– Брей, дружище, мне это действительно не кажется смешным…
– Я не знаю. – Обычно веселый и жизнерадостный, Брей хмуро уставился в пол, продолжая качать ногой и избегая смотреть на Геккерна. – Вчера человек семь получили такие дипломы – Нессельроде, Карамзина, Хитрово… сам Пушкин тоже. Знаешь… Луи, я ничего не хочу сказать… но Карамзина с Хитровой в один голос вопили, что это ты написал…
Геккерн, не веря своим ушам, в немом изумлении уставился на пасквиль, затем на Брея. Карандаш сломался пополам, хрустнув в его руках, и он тяжело грохнул кулаком по столу, едва не свалив серебряную вазу.
– Что ты несешь?! Как… как у тебя язык повернулся сказать такое? И потом… скажи мне, Брей, дорогой, – ты что, держишь меня за идиота?
– Луи, я и не думал…
– Нет уж! Теперь дослушай меня до конца, Отто, и не перебивай! Ты знаешь, как мне тяжело далась моя дипломатическая карьера! И даже если бы я был негодяем и захотел оскорбить кого-то – я бы все равно не написал этого, потому что я не кретин и сам себе нагадить не могу! Ты что, не понимаешь, чем кончаются такие штучки? Они же не могут пройти безнаказанными – Пушкин непременно найдет и вызовет обидчика, а дальше что? Дуэль, чья-то смерть и уж, само собой, конец моей карьеры и высылка из России ко всем чертям!..
– Луи, Пушкин тоже уверен, что это написал ты или Жорж…
– Жорж?.. Да я его уже четвертый день здесь не вижу, Отто! Вот смотри – он записочку мне прислал. Наказали его за плохую организацию гвардейского смотра, – барон впервые за все время улыбнулся, вспомнив о Жорже, – сидит в казармах безвылазно и жалуется мне на жизнь, просясь домой. Охота была ему под пулю лезть из-за этой дряни… Слушай – а кто мог это сделать?
Брей задумчиво пожал плечами, но взгляд его потеплел, легко коснувшись Геккерна.
Прости меня, дурака, Луи, как я мог принести тебе этот кусок дерьма?..
– Представления не имею… Но одно понятно – кто-то хочет выставить Пушкина рогоносцем, опозорить его жену…
– И поссорить его с царем – намек, по-моему, понятен…
– Луи, все знают, что Жорж и мадам Пушкина влюблены… Я не понимаю, при чем здесь государь… это выпад в сторону Жоржа, и я опасаюсь самого худшего…
Резкий звонок в дверь прервал затянувшуюся паузу. Геккерн вздрогнул, закрыв глаза и обхватив руками голову, как будто хотел заткнуть уши. Через минуту камердинер Геккерна доложил:
– Иван Николаевич Гончаров. С известием от господина Пушкина.
Посланник, вмиг став белее мела, на ватных ногах пошел встречать младшего брата Гончаровых, Ивана. Брей хотел было откланяться и уйти, но барон жестом удержал его.
Молодой человек, миловидный и румяный с мороза, с чуть косящими, как у сестер, карими глазами, с натянутой вежливостью поздоровался с обоими послами и встал у двери, несмотря на любезно предложенное ему бароном кресло.
– Чем могу служить? – сдержанно и без особых церемоний спросил Геккерн, скрестив на груди руки и смерив молодого человека с головы до ног надменным взглядом.
– Я имею честь передать вашему сыну господину Дантесу-Геккерну вызов на дуэль от Александра Пушкина! – выпалил тот. – Поручик Дантес оскорбил моего свояка, и теперь должен будет защищать свою честь как подобает дворянину.
– Давайте письмо. Это, надеюсь, письменный вызов? – холодно поинтересовался барон, не сводя с Гончарова-младшего тревожно потемневших глаз.
– Нет… Cartelverbale .
– Благодарю вас, господин Гончаров, непременно передам, – сухо отозвался Геккерн. – Что-нибудь еще?
– Нет… Я уже все сказал, – растерянно произнес юноша, стушевавшийся под пронзительным взглядом ледяных серых глаз барона, но, несмотря на это, пытавшийся держаться гордо и независимо, высокомерно вздергивая подбородок, отчего его слова прозвучали еще более нелепо и излишне пафосно.
– Не смею вас больше задерживать, милостивый государь.
– В таком случае вынужден откланяться, – гордо заявил юный выскочка, которого явно интересовало только то, как он выглядел, передавая барону вызов Пушкина. Он успел уже несколько раз взглянуть на себя в большое зеркало, висевшее в гостиной, и с важным видом провести рукой по каштановым волнистым волосам.
Выпроводив гостя, Геккерн повернулся к Брею и потерянно дернул застывшими серыми губами, пытаясь изобразить улыбку. Руки у него дрожали, голос срывался, и он открыл дверцу буфета, достав графин с водкой и две рюмки.
– Отто…
– Успокойся, Луи, даст Бог, все обойдется.
– Нет… не обойдется, Брей… Надо, чтобы скорее вернулся Жорж… Говорил я ему насчет этой Натали – не доведет она его до добра… Но он не слушал… Пить будешь?
– Давай, Луи, – за удачу. Пусть она не отворачивается от нас…
– Угу, – мрачно усмехнулся Геккерн, одним махом опрокидывая рюмку. – И не поворачивается жопой…
…Первым движением Пьера было подойти к мадам Пушкиной и отдать ей выпавшую из ее руки записочку со словами: «Вы, кажется, что-то потеряли, мадам!»
Но, чуть поколебавшись, он тихо вышел за дверь и повернул направо, в бильярдную, где в дальнем углу сидели и болтали по-французски два старичка, сотрудники посольства и коллеги Нессельроде. Вежливо раскланявшись с обоими, он отвернулся к окну и, спрятавшись за штору, вытащил написанную по-французски записочку и быстро прочитал ее.
Моя обожаемая Натали!
Я надеюсь, что Вы не собираетесь надолго задерживаться в гостях у Нессельроде. Меня они уже преизрядно утомили, и единственное существо, которое я по-настоящему желал бы видеть, – это Вас. Смею надеяться, богиня, что Вы не откажете мне в моей скромной просьбе и уедете от них не позднее чем в половине седьмого вечера.
Я буду ждать Вас, как всегда, в розовом будуаре.
Преданный Вам, Н.
О Господи…
На миг ему снова стало страшно, как тогда, на балу, когда он поспешно удирал, не разбирая дороги, через все коридоры Зимнего дворца, и был почти уверен, что за ним гонятся.
Авторство записки не вызывало сомнений, к тому же государь был здесь, у министра иностранных дел, и не сводил блестящих глаз с госпожи Пушкиной, которая вот уже полчаса увлеченно беседовала с голландским посланником.
Долгоруков, раскланявшись с Геккерном, сразу обратил внимание на то, что он приехал один, без Жоржа, и был крайне раздосадован, хотя и не показал виду.
Вот и хорошо, что его нет… ты же не собираешься убить его прямо сейчас…
Он пристроился поближе к посланнику и Пушкиной. Они беседовали тихо, вполголоса, и до Пьера долетали лишь обрывки фраз: «Я умоляю вас быть честной до конца – или быть с ним, или прекратить…», и в ответ тихий шепот Натали: «Я не принадлежу себе, хотя мое сердце отдано ему…»
Ложь… Нет у тебя никакого сердца, манерная заводная кукла…
Вечно оголенная Елизавета Хитрово, закатывая глаза и привычно кокетничая, нарочито громко и деланно на что-то негодовала, Катрин без умолку болтала с Россетами, Азинька бросала на Пушкина встревоженные взгляды, видя его неестественно оживленное состояние, которое можно уже было назвать близким к истерике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
– Я не знаю. – Обычно веселый и жизнерадостный, Брей хмуро уставился в пол, продолжая качать ногой и избегая смотреть на Геккерна. – Вчера человек семь получили такие дипломы – Нессельроде, Карамзина, Хитрово… сам Пушкин тоже. Знаешь… Луи, я ничего не хочу сказать… но Карамзина с Хитровой в один голос вопили, что это ты написал…
Геккерн, не веря своим ушам, в немом изумлении уставился на пасквиль, затем на Брея. Карандаш сломался пополам, хрустнув в его руках, и он тяжело грохнул кулаком по столу, едва не свалив серебряную вазу.
