Кажется, разоблачение «животворящего» священника окончательно отвратило ее от меня. Это было неприятно, девушка мне нравилась все больше и больше. Был в ней какой-то непонятный шарм, возможно, внутренняя независимость и хорошо скрытая сексуальность. Причем, как мне казалось, немалая.
– Тогда пойдемте к вашей матушке, – не раздумывая, согласился я.
Ксения тотчас встала, но Федор остался сидеть на месте. Было заметно, что ему любопытно не меньше, чем сестре, но ему по каким-то правилам не следовало или нельзя было идти на половину матери.
Плавно ступая невидимыми под долгополым сарафаном ногами, девушка пошла вперед показывать дорогу. Мне было любопытно взглянуть на внутренние царские покои. Однако ничего необычного здесь не оказалось. На мой взгляд, все было достаточно скромно и утилитарно. Никакой роскоши, необычных ковров, гобеленов, драгоценного оружия на стенах. Обычный дом небогатых людей.
– Здесь, – сказала царевна и без стука вошла в светелку на втором этаже. Я, склонив голову перед низкой притолокой, оказался в довольно большой комнате с полатями, сундуками, какими-то сооружениями вроде открытых буфетных полок, но которых стояли металлические, скорее всего золотые, кубки и кувшины. На высоких, широких полатях, утопая в перинах, лежала вдовствующая царица. Она уже сняла парадное обеденное платье и была одета в простой, ничем не украшенный сарафан из тонкой шелковой ткани.
Как только мы вошли, несколько служанок, занятых домашним делами, с низкими поклонами, гуськом, покинули комнату. Мы остались втроем. Царица спустила босые ноги с полатей и села, удивленно глядя на меня.
– Матушка, – обратилась к ней Ксения, – этот человек говорит, что он лекарь. Пусть попробует полечить тебя от головы.
Пока она говорила, я с интересом рассматривал Марию Григорьевну. Царице было чуть больше сорока, что по этим временам было почтенным возрастом. У нее оказалось простое, довольно полное круглое лицо и небольшие глаза, в которых пряталась тревога. Во всяком случае, на меня она смотрела почти с испугом.
– Подойди сюда, милый, – позвала меня царица и сделала приглашающий жест рукой.
Я подошел к полатям и низко, коснувшись пальцами пола, поклонился.
– Ты правда умеешь лечить?
– Правда, государыня, умею.
– Учился где или от Господа?
– И учился, и от Бога. Позволь посмотреть, чем ты больна.
– Гляди, не жалко, – бледно улыбнулась Марья Григорьевна. – Как голубчик мой Борис Федорович преставился перед Всевышним, с тех пор головой и маюсь.
– Понятно, – сказал я, подходя к ней вплотную, – после большого горя такое часто случается.
Теперь вблизи было видно, какие у царицы усталые, грустные глаза. Набрякшие от частых слез веки были полуопущены, отчего издалека казалось, что она то ли напугана, то ли подозрительна.
– Ложитесь, – попросил я, – я вас полечу, а потом вам нужно будет подольше поспать. Надеюсь, после этого голова болеть перестанет.
– Полно, голубчик, меня иноземные доктора, коих покойный муж привез со всего света, не смогли вылечить. Куда тебе с ними тягаться!
– Попробую, может быть, и получится. Вам для лечения ничего не нужно делать, просто ложитесь удобнее и закройте глаза.
Мария Григорьевна кивнула дочери и послушно выполнила мою просьбу. Я перекрестился на иконы, не потому, что надеялся, что они мне помогут, а для того, чтобы успокоить религиозную подозрительность Ксении. Она чувствовала ответственность за то, что приблизила к матери никому не известного человека и смотрела за мной в оба. Дальше я применил свою обычную методику и спустя четверть часа царица крепко спала, а я был почти полностью обессилен. Надо сказать, что мои шаманские пассы на Ксению произвели хорошее впечатление. Теперь она смотрела на меня без прежней плохо скрытой враждебности. Отчасти даже благосклонно.
– Что с матушкой? – спросила она, когда мы тихо вышли из опочивальни.
– Страдает после смерти вашего отца. Если сумеет отвлечься от горя, тогда скоро выздоровеет. Ей стоило бы съездить на богомолье в святые места. Только теперь этого делать нельзя, на дорогах слишком опасно.
– Неужели у нас не хватит стрельцов, чтобы в пути отбиться от разбойников?! – высокомерно воскликнула Ксения.
– Царевна, – устало сказал я, – мне нужно отдохнуть. Давай отложим спор до следующего раза. Если я тебе больше не нужен, разреши уйти.
– Нет, уходить тебе пока рано, ты же обещал вылечить матушку. А отдохнуть можешь в моих покоях.
