Жорж, оседлав барона, сделал вид, что пытается бороться с ним, не давая ему подняться. Луи, смеясь и громко возмущаясь детской возней, затеянной Жоржем, не особенно сопротивлялся, в свою очередь не позволяя Дантесу встать на ноги.
– Вам помочь, господа?
На ступеньках австрийского посольства стоял Петр Долгоруков с сигарой в руке, и наглые глаза ухмыляющегося Хромоножки недвусмысленно говорили о том, что за их возней он наблюдал уже довольно давно. Неспешно спустившись вниз и наслаждаясь произведенным театральным эффектом, он поднял котелок Геккерна и отдал его в руки моментально вскочившего на ноги барона. Дантес, продолжая лежать на льду, изящно повернулся на бок и, картинно подперев рукой щеку, уставился на Пьера.
– Может, хотите покататься верхом, дорогой князь? Ну что ж… подходите – покатаю!
И, встав на четвереньки и непристойно приподняв зад, Дантес приглашающим жестом похлопал себя по спине.
– Бесплатная лошадка! Прошу! Ну что ж вы так смутились, друг мой, – я ж от чистого сердца предлагаю!
Пьер, не ожидавший столь эксцентричной выходки от «краснеющей Жоржетты в эполетах», как он уже успел обозвать Дантеса, развернулся и молча захромал вверх по лестнице, сопровождаемый издевательским хихиканьем Жоржа и несколько смущенным покашливанием барона.
Что ж… злобно подумал он. Кувыркайтесь, голубки. Посмотрим, как ты назавтра посмеешься, голубчик, – смотри только не наложи в штаны от испуга…
– …Стреляться будете из пистолетов на двадцати шагах, по моей команде, – инструктировал Гагарин обоих дуэлянтов, приехавших с утра на санях на дальнюю окраину Петербурга. – Сначала Пьер, потом вы.
– Почему сначала Пьер? – возмутился Дантес. – Он оскорбил меня, а значит, мой выстрел первый! Виконт, вы – мой секундант, и поправьте меня, прошу вас, если я не прав!
Оливье д'Аршиак с достоинством кивнул, открывая небольшой резной ящичек с двумя пистолетами.
Гагарин, покосившись на Пьера, изобразил бурный протест, умудряясь при этом тайком демонстрировать своему другу нежные ямочки. Тот выглядел так, как будто приехал развлекаться, и уставился на Дантеса с неизменной наглой ухмылкой на разрумянившемся от мороза лице. В его прозрачных, почти напрочь лишенных выражения глазах отражалось лишь застывшее, холодное февральское небо. Жорж, стоя без шапки под ледяным пронизывающим ветром, ждал команды д'Аршиака. На Долгорукого он больше не взглянул, как будто вовсе передумал стреляться, и лишь рассеянно и грустно оглядывал покрытые ледяной коркой сугробы позади него.
– Целься… Пли!
Дантес, вмиг очнувшись, поднял руку, выстрелил вверх и картинно распахнул шинель, вызывающе глядя на растерявшегося Хромоножку.
– Испугались, Дантес? – выкрикнул тот, поднимая пистолет. Прищурив глаз, он целился бесконечно долго, наблюдая за реакцией своего противника, и по команде «пли!» резко выстрелил через плечо себе за спину, поскольку там не было никого и ничего, кроме голой заснеженной равнины. Гагарин принужденно рассмеялся, фамильярно хлопнув Жоржа по плечу, и сказал:
– Молодец – а я думал, струсите, барон…
– Может, поедем в кондитерскую на Невский и отметим счастливый исход дуэли? Кофейку с пирожными, шампанского… а, Дантес? Виконт? Что скажете? – с самым невинным видом предложил Хромоножка, как будто они были лучшими друзьями. – А то я даже не успел позавтракать – проспал, представьте!
Кудрявый Ванечка прыснул и отвернулся. Жорж, брезгливо поморщившись, пробормотал: «Без меня», и, стремительно развернувшись, зашагал в сторону города.
Глава 4
Фраки и мундиры
Не я, и не он, и не ты,
И то же, что я, и не то же:
Так были мы где-то похожи,
Что наши смешались черты.
В сомненьи кипит еще спор,
Но, слиты незримой четою,
Одною живем и мечтою,
Мечтою разлуки с тех пор.
Лишь полога ночи немой
Порой отразит колыханье
Мое и другое дыханье,
Бой сердца и мой и не мой…
И в мутном круженьи годин
Все чаще вопрос меня мучит:
Когда наконец нас разлучат,
Каким же я буду один?