– Что ты несешь?! Как… как у тебя язык повернулся сказать такое? И потом… скажи мне, Брей, дорогой, – ты что, держишь меня за идиота?
– Луи, я и не думал…
– Нет уж! Теперь дослушай меня до конца, Отто, и не перебивай! Ты знаешь, как мне тяжело далась моя дипломатическая карьера! И даже если бы я был негодяем и захотел оскорбить кого-то – я бы все равно не написал этого, потому что я не кретин и сам себе нагадить не могу! Ты что, не понимаешь, чем кончаются такие штучки? Они же не могут пройти безнаказанными – Пушкин непременно найдет и вызовет обидчика, а дальше что? Дуэль, чья-то смерть и уж, само собой, конец моей карьеры и высылка из России ко всем чертям!..
– Луи, Пушкин тоже уверен, что это написал ты или Жорж…
– Жорж?.. Да я его уже четвертый день здесь не вижу, Отто! Вот смотри – он записочку мне прислал. Наказали его за плохую организацию гвардейского смотра, – барон впервые за все время улыбнулся, вспомнив о Жорже, – сидит в казармах безвылазно и жалуется мне на жизнь, просясь домой. Охота была ему под пулю лезть из-за этой дряни… Слушай – а кто мог это сделать?
Брей задумчиво пожал плечами, но взгляд его потеплел, легко коснувшись Геккерна.
Прости меня, дурака, Луи, как я мог принести тебе этот кусок дерьма?..
– Представления не имею… Но одно понятно – кто-то хочет выставить Пушкина рогоносцем, опозорить его жену…
– И поссорить его с царем – намек, по-моему, понятен…
– Луи, все знают, что Жорж и мадам Пушкина влюблены… Я не понимаю, при чем здесь государь… это выпад в сторону Жоржа, и я опасаюсь самого худшего…
Резкий звонок в дверь прервал затянувшуюся паузу. Геккерн вздрогнул, закрыв глаза и обхватив руками голову, как будто хотел заткнуть уши. Через минуту камердинер Геккерна доложил:
– Иван Николаевич Гончаров. С известием от господина Пушкина.
Посланник, вмиг став белее мела, на ватных ногах пошел встречать младшего брата Гончаровых, Ивана. Брей хотел было откланяться и уйти, но барон жестом удержал его.
Молодой человек, миловидный и румяный с мороза, с чуть косящими, как у сестер, карими глазами, с натянутой вежливостью поздоровался с обоими послами и встал у двери, несмотря на любезно предложенное ему бароном кресло.
– Чем могу служить? – сдержанно и без особых церемоний спросил Геккерн, скрестив на груди руки и смерив молодого человека с головы до ног надменным взглядом.
– Я имею честь передать вашему сыну господину Дантесу-Геккерну вызов на дуэль от Александра Пушкина! – выпалил тот. – Поручик Дантес оскорбил моего свояка, и теперь должен будет защищать свою честь как подобает дворянину.
– Давайте письмо. Это, надеюсь, письменный вызов? – холодно поинтересовался барон, не сводя с Гончарова-младшего тревожно потемневших глаз.
– Нет… Cartelverbale .
– Благодарю вас, господин Гончаров, непременно передам, – сухо отозвался Геккерн. – Что-нибудь еще?