Предложение прозвучало так двусмысленно, что я не нашел, что сказать, только скосил на нее взгляд. Однако васильковые глаза смотрели так безмятежно, что я устыдился своих мыслей.
Жила Ксения в покоях рядом с матушкиными. Как и у той, ничего интересного в ее помещениях не оказалось. Разве что наряженная в лоскутное платьице карлица, с шутками и прибаутками, которых я не понял, подбежавшая к царевне. Ксения незаметным движением руки ее остановила и велела устроить меня на отдых. Карлица удивленно осмотрела мужчину, позвала за собой и побежала впереди, забавно перебирая коротенькими ножками. Однако как только мы остались одни, сделалась серьезной и, взглянув на меня без улыбки, спросила:
– Ты, добрый молодец, кто таков?
– Лекарь, лечу царицу от головы, – вежливо ответил я.
– А почему отдыхать среди бела дня собрался, да еще в женских покоях? Никак сам занемог?
Шутка вышла вполне серьезная, и я так же серьезно на нее ответил:
– Что делать, голубушка, и лекаря, случается, болеют, не болеют одни ангелы небесные, Вот ты-то здорова ли?
– Здорова, молодец, я так мала, что во мне болезни не помещаются.
Так перекидываясь не очень искусными и глубокомысленными репликами, мы прошли через две небольшие комнаты, в которых почти не было мебели, разве что встроенная, которую сделали при строительстве, вроде лавок и столов, и попали в совсем крохотную комнатушку. В ней не было даже оконца, так что напоминала она пустую кладовку.
– Вот лавка, ложись, отдохни пока, – сказала провожатая. – Как понадобишься Ксюшке-вострушке, я тебя мигом позову.
– Погоди, – остановил я ее, – как тебя звать-величать?
– Меня-то? Матрена, в воде мочена, ростом малая, умом большая.
– Это я уже понял, – серьезно сказал я. – Только зачем говоришь, что ничем не больна, когда у тебя глаза гноятся?
– Э, добрый молодец, глаза не... (она вставила ядреное словечко), проморгаются.
– Зачем же ты так, я ведь не царских кровей, мне такие шутки не смешны. Давай лучше тебя полечу.
– А сможешь или на меня ... положишь? – опять по привычке нести смешную, двусмысленную ересь откликнулась она.
– Смогу, – коротко ответил я. – Садись на лавку и закрой глаза.
– Ладно, – рассудительно сказала она, меняя тон разговора, – попробуй, полечи, попытка не пытка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– Тогда пойдемте к вашей матушке, – не раздумывая, согласился я.
Ксения тотчас встала, но Федор остался сидеть на месте. Было заметно, что ему любопытно не меньше, чем сестре, но ему по каким-то правилам не следовало или нельзя было идти на половину матери.
Плавно ступая невидимыми под долгополым сарафаном ногами, девушка пошла вперед показывать дорогу. Мне было любопытно взглянуть на внутренние царские покои. Однако ничего необычного здесь не оказалось. На мой взгляд, все было достаточно скромно и утилитарно. Никакой роскоши, необычных ковров, гобеленов, драгоценного оружия на стенах. Обычный дом небогатых людей.
– Здесь, – сказала царевна и без стука вошла в светелку на втором этаже. Я, склонив голову перед низкой притолокой, оказался в довольно большой комнате с полатями, сундуками, какими-то сооружениями вроде открытых буфетных полок, но которых стояли металлические, скорее всего золотые, кубки и кувшины. На высоких, широких полатях, утопая в перинах, лежала вдовствующая царица. Она уже сняла парадное обеденное платье и была одета в простой, ничем не украшенный сарафан из тонкой шелковой ткани.
Как только мы вошли, несколько служанок, занятых домашним делами, с низкими поклонами, гуськом, покинули комнату. Мы остались втроем. Царица спустила босые ноги с полатей и села, удивленно глядя на меня.
– Матушка, – обратилась к ней Ксения, – этот человек говорит, что он лекарь. Пусть попробует полечить тебя от головы.
Пока она говорила, я с интересом рассматривал Марию Григорьевну. Царице было чуть больше сорока, что по этим временам было почтенным возрастом. У нее оказалось простое, довольно полное круглое лицо и небольшие глаза, в которых пряталась тревога. Во всяком случае, на меня она смотрела почти с испугом.
– Подойди сюда, милый, – позвала меня царица и сделала приглашающий жест рукой.
Я подошел к полатям и низко, коснувшись пальцами пола, поклонился.
– Ты правда умеешь лечить?
– Правда, государыня, умею.
– Учился где или от Господа?
– И учился, и от Бога. Позволь посмотреть, чем ты больна.
