — предложила Глухариха Корниле.
— Смотри не проврись в чем, болтлива кума! — остерегал ее на дорогу сам атаман. — Хоть Степан тебе кум, а все же не так единое слово скажешь — и пропадешь! Разбойник, он и старуху тебя не помилует! Хоть я в колдовство Степана не верю, да разум его атаманский не твоему чета — все тотчас увидит! Тогда уж к нему никаких лазутчиков не посылай… А мне все до малости ведать надо…
— Сама кур вожу. Смолоду знаю, что двум петухам тесно в одной курятне. Во всем разберусь, кум Корней. Такой простой дурой прикинусь, что сам ты меня не узнаешь!..
Больше целого дня пути на челне отделяло Черкасск от разинского островного городка, но кума Глухариха не пожалела старых костей и отправилась в гости к куме Алене Никитичне…
Каждый день подходили к Кагальницкому городку толпы пришельцев и отдельные одинокие путники, слышавшие о том, что Степан Тимофеевич принимает всех.
— Э-ге-ге-э-эй! — раздавался с берега протяжный крик.
— Чего нада-а-а?! — откликался казак с караульной башни Кагальницкого городка.
— Давай челна-а! К вам в город пришли-и!
— Сколь народу, каких земе-ель?
— Рязанских десятков с пято-ок!
— Рязань косопуза прилезла. Впускать? — спрашивал караульный у атамана или у ближних его людей, приставленных к прибору новых пришельцев.
— Косоруких не надо, а косопузы — чего же? — сгодятся! — шутили вокруг.
И разносился над Доном крик с башни, обращенный к Тимошке, который ведал в Кагальнике переправами с берега.
— Э-ге-эй! Тимоха-а! Челны подавай на берег!
Так каждый день приходили сюда брянские, калужские, тульские, тверские, владимирские беглецы. Кто приходил, тотчас же ставил себе шалаш или рыл бурдюгу, а не то находил своих земляков и ютился пока возле них.
В толпе пришельцев из Курска караульный казак заметил дородную и румяную старуху.
— Стой-ка, мать! Ведь ты из Черкасска! Гляди, к «соловьям» приладилась, а! Пошто в город прилезла?
Казак удержал ее за рукав.
— Пусти, пусти турка проклятый! — воскликнула смелая баба. — Да знаешь ты, кого не пускаешь?! Лапотников вонючих впускать, а меня-то, природну казачку, и нет?! Да кум Степан тебе рожу расплющит, кума-то Алена полны глазищи твои за меня наплюет!.. Алена! Алена!.. Да слышь ты, кума!.. — завизжала она, и казак отступил, безнадежно махнув рукой.
— Ух, батюшки, словно кобыла, вся в мыле! — воскликнула Глухариха, ввалившись к Алене Никитичне и вытирая платком обильно струившийся пот. — Куды ж ты, кума, залезла? Кругом вода… Сидишь, как цапля в болоте, и добрых людей-то тебе не видать! — выпалила старуха. — Сон привиделся мне про тебя. Я — наведать, мол, надо! Да крестника Мишеньку повидать захотела, каков он возрос, вот подарок ему захватила…
— Не Миша — Гришатка, — поправила мать.
— Да что ты! Да что ты! Я ведаю ведь и сама! Я сказала: мол, Гришеньку-крестничка надо проведать!
Она обвела взглядом нехитрое жилище Степана — простую землянку с маленькими окошками и сырыми бревенчатыми стенами, почти не отличавшуюся от других казацких жилищ Кагальницкого городка.
— Ой, сраму, кума! И живешь-то ты в воровской бурдюге, не в человечьей избе! С воды-то туман, лихоманку, того и гляди, подхватишь. Муж хитер: навез персиянских нарядов, жену обрядил — да и в клетку, чтобы зор человечий женской красы не видал!.. Покажи, что в гостинцы навез. Зипуном-то богат воротился?
Алена открыла сундук, показывала наряды. При свете трескучих свечей жарко сверкали драгоценные камни в кольцах, монистах и головных уборах.
— Подарила бы куму-то! Ведь в воровское логово к тебе не страшилась лезти! — не выдержала старуха. — Воротный казак, вот с такой бородищей, как зыкнет… признал, окаянный!.. Я чуть не сомлела…
И, получив от Алены подарок — кольцо с алмазом, пряча его ловким движением под платье, Глухариха тотчас же вспомнила, для чего забралась на остров.
— Задохнусь и помру до время в бурдюге. Пойдем хоть на волю из духоты, благо солнышко светит, — позвала Глухариха.
Они вышли наружу.
Не разгороженный ни заборами, ни плетнями, вокруг расстилался широкий бурдюжный город. Подобно могильным холмам, высились над землей только кровли землянок, иные с трубами, а больше даже без труб, и дым выходил у них прямо из дверей и окошек. Повсюду раздавался шум стройки. Разинцы укрепляли свой город.
Возле самой землянки Степана были навалены доски, бревна, пустые бочки. Осеннее солнце светило ярко, и было приятно погреться, усевшись под солнышком, на припеке.
Алена Никитична постелила ковер, усадила гостью. Поставила перед ней угощение — наливок и вин, каких Глухариха не пробовала и в доме Корнилы, персидских сластей, заморских сушеных ягод, пастил, медовых варений.
Глухариха вздохнула.
— Живешь, как птаха, невольна душа: наливки медовы, сахары грецкие и персицкие, узорочья сколько хошь, а все же не казачке жить взаперти!
Алена от неожиданности смолчала. До этой минуты ей в голову не приходило, что другие казачки считают несчастным ее житье. Сама она чувствовала себя счастливой с того мгновенья, когда ее Стенька внезапно откликнулся ей под окном.
— Муж твой неправедное с тобою творит, — продолжала Глухариха. — Их дело мужское — казачьи раздоры, а нашу сестру не обидь! Пошто такой-то пригожей казачке страдать! Когда ж и рядиться, убором хвастать!.. К старости расползешься, как тесто, рожа морщей пойдет, брюхо вперед полезет, а у тебя и наряды зря в сундуках сопрели!
— Сама никуда не хочу! Никого мне не надо! — горячо сказала Алена.
— Сахарный у тебя казак! — усмехнулась старуха. — А слеза на глазах пошто?
Алена поспешно смахнула слезы.
— Чу-ую: сызнова затевает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152