– Жорж… так ты все-таки д-добрался до его жены? – тихо спросил Трубецкой, вмиг посерьезнев. – Это не ты написал ему анонимное п-пись-мо, над которым ржал весь П-петербург? С ним, г-говорят, шутки плохи… То есть он их в-вообше не п-п-понимает, когда речь заходит о его ненаглядной Натали… П-палку с собой носит – видал, да? Тяжеленькая т-тросточка – чтоб рука не дрогнула… Черт… ну что ты молчишь? – крикнул он Дантесу. – Что теперь делать? Если т-ты его не убьешь – то он тебя наверняка, ты понял? Ой, мама…
– Я не спал с его женой… Хотя очень хотелось, правда… И писем никаких не писал – неужели вы думаете, что я дам кому-то опозорить имя Натали? И я не собираюсь в Пушкина стрелять, даже если он убьет меня – он же ваш знаменитый поэт…
Сашка, закрыв лицо руками, казалось, готов был разрыдаться на плече у Жоржа. Строганов внимательно вслушивался в разговор, хмуря тонкие брови и покусывая нижнюю губу. Внезапно какая-то мысль полыхнула в его изумрудных глазах, и он спросил:
– А где этот анонимный диплом, Жорж? У тебя? Можно на него взглянуть?
– Дома у меня лежит… Поедем сейчас ко мне? Я покажу. Подумаем, кто это мог сделать… Заодно и пообедаем, и согреемся…
Взяв на Невском экипаж, друзья уселись, плотнее прижавшись друг к другу, и покатили в голландское посольство.
Петр Долгоруков, проводив уехавшего к Лавалям Жана, остался один и занялся составлением генеалогии для графа Арсеньева, который намеревался показать ее своим родственникам в Париже. За «безупречно составленную» родословную господин Арсеньев платил Хромоножке большие деньги, и Пьер нехотя согласился, как всегда, для виду поломавшись и набивая себе цену.
В кабинете сухо потрескивал камин и было даже жарко, а стекла дрожали от порывистого ветра с Невы, и Пьер чуть поежился, представив, как там холодно и неуютно на улице. Звонка в дверь он не расслышал за очередным порывом ветра, но, услышав слова камердинера, вскочил как ошпаренный, выронив перо.
– К вам барон Дантес-Геккерн, Петр Владимирович. Просить?
– Нет! – Хромоножка до боли стиснул руки, прижав их к груди.
Его бил озноб, зубы отбивали чечетку, на лбу выступили капельки пота, и он с трудом соображал, что происходит вокруг. Его сознание заволокло пульсирующим красным туманом, дышать стало тяжело, и он рванул на себе воротник рубашки, а в жилах тяжелым колоколом, сводя его с ума, билось одно лишь слово – Дан-тес… Дан-тес…
– То есть да, да. Проси… – сказал он, пытаясь овладеть собой. – Проводи его в кабинет, я пойду переоденусь…
Руки не слушались Пьера, когда он, надев белоснежную сорочку, пытался застегнуть на ней пуговицы. В конце концов он прекратил эти бесполезные попытки и оставил расстегнутыми несколько верхних пуговиц, заметив, что от невыносимого нервного напряжения у него на груди и шее выступили красные пятна. Надев поверх сорочки красивый шелковый жилет и щегольски, насколько позволяли вспотевшие дрожащие пальцы, повязав шейный платок, он быстро взглянул на себя в зеркало и, зачесав назад со лба длинные темно-русые пряди, постарался придать своему лицу то высокомерно-отстраненное, холодное выражение, с которым он обычно появлялся в свете.
– О, поручик – какая честь! – рассмеялся он, картинно застыв в дверном проеме. Его протянутая для пожатия рука осталась висеть в воздухе, и он содрогнулся, увидев глаза Дантеса, когда тот повернулся к нему лицом.
Светловолосый chevalierguarde был сейчас похож на мраморную статую из Летнего сада. Его лицо было белее мела, синие глаза казались стальными и метали яростные искры, а руки сами собой сжимались в кулаки, явно не предвещая мирной беседы.
Но никто во всем мире и никогда не казался Пьеру таким красивым, как этот белокурый юноша, чуть постарше его, в красном гвардейском мундире.
– Вот мы и встретились с вами вновь, дорогой Дантес, – скривив губы, недобро ухмыльнулся Пьер, не сводя с Дантеса откровенно раздевающего взгляда своих прозрачных, как вода в ручье, циничных и холодных глаз. – Что же привело вас ко мне, друг мой? Впрочем, что же это я – может быть, выпьем коньяку?
Не красней, да что же это такое… возьми себя в руки… твою мать, немедленно, сию же минуту, да где же твой самоконтроль, урод… О-о-о, черт…
– Я не собирался с вами пить, Долгоруков! Учтите – я ничего не забыл! Ни бала в Царском Селе, ни ваших омерзительных попыток меня оскорбить! Вы – мерзавец, князь, и я намерен доказать всему Петербургу, что именно вы – и только вы – разослали по знакомым Пушкина это мерзкое дерьмо, из-за которого я вынужден теперь лезть под пули!
Пылающий от негодования Дантес выхватил из кармана мундира сложенный вдвое толстый лист писчей бумаги и швырнул его в лицо онемевшему Пьеру.
– Вы думали, что никто не догадается, да? – орал Дантес, надвигаясь на Пьера. – А вот Александр Строганов, между прочим, признал на гнусной этой анонимке ту самую печать, оттиск которой Метман показывал как-то раз ему и вам! Что – не нравится, да? Потому что в точку попал? Вы – негодяй и вор, Долгоруков, и я не удивлюсь, если завтра окажется, что именно вы убили Метмана!
Внезапно Пьер сделал быстрое движение, одновременно вывернув назад руки Дантеса и подставив ему подножку, и тот от неожиданности грохнулся на пол вниз лицом, прижатый к ковру руками и коленкой Пьера.
– Заткнись! – прошипел Хромоножка, не вполне соображая, что делает, в своей отчаянной попытке сорвать с гвардейца мундир. – Я все равно убью тебя, Дантес, рано или поздно, и мне плевать, что ты там подумал обо мне и Метмане! А кстати… – и он хрипло рассмеялся, пресекая попытки Жоржа подняться на ноги, – …твой покойный дружок Рене в знак… гхм… искренней и нежной дружбы, – он снова мерзко ухмыльнулся, – подарил мне твой школьный дневник… Не веришь? – выкрикнул он. – Да! Я все теперь о тебе знаю, ты, шлюха белобрысая, как ты был подстилкой для всех, кому не лень, в твоем вонючем Сен-Сире… Белочек рисовать – как это мило, Боже мой! Зайчиков! – И он всем телом прижал Дантеса к полу, чтобы тот не повернулся и не увидел его глаз, сдерживаясь из последних сил и стараясь не застонать.
– Я убью тебя, гад… – хрипел Жорж, отчаянно брыкаясь и пытаясь сбросить с себя усевшегося на него верхом Хромоножку. – Пусти! Да убери от меня свои грязные лапы, ты, сукин сын, как ты смеешь…
– Но это еще не все, – цинично усмехнулся Пьер, крепко стиснув ногами спину Дантеса и больно царапая под мундиром его кожу, отчего тот внезапно прикусил губу, в бешенстве не заметив нарастающего возбуждения. – Я собираюсь подарить этот презабавнейший дневник прыщавого онаниста твоей косоглазой принцессе Наташке Пушкиной – чтобы она вслух читала его на ночь своему гениальному супругу-рогоносцу! Или своему венценосному любовнику…
Пьер внезапно издал тихий стон и рванул вниз белые брюки Жоржа, с силой впившись ногтями в его упругие ягодицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69