Пока их не почистили в восемнадцатом веке, они действительно назывались Погаными или Грязными.
– Понятно, теперь держись за меня крепко, поедем с ветерком!
Я пришпорил коня, и он легко взял в галоп. Мне даже в голову не пришло, что Никита сможет нас догнать. Не таким конем был мой донец, чтобы позволить равняться с собой по мощи и скорости заурядным слободским конягам. Мы быстро миновали слободы и пустыри, въехали в городские улицы. Я по-прежнему путался в хитросплетении московских переулков и тупиков, ориентировался исключительно по азимуту.
Спутница безропотно терпела тряску, тесно прижавшись к спине. Только когда начали попадаться знакомые ей ориентиры, кажется, окончательно поверила, что ей не хотят зла, и даже подала голос:
– А Маруся тебе кем приходится?
– Знакомой, – обобщенно ответил я.
– Федор ее жених? – задала она следующий вопрос.
– Жених. Что, он тебе тоже приглянулся?
Дарья не ответила, спросила другое:
– А почему ты ее спасал?
– Это долгая история, так сразу не расскажешь. Ее из-за меня похитили, вот и пришлось...
– А она тебе нравится?
– Нет, не нравится, тем более, у меня есть другая.
Девушка какое-то время молчала, потом вдруг спросила:
– А Никита, он что?
– Он в тебя влюбился, только мне кажется, что он плохой человек. Если вдруг у вас появится, тебе его нужно опасаться.
Говорить на ходу было неудобно, мне приходилось поворачиваться в ее сторону, чтобы ветром не относило слова.
– А почему, – опять заговорила Дарья, но я ее перебил:
– Давай потом поговорим, когда доедем.
– Потом не получится, – ответила она, но замолчала.
Снова заговаривать пришлось уже мне:
– Ты теперь знаешь, куда ехать?
– Поезжай пока прямо, я укажу, куда сворачивать.
Действительно, оказалось, что мы уже почти добрались до цели. После двух поворотов доехали до ее дома. Дух здесь был такой тяжелый, что пришлось зажать нос. Потому, не сходя с коня, я постучал в ворота. Они быстро, как будто нас здесь ждали, распахнулись, На улицу выскочила простоволосая женщина с красным, распухшим лицом. Сначала испуганно посмотрела на меня, вдруг заметила за моей спиной Дашу и неожиданно зашлась пронзительным криком. Тотчас прибежала куча людей Дашу буквально сняли с крупа моего донца и на руках понесли во двор. Теперь оттуда доносились крики, а я остался один на улице Все произошло так быстро, что мы даже не успели проститься. Впрочем, мне подумалось, что это и к лучшему, долгие проводы – лишние слезы. Я в ее глазах был спасителем, а много ли нужно в таком юном возрасте для романтического увлечения. Чтобы не оставлять себе соблазна покрасоваться в роли скромного бескорыстного героя, да заодно отирать слезы благодарности с нежной девичьей щечки, я пришпорил коня и поскакал в сторону Кремля.
Однако на этом мои приключения еще не кончились. Не успел я доехать до конца улицы, как дорогу преградил всадник. Выскочил он, черт его знает, откуда, так что мой донец чуть не налетел на него и только в последний момент сумел остановиться. Всадник смотрел на меня ледяным орлиным взором и ждал, что я его испугаюсь. Я не испугался и спросил с нескрываемой насмешкой:
– Ну, и чего тебе нужно?
– Ты знаешь, что те, кто против меня идут, долго не живут?! – с кривой ухмылкой проговорил он.
– Да ну? Значит, на том свете по тебе многие скучают.
Целовальник Никита такой загробный юмор не понял, смерил меня презрительным взглядом и красноречиво опустил руку на эфес сабли. Так как я не молил о пощаде, не бледнел со страха и вообще поступал не так, как бы ему хотелось, он явно не знал, что делать дальше.
– Долго ты еще будешь торчать у меня на дороге? – вежливо поинтересовался я.
Он, не ответив на вопрос, грубо гаркнул:
– Где Дашка?
– Тебе лучше про нее забыть, – посоветовал я. – Она не про таких м... как ты.
Мне самому было непонятно, зачем я его провоцирую. Может быть, в тот момент самому хотелось подраться или подсознательно понимал, что если сейчас с ним не разберусь, потом от него может быть много проблем. От оскорбительного эпитета целовальник взвился и выхватил из ножен паршивую сабельку. Однако я вызова не принял, пустил коленями донца, и приученная к сечам боевая казацкая лошадь бросилась вперед, грудью ударила в бок тонконого жеребца противника. Все произошло так быстро, что целовальник, не успев хоть как-то среагировать, оказался на земле со сломанной ногой, да еще придавленный упавшей лошадью. От боли и неожиданности он громко вскрикнул, инстинктивно попытался высвободить поврежденную ногу и отползти.
