Всею толпой астраханцы провожали Степана к берегу на струги, и он пел вместе с другими.
Возле стругов по Волге всюду были разбиты шатры, горели огни. У костров шла скоморошеская пляска, в песнях слышались женские голоса.
Сергей вышел встречать атамана.
— Пображничал с князем, Стяпанка! — добродушно сказал он.
— Я — с князем, а ты со всем городом пьешь? У вас, знать-то, бражки поболе! — задорно отозвался атаман.
— Ан врешь, Стяпан! Я с двуста казаками и в рот не беру хмелинки! Наш завтре черед, как ты тверез будешь тогда! Как ты хошь, а я воеводам не верю!
— Да кто же им верит, Серега! — обняв его, сказал Разин. — И я не верю… А пошто ты баб напустил полно в табор?
— А куды ж?! — развел есаул руками. — На струга-то бабу негоже, а в таборе вольно!.. И бог не претит, чтобы с бабами баловать. Наскучамши казаки, Стяпанка! — душевно, вполголоса добавил Сергей. — Али ты сам не скучаешь!
Сергей проводил Степана на струг и стащил с него сапоги. У Разина все кружилось перед глазами… Море качало или толпа рябила в глазах — все плыло куда-то мимо… Красноватый отблеск луны за туманом виднелся в щель между пологом, или огонь костра мерцал за завесой дыма…
Головы, головы человеческие, толпа, и кого-то надо в толпе разыскать. «Кого же, кого?» — силился вспомнить Разин.
— А меня разыскать! — громко сказала стрелецкая вдова, откинув полог шатра.
Луна красным отсветом освещала ее бронзовое лицо, смуглотою сходное с какой-то иконой.
— Почем тебе, женка, знать, что тебя мне? — спросил Разин.
— А как мне не знать! Увидала, что ты полюбил. Как вышел от воевод, и шарил, и шарил глазами, а я и сокрылась!..
— Куда ж ты сокрылась? — с тоскою спросил Степан.
Она не ответила, только качнула чуть-чуть головой, и луна засветилась медью в ее длинных глазах, в желтоватом белке и черных больших зрачках.
«Идол баньянский!» — подумал Степан, припомнив индийского идола с шестью руками, которого рыжий монах, брат Агапка, носил в заплечном мешке вместе с первопечатной «Псалтырью», египетским папирусом и бородой «дикой бабы». Был идол весь желто-красный, губы его были чуть тронуты темным пурпуром, белки глаз желтоваты, а в зрачках вставлены два дивных сверкающих камня…
Степан посмотрел на просвет в пологе. В дымящемся от лунного света и тумана предутреннем сумраке, как прежде, стояла стрельчиха и будто не смела войти в шатер.
— Ну, иди сюда, что ль, полюби меня! — окликнул ее Степан.
— Нельзя мне: ты мужа сгубил.
— Ну что ж, что сгубил! Была бы ты мужняя жена, то нельзя, а то нынче вдова — чего же тебя не любить!..
— А я тебя обманула! Я всех обманула: казнила тебя, а мой-то Антон в атаманах!
Стрельчиха вдруг засмеялась.
— Что врешь?! — закричал Степан, но голоса не было… «Неужто и впрямь я пропал и голову мне отсекли, а тот и остался?..» — думал в страхе Степан. — Что ты врешь?! — в ужасе силился выкрикнуть он.
— Стяпанка, Стяпанка, что ты, Стяпанка?! — пробормотал где-то близко Сергей Кривой.
«Что ты, что ты…» — жарко и ласково шептала вдова, качая его на шести руках и прижимая к горячей бронзовой груди…
«Да, может, и обознался, совсем не она была у Приказной палаты!» — подумал, проснувшись и вспомнив свой сон и вчерашнюю встречу, Степан.
Солнце стояло уже высоко, и говор тысячной толпы поднимался над берегом. Весь астраханский торг, покинув привычные площади города, с утра переполз к Волге. Казакам несли все, чего только могла пожелать душа.
Десятки рыбацких челнов сновали между стругами, с них подавали наверх бочонки с вином, яйца, сало, лепешки, свежую рыбу, горячие пироги…
Пригожие молоденькие астраханки, отказываясь от денег за свой товар, просили персидских нарядов, и разинцы зазывали их на струги и в шатры, чтобы выбрать наряд и примерить, каков будет лучше красотке к лицу…
Какой-то ревнивый муж поймал в казацком шатре свою падкую до нарядов жену и привел ее к атаману.
— Суди, что мне делать, Степан Тимофеич! На то ли твои казаки пришли, чтобы нас, посадских, бесчестить?!
— Судить? — удивился Степан. — Эй, отец! — позвал он Серебрякова. — Ты все походным судьей был. Суди-ка. Чего тут делать?..
— По казацким обычаям, за такой блуд женку вниз головой повесить, а казака, привязав под нею к тому же столбу, бить плетьми, — отозвался донской законник.
— Стяпанка, казак-то добрый в беду попал. Я знаю его! — вступился Сергей за виновного.
— С астраханцами мир нам дороже, Сергей! — отрезал Разин. — И тебя посрамил бы плетьми, кабы ты попался.
И с виновными поступили, как было сказано.
Пришел просить правды и отец с обиженной дочкой. Степан велел им идти искать обидчика в таборе. Когда привели казака, Степан указал повести их к попу венчаться. Виноватый взмолился, что он женатый.
— Казаки знают, что у меня дома двое ребят!
— Тогда свой дуван в приданое девке тащи за обиду.
— Весь дуван?! — ужаснулся казак, не смея, однако, ослушаться.
— Неси, неси! — поощрил его Разин.
Девка, узнав, что казак женат, заплакала и не хотела брать ничего, но ее отец рассудил по-иному. И оба, казак и отец, подобру поделив казацкий дуван, пили в шатре казака, обнявшись, как два старинных друга…
Заморская птаха
После победы над астаринским ханом Разин, осматривая добычу, заглянул мимоходом в шатер Менеды к молодой пленнице, брошенной в беде ханом. Омраченный утратой Черноярца, но радостный от удачи в морской битве, еще дышащий жаром победы, Степан отшвырнул от входа в шатер трупы двух евнухов, до последнего издыхания сохранивших собачью верность своей службе, и откинул тяжелый шелковый полог. На него пахнуло дурманящим сладким дыханием маленького женского рая — запахом мускуса и других ароматов. Тоненькая, закутанная в шелка персиянка жалобно пискнула и метнулась в дальний угол шатра. Своевольной рукой атаман сорвал с ее лица покрывало. Она закричала еще пронзительней в отчаянии и ужасе.
— Вот дурища! — с досадой воскликнул Степан. — Ну чего ты страшишься?! Казаки не воюют с бабами!.. Ты пой да пляши…
Он поднял валявшийся у нее на подушке бубен, встряхнул, звонко ударил по нем костяшками пальцев и сунул его ей, знаками приглашая показать, как она пляшет. Она отдернула руки от бубна, как от огня, и спряталась на разжиревшей груди старой мамки, тоже дрожавшей под своею чадрой.
— Тьфу, шальная! — в сердцах сказал атаман. Он резким рывком забросил в угол шатра бубен, махнул рукой и вышел.
От пленных персов казаки узнали, что невольница на струге Менеды, персиянка, — не наложница, а дочь астаринского хана.
Разин повеселел.
— Теперь уж отдаст Менеды полоняников наших! За дочкой небось приплывет и сам через море и казаков с собой привезет!..
Атаман указал своим ближним не чинить ханской дочери никаких обид и оставил в ее шатре все как было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152