– Гляди, не жалко, – бледно улыбнулась Марья Григорьевна. – Как голубчик мой Борис Федорович преставился перед Всевышним, с тех пор головой и маюсь.
– Понятно, – сказал я, подходя к ней вплотную, – после большого горя такое часто случается.
Теперь вблизи было видно, какие у царицы усталые, грустные глаза. Набрякшие от частых слез веки были полуопущены, отчего издалека казалось, что она то ли напугана, то ли подозрительна.
– Ложитесь, – попросил я, – я вас полечу, а потом вам нужно будет подольше поспать. Надеюсь, после этого голова болеть перестанет.
– Полно, голубчик, меня иноземные доктора, коих покойный муж привез со всего света, не смогли вылечить. Куда тебе с ними тягаться!
– Попробую, может быть, и получится. Вам для лечения ничего не нужно делать, просто ложитесь удобнее и закройте глаза.
Мария Григорьевна кивнула дочери и послушно выполнила мою просьбу. Я перекрестился на иконы, не потому, что надеялся, что они мне помогут, а для того, чтобы успокоить религиозную подозрительность Ксении. Она чувствовала ответственность за то, что приблизила к матери никому не известного человека и смотрела за мной в оба. Дальше я применил свою обычную методику и спустя четверть часа царица крепко спала, а я был почти полностью обессилен. Надо сказать, что мои шаманские пассы на Ксению произвели хорошее впечатление. Теперь она смотрела на меня без прежней плохо скрытой враждебности. Отчасти даже благосклонно.
– Что с матушкой? – спросила она, когда мы тихо вышли из опочивальни.
– Страдает после смерти вашего отца. Если сумеет отвлечься от горя, тогда скоро выздоровеет. Ей стоило бы съездить на богомолье в святые места. Только теперь этого делать нельзя, на дорогах слишком опасно.
– Неужели у нас не хватит стрельцов, чтобы в пути отбиться от разбойников?! – высокомерно воскликнула Ксения.
– Царевна, – устало сказал я, – мне нужно отдохнуть. Давай отложим спор до следующего раза. Если я тебе больше не нужен, разреши уйти.
– Нет, уходить тебе пока рано, ты же обещал вылечить матушку. А отдохнуть можешь в моих покоях.
Предложение прозвучало так двусмысленно, что я не нашел, что сказать, только скосил на нее взгляд. Однако васильковые глаза смотрели так безмятежно, что я устыдился своих мыслей.
Жила Ксения в покоях рядом с матушкиными. Как и у той, ничего интересного в ее помещениях не оказалось. Разве что наряженная в лоскутное платьице карлица, с шутками и прибаутками, которых я не понял, подбежавшая к царевне. Ксения незаметным движением руки ее остановила и велела устроить меня на отдых. Карлица удивленно осмотрела мужчину, позвала за собой и побежала впереди, забавно перебирая коротенькими ножками. Однако как только мы остались одни, сделалась серьезной и, взглянув на меня без улыбки, спросила:
– Ты, добрый молодец, кто таков?
– Лекарь, лечу царицу от головы, – вежливо ответил я.
– А почему отдыхать среди бела дня собрался, да еще в женских покоях? Никак сам занемог?
Шутка вышла вполне серьезная, и я так же серьезно на нее ответил:
– Что делать, голубушка, и лекаря, случается, болеют, не болеют одни ангелы небесные, Вот ты-то здорова ли?
– Здорова, молодец, я так мала, что во мне болезни не помещаются.
Так перекидываясь не очень искусными и глубокомысленными репликами, мы прошли через две небольшие комнаты, в которых почти не было мебели, разве что встроенная, которую сделали при строительстве, вроде лавок и столов, и попали в совсем крохотную комнатушку. В ней не было даже оконца, так что напоминала она пустую кладовку.
– Вот лавка, ложись, отдохни пока, – сказала провожатая. – Как понадобишься Ксюшке-вострушке, я тебя мигом позову.
– Погоди, – остановил я ее, – как тебя звать-величать?
– Меня-то? Матрена, в воде мочена, ростом малая, умом большая.
– Это я уже понял, – серьезно сказал я. – Только зачем говоришь, что ничем не больна, когда у тебя глаза гноятся?
– Э, добрый молодец, глаза не... (она вставила ядреное словечко), проморгаются.
– Зачем же ты так, я ведь не царских кровей, мне такие шутки не смешны. Давай лучше тебя полечу.
– А сможешь или на меня ... положишь? – опять по привычке нести смешную, двусмысленную ересь откликнулась она.
– Смогу, – коротко ответил я. – Садись на лавку и закрой глаза.
– Ладно, – рассудительно сказала она, меняя тон разговора, – попробуй, полечи, попытка не пытка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79