И. Анненский
Карета Николая I весело катила по стремительно тающему Петербургу. Весна обещала быть ранней и дружной, грачи уже начинали вить гнезда на тополях и березах, талая вода в Адмиралтейском канале растекалась веселыми, искрящимися на солнце лужицами, и высокие купола церквей на фоне синего весеннего неба до слез слепили глаза свежей, яркой позолотой. Государь Николай I и шеф жандармского корпуса Александр Христофорович Бенкендорф вели неспешную беседу, свойственную давно знающим друг друга людям. Александр Христофорович, впрочем, ни на секунду не забывал об истинном величии сидящего рядом с ним человека, и его высказывания, казавшиеся порой небрежными, на самом деле были привычно отфильтрованы и взвешены, многократно и привычно просеяны через мелкое сито придворно-дворцовых условностей. За долгие годы знакомства, почти дружбы, с государем императором Бенкендорф научился мгновенно и адекватно реагировать на тончайшие оттенки изменений настроения государя, и полная, не особенно, впрочем, сложная гамма его эмоций всегда находила свое отражение, как в волшебном зеркале, в словах и делах Александра Христофоровича.
Вот и сейчас его натренированный мозг привычно улавливал ход мыслей и оттенки чувств государя, пока они подъезжали к строящемуся Исаакиевскому собору.
– …один из моих любимых батальных живописцев, редкий умница, этот француз Ладюрнер, – говорил Николай. – Я разрешил ему пользоваться студией в Эрмитаже, а здесь он пишет свои батальные полотна да еще подновляет старые. Немцы-то, как я погляжу, похуже его, а этот – рисовальщик отменный, тонкий. Кто еще так во всех деталях передаст парад на Марсовом поле или смену караула лейб-гвардейского полка, не говоря уж о том, как лошадок выписывать умеет! Загляденье! – Государь улыбнулся и прикрыл рукой бледно-голубые, чуть навыкате, глаза, щурясь на ярком солнце. – Теперь вот, говорят, увлекся еще рисованием миниатюрных портретов… знаешь, таких, которые в медальоны вставляют. – Бенкендорф согласно закивал, улыбаясь, что было расценено как знакомство с творчеством художника. – Я рад, друг мой, что тебе тоже нравятся его картины. Подарить могу, если хочешь – и супруге твоей, глядишь, приятно будет, не все ж акварельки с цветочками по стенам развешивать. Ладюрнер-то тут скучает, друзей у него маловато, говорят… Французик один из гвардейцев, впрочем, захаживает к нему – этот, как его…
– Жорж Дантес, ваше величество, – быстро отреагировал Бенкендорф, слегка навострив уши. Разговор принимал нужный оборот, и стоило сосредоточиться, чтобы не пропустить главного.
– Да, тот самый, за которого просил голландский посланник фон Геккерн. А признайся, Христофорыч – этот хитрый дипломатический лис у тебя поди тоже в ногах валялся?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
– Вам помочь, господа?
На ступеньках австрийского посольства стоял Петр Долгоруков с сигарой в руке, и наглые глаза ухмыляющегося Хромоножки недвусмысленно говорили о том, что за их возней он наблюдал уже довольно давно. Неспешно спустившись вниз и наслаждаясь произведенным театральным эффектом, он поднял котелок Геккерна и отдал его в руки моментально вскочившего на ноги барона. Дантес, продолжая лежать на льду, изящно повернулся на бок и, картинно подперев рукой щеку, уставился на Пьера.
– Может, хотите покататься верхом, дорогой князь? Ну что ж… подходите – покатаю!
И, встав на четвереньки и непристойно приподняв зад, Дантес приглашающим жестом похлопал себя по спине.
– Бесплатная лошадка! Прошу! Ну что ж вы так смутились, друг мой, – я ж от чистого сердца предлагаю!
Пьер, не ожидавший столь эксцентричной выходки от «краснеющей Жоржетты в эполетах», как он уже успел обозвать Дантеса, развернулся и молча захромал вверх по лестнице, сопровождаемый издевательским хихиканьем Жоржа и несколько смущенным покашливанием барона.
Что ж… злобно подумал он. Кувыркайтесь, голубки. Посмотрим, как ты назавтра посмеешься, голубчик, – смотри только не наложи в штаны от испуга…
– …Стреляться будете из пистолетов на двадцати шагах, по моей команде, – инструктировал Гагарин обоих дуэлянтов, приехавших с утра на санях на дальнюю окраину Петербурга. – Сначала Пьер, потом вы.
– Почему сначала Пьер? – возмутился Дантес. – Он оскорбил меня, а значит, мой выстрел первый! Виконт, вы – мой секундант, и поправьте меня, прошу вас, если я не прав!
Оливье д'Аршиак с достоинством кивнул, открывая небольшой резной ящичек с двумя пистолетами.
Гагарин, покосившись на Пьера, изобразил бурный протест, умудряясь при этом тайком демонстрировать своему другу нежные ямочки. Тот выглядел так, как будто приехал развлекаться, и уставился на Дантеса с неизменной наглой ухмылкой на разрумянившемся от мороза лице. В его прозрачных, почти напрочь лишенных выражения глазах отражалось лишь застывшее, холодное февральское небо. Жорж, стоя без шапки под ледяным пронизывающим ветром, ждал команды д'Аршиака. На Долгорукого он больше не взглянул, как будто вовсе передумал стреляться, и лишь рассеянно и грустно оглядывал покрытые ледяной коркой сугробы позади него.