– Нет… Я уже все сказал, – растерянно произнес юноша, стушевавшийся под пронзительным взглядом ледяных серых глаз барона, но, несмотря на это, пытавшийся держаться гордо и независимо, высокомерно вздергивая подбородок, отчего его слова прозвучали еще более нелепо и излишне пафосно.
– Не смею вас больше задерживать, милостивый государь.
– В таком случае вынужден откланяться, – гордо заявил юный выскочка, которого явно интересовало только то, как он выглядел, передавая барону вызов Пушкина. Он успел уже несколько раз взглянуть на себя в большое зеркало, висевшее в гостиной, и с важным видом провести рукой по каштановым волнистым волосам.
Выпроводив гостя, Геккерн повернулся к Брею и потерянно дернул застывшими серыми губами, пытаясь изобразить улыбку. Руки у него дрожали, голос срывался, и он открыл дверцу буфета, достав графин с водкой и две рюмки.
– Отто…
– Успокойся, Луи, даст Бог, все обойдется.
– Нет… не обойдется, Брей… Надо, чтобы скорее вернулся Жорж… Говорил я ему насчет этой Натали – не доведет она его до добра… Но он не слушал… Пить будешь?
– Давай, Луи, – за удачу. Пусть она не отворачивается от нас…
– Угу, – мрачно усмехнулся Геккерн, одним махом опрокидывая рюмку. – И не поворачивается жопой…
…Первым движением Пьера было подойти к мадам Пушкиной и отдать ей выпавшую из ее руки записочку со словами: «Вы, кажется, что-то потеряли, мадам!»
Но, чуть поколебавшись, он тихо вышел за дверь и повернул направо, в бильярдную, где в дальнем углу сидели и болтали по-французски два старичка, сотрудники посольства и коллеги Нессельроде. Вежливо раскланявшись с обоими, он отвернулся к окну и, спрятавшись за штору, вытащил написанную по-французски записочку и быстро прочитал ее.
Моя обожаемая Натали!
Я надеюсь, что Вы не собираетесь надолго задерживаться в гостях у Нессельроде. Меня они уже преизрядно утомили, и единственное существо, которое я по-настоящему желал бы видеть, – это Вас. Смею надеяться, богиня, что Вы не откажете мне в моей скромной просьбе и уедете от них не позднее чем в половине седьмого вечера.
Я буду ждать Вас, как всегда, в розовом будуаре.
Преданный Вам, Н.
О Господи…
На миг ему снова стало страшно, как тогда, на балу, когда он поспешно удирал, не разбирая дороги, через все коридоры Зимнего дворца, и был почти уверен, что за ним гонятся.
Авторство записки не вызывало сомнений, к тому же государь был здесь, у министра иностранных дел, и не сводил блестящих глаз с госпожи Пушкиной, которая вот уже полчаса увлеченно беседовала с голландским посланником.
Долгоруков, раскланявшись с Геккерном, сразу обратил внимание на то, что он приехал один, без Жоржа, и был крайне раздосадован, хотя и не показал виду.
Вот и хорошо, что его нет… ты же не собираешься убить его прямо сейчас…
Он пристроился поближе к посланнику и Пушкиной. Они беседовали тихо, вполголоса, и до Пьера долетали лишь обрывки фраз: «Я умоляю вас быть честной до конца – или быть с ним, или прекратить…», и в ответ тихий шепот Натали: «Я не принадлежу себе, хотя мое сердце отдано ему…»
Ложь… Нет у тебя никакого сердца, манерная заводная кукла…
Вечно оголенная Елизавета Хитрово, закатывая глаза и привычно кокетничая, нарочито громко и деланно на что-то негодовала, Катрин без умолку болтала с Россетами, Азинька бросала на Пушкина встревоженные взгляды, видя его неестественно оживленное состояние, которое можно уже было назвать близким к истерике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69