Я свесился с седла и провел концом кинжала по его горлу так, что он резко откинувшись, гулко стукнулся затылком о мостовую. Теперь Никита испугался по-настоящему. Наверное, ощутил, как ему, беспомощному, перерезают глотку. Я заглянул в его стылые глаза, повел перед ними острием и тихим голосом предупредил:
– Если я тебя еще когда-нибудь не то, что встречу, просто увижу, – зарежу! Запомни!
После чего вернулся в нормальное положение и, объехав застывшего на земле человека и пытающуюся подняться лошадь, последовал своей дорогой. Вдогонку угроз не последовало, только обижено заржал жеребец.
Когда постоянно сталкиваешься с опасностями, инстинкт самосохранения постепенно притупляется. То, что в обычном мирном состоянии превратилось бы в неординарное событие, которое еще долго волновало воображение, теперь мной воспринималось, как короткий эпизод, не задерживающийся в памяти. Да целовальник и не стоил того, чтобы о нем помнить вечно. Он был обычным наглецом, неправильно позиционирующим себя во вселенной. Сколько еще таких самодовольных ничтожеств родит наша земля!
Я не спеша ехал по условной мостовой исторического центра столицы. Слово «мостовая» происходит от действия «мостить», то есть чем-то выкладывать дорогу, превращать ее в мост. Увы, до такой роскоши Москва еще не дошла. Если в Кремле кое-где уже встречались деревянные мостки и тротуары, то в самом городе все оставалось по-сельски просто. Впрочем, это, кажется, никого особенно не напрягало.
Моя лошадь мягко ступала по разбитой, пыльной улице, а я размышлял, как с пользой употребить время до вечера. Возвращаться в Кремль и торчать без дела в царских сенях мне не хотелось категорически. Сидеть в кабаке и трескать подпольную водку было скучно, а других развлечений, кроме бани и церкви, пока в заводе не было. Обычная лихорадочная утренняя активность горожан после обеда спадала до сонной одури. На улицах почти не встречалось прохожих, народ предавался послеобеденной сиесте. Вскоре дорога и лошадь привели меня на Сенную площадь, где еще хоть как-то теплилась жизнь.
Будущая Лубянская площадь была заставлена возами сена, телегами с овсом, здесь же лошадиные барышники торговали своим живым товаром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– Понятно, теперь держись за меня крепко, поедем с ветерком!
Я пришпорил коня, и он легко взял в галоп. Мне даже в голову не пришло, что Никита сможет нас догнать. Не таким конем был мой донец, чтобы позволить равняться с собой по мощи и скорости заурядным слободским конягам. Мы быстро миновали слободы и пустыри, въехали в городские улицы. Я по-прежнему путался в хитросплетении московских переулков и тупиков, ориентировался исключительно по азимуту.
Спутница безропотно терпела тряску, тесно прижавшись к спине. Только когда начали попадаться знакомые ей ориентиры, кажется, окончательно поверила, что ей не хотят зла, и даже подала голос:
– А Маруся тебе кем приходится?
– Знакомой, – обобщенно ответил я.
– Федор ее жених? – задала она следующий вопрос.
– Жених. Что, он тебе тоже приглянулся?
Дарья не ответила, спросила другое:
– А почему ты ее спасал?
– Это долгая история, так сразу не расскажешь. Ее из-за меня похитили, вот и пришлось...
– А она тебе нравится?
– Нет, не нравится, тем более, у меня есть другая.
Девушка какое-то время молчала, потом вдруг спросила:
– А Никита, он что?
– Он в тебя влюбился, только мне кажется, что он плохой человек. Если вдруг у вас появится, тебе его нужно опасаться.
Говорить на ходу было неудобно, мне приходилось поворачиваться в ее сторону, чтобы ветром не относило слова.
– А почему, – опять заговорила Дарья, но я ее перебил:
– Давай потом поговорим, когда доедем.
– Потом не получится, – ответила она, но замолчала.
Снова заговаривать пришлось уже мне:
– Ты теперь знаешь, куда ехать?
– Поезжай пока прямо, я укажу, куда сворачивать.
Действительно, оказалось, что мы уже почти добрались до цели. После двух поворотов доехали до ее дома. Дух здесь был такой тяжелый, что пришлось зажать нос. Потому, не сходя с коня, я постучал в ворота. Они быстро, как будто нас здесь ждали, распахнулись, На улицу выскочила простоволосая женщина с красным, распухшим лицом. Сначала испуганно посмотрела на меня, вдруг заметила за моей спиной Дашу и неожиданно зашлась пронзительным криком. Тотчас прибежала куча людей Дашу буквально сняли с крупа моего донца и на руках понесли во двор. Теперь оттуда доносились крики, а я остался один на улице Все произошло так быстро, что мы даже не успели проститься. Впрочем, мне подумалось, что это и к лучшему, долгие проводы – лишние слезы. Я в ее глазах был спасителем, а много ли нужно в таком юном возрасте для романтического увлечения. Чтобы не оставлять себе соблазна покрасоваться в роли скромного бескорыстного героя, да заодно отирать слезы благодарности с нежной девичьей щечки, я пришпорил коня и поскакал в сторону Кремля.
Однако на этом мои приключения еще не кончились. Не успел я доехать до конца улицы, как дорогу преградил всадник. Выскочил он, черт его знает, откуда, так что мой донец чуть не налетел на него и только в последний момент сумел остановиться. Всадник смотрел на меня ледяным орлиным взором и ждал, что я его испугаюсь. Я не испугался и спросил с нескрываемой насмешкой:
– Ну, и чего тебе нужно?
– Ты знаешь, что те, кто против меня идут, долго не живут?! – с кривой ухмылкой проговорил он.
– Да ну? Значит, на том свете по тебе многие скучают.
Целовальник Никита такой загробный юмор не понял, смерил меня презрительным взглядом и красноречиво опустил руку на эфес сабли. Так как я не молил о пощаде, не бледнел со страха и вообще поступал не так, как бы ему хотелось, он явно не знал, что делать дальше.
– Долго ты еще будешь торчать у меня на дороге? – вежливо поинтересовался я.
Он, не ответив на вопрос, грубо гаркнул:
– Где Дашка?
– Тебе лучше про нее забыть, – посоветовал я. – Она не про таких м... как ты.
Мне самому было непонятно, зачем я его провоцирую. Может быть, в тот момент самому хотелось подраться или подсознательно понимал, что если сейчас с ним не разберусь, потом от него может быть много проблем. От оскорбительного эпитета целовальник взвился и выхватил из ножен паршивую сабельку. Однако я вызова не принял, пустил коленями донца, и приученная к сечам боевая казацкая лошадь бросилась вперед, грудью ударила в бок тонконого жеребца противника. Все произошло так быстро, что целовальник, не успев хоть как-то среагировать, оказался на земле со сломанной ногой, да еще придавленный упавшей лошадью. От боли и неожиданности он громко вскрикнул, инстинктивно попытался высвободить поврежденную ногу и отползти.
Я свесился с седла и провел концом кинжала по его горлу так, что он резко откинувшись, гулко стукнулся затылком о мостовую. Теперь Никита испугался по-настоящему. Наверное, ощутил, как ему, беспомощному, перерезают глотку. Я заглянул в его стылые глаза, повел перед ними острием и тихим голосом предупредил:
– Если я тебя еще когда-нибудь не то, что встречу, просто увижу, – зарежу! Запомни!
После чего вернулся в нормальное положение и, объехав застывшего на земле человека и пытающуюся подняться лошадь, последовал своей дорогой. Вдогонку угроз не последовало, только обижено заржал жеребец.
Когда постоянно сталкиваешься с опасностями, инстинкт самосохранения постепенно притупляется. То, что в обычном мирном состоянии превратилось бы в неординарное событие, которое еще долго волновало воображение, теперь мной воспринималось, как короткий эпизод, не задерживающийся в памяти. Да целовальник и не стоил того, чтобы о нем помнить вечно. Он был обычным наглецом, неправильно позиционирующим себя во вселенной. Сколько еще таких самодовольных ничтожеств родит наша земля!
Я не спеша ехал по условной мостовой исторического центра столицы. Слово «мостовая» происходит от действия «мостить», то есть чем-то выкладывать дорогу, превращать ее в мост. Увы, до такой роскоши Москва еще не дошла. Если в Кремле кое-где уже встречались деревянные мостки и тротуары, то в самом городе все оставалось по-сельски просто. Впрочем, это, кажется, никого особенно не напрягало.
Моя лошадь мягко ступала по разбитой, пыльной улице, а я размышлял, как с пользой употребить время до вечера. Возвращаться в Кремль и торчать без дела в царских сенях мне не хотелось категорически. Сидеть в кабаке и трескать подпольную водку было скучно, а других развлечений, кроме бани и церкви, пока в заводе не было. Обычная лихорадочная утренняя активность горожан после обеда спадала до сонной одури. На улицах почти не встречалось прохожих, народ предавался послеобеденной сиесте. Вскоре дорога и лошадь привели меня на Сенную площадь, где еще хоть как-то теплилась жизнь.
Будущая Лубянская площадь была заставлена возами сена, телегами с овсом, здесь же лошадиные барышники торговали своим живым товаром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79