– Целься… Пли!
Дантес, вмиг очнувшись, поднял руку, выстрелил вверх и картинно распахнул шинель, вызывающе глядя на растерявшегося Хромоножку.
– Испугались, Дантес? – выкрикнул тот, поднимая пистолет. Прищурив глаз, он целился бесконечно долго, наблюдая за реакцией своего противника, и по команде «пли!» резко выстрелил через плечо себе за спину, поскольку там не было никого и ничего, кроме голой заснеженной равнины. Гагарин принужденно рассмеялся, фамильярно хлопнув Жоржа по плечу, и сказал:
– Молодец – а я думал, струсите, барон…
– Может, поедем в кондитерскую на Невский и отметим счастливый исход дуэли? Кофейку с пирожными, шампанского… а, Дантес? Виконт? Что скажете? – с самым невинным видом предложил Хромоножка, как будто они были лучшими друзьями. – А то я даже не успел позавтракать – проспал, представьте!
Кудрявый Ванечка прыснул и отвернулся. Жорж, брезгливо поморщившись, пробормотал: «Без меня», и, стремительно развернувшись, зашагал в сторону города.
Глава 4
Фраки и мундиры
Не я, и не он, и не ты,
И то же, что я, и не то же:
Так были мы где-то похожи,
Что наши смешались черты.
В сомненьи кипит еще спор,
Но, слиты незримой четою,
Одною живем и мечтою,
Мечтою разлуки с тех пор.
Лишь полога ночи немой
Порой отразит колыханье
Мое и другое дыханье,
Бой сердца и мой и не мой…
И в мутном круженьи годин
Все чаще вопрос меня мучит:
Когда наконец нас разлучат,
Каким же я буду один?
И. Анненский
Карета Николая I весело катила по стремительно тающему Петербургу. Весна обещала быть ранней и дружной, грачи уже начинали вить гнезда на тополях и березах, талая вода в Адмиралтейском канале растекалась веселыми, искрящимися на солнце лужицами, и высокие купола церквей на фоне синего весеннего неба до слез слепили глаза свежей, яркой позолотой. Государь Николай I и шеф жандармского корпуса Александр Христофорович Бенкендорф вели неспешную беседу, свойственную давно знающим друг друга людям. Александр Христофорович, впрочем, ни на секунду не забывал об истинном величии сидящего рядом с ним человека, и его высказывания, казавшиеся порой небрежными, на самом деле были привычно отфильтрованы и взвешены, многократно и привычно просеяны через мелкое сито придворно-дворцовых условностей. За долгие годы знакомства, почти дружбы, с государем императором Бенкендорф научился мгновенно и адекватно реагировать на тончайшие оттенки изменений настроения государя, и полная, не особенно, впрочем, сложная гамма его эмоций всегда находила свое отражение, как в волшебном зеркале, в словах и делах Александра Христофоровича.
Вот и сейчас его натренированный мозг привычно улавливал ход мыслей и оттенки чувств государя, пока они подъезжали к строящемуся Исаакиевскому собору.
– …один из моих любимых батальных живописцев, редкий умница, этот француз Ладюрнер, – говорил Николай. – Я разрешил ему пользоваться студией в Эрмитаже, а здесь он пишет свои батальные полотна да еще подновляет старые. Немцы-то, как я погляжу, похуже его, а этот – рисовальщик отменный, тонкий. Кто еще так во всех деталях передаст парад на Марсовом поле или смену караула лейб-гвардейского полка, не говоря уж о том, как лошадок выписывать умеет! Загляденье! – Государь улыбнулся и прикрыл рукой бледно-голубые, чуть навыкате, глаза, щурясь на ярком солнце. – Теперь вот, говорят, увлекся еще рисованием миниатюрных портретов… знаешь, таких, которые в медальоны вставляют. – Бенкендорф согласно закивал, улыбаясь, что было расценено как знакомство с творчеством художника. – Я рад, друг мой, что тебе тоже нравятся его картины. Подарить могу, если хочешь – и супруге твоей, глядишь, приятно будет, не все ж акварельки с цветочками по стенам развешивать. Ладюрнер-то тут скучает, друзей у него маловато, говорят… Французик один из гвардейцев, впрочем, захаживает к нему – этот, как его…
– Жорж Дантес, ваше величество, – быстро отреагировал Бенкендорф, слегка навострив уши. Разговор принимал нужный оборот, и стоило сосредоточиться, чтобы не пропустить главного.
– Да, тот самый, за которого просил голландский посланник фон Геккерн. А признайся, Христофорыч – этот хитрый дипломатический лис у тебя поди тоже в ногах валялся?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69