Шел, не торопясь, останавливался у витрин. Вышел на Джефферсон, тоже поглазел на витрины. Вечер был такой славный, знаете ли.
— А когда забирали машину из гаража...
— Да?
— ...не заметили девушку в бордовом платье?
— Нет, никакой девушки в бордовом платье я не видел.
— Высокая девушка в бордовом платье. Метр семьдесят пять ростом...
— Это мой рост, и, по-моему, высоким его назвать трудно.
— Черные волосы, голубые глаза?
— Да нет же, я вообще никого в гараже не видел.
— А может, в ресторане? В ресторане вы ее не видели?
— В ресторан я и не заходил. Говорю же, я сидел в баре.
— Мистер Загел, — сказал Мейер, — имя Дарси Уэллс вам ничего не говорит?
— А-а, теперь все понятно.
— Что вам понятно, мистер Загел?
— Понятно, что вас сюда привело. Ясно, ясно. Это ведь девушка, которую прошлой ночью повесили на фонарном столбе. Ясно.
— А откуда вам это известно?
— Вы что, смеетесь надо мной? Об этом же во всех газетах написано. Не говоря уже о телевидении. Между прочим, только что передавали в последней программе новостей. Я как раз смотрел телевизор, уже пижаму надел, а тут, ребята, вы появляетесь. Так вот, о Дарси Уэллс, которую, как и двух других, провесили на фонарном столбе, много говорили. Надо быть глухим и слепым, чтобы не знать и не слышать об этом. Элен! — внезапно крикнул он. — Зайди сюда, пожалуйста, на минуту. Стало быть, вы думаете, это моих рук дело. Очень интересно.
На самом деле они вовсе не думали, что это его рук дело.
Правда всегда себя покажет, и голос ее прозвучит так же громко, как удар гонга. Тем не менее они внимательно выслушали Элен Загел, которая рассказала, что муж вчера ушел из дома примерно в двадцать минут восьмого, после ужина: он забыл на работе кое-какие бумаги, а они нужны ему были, чтобы сверить компьютерную распечатку с собственными подсчетами; вернулся он в половине одиннадцатого, может, без четверти, и от него немного попахивало спиртным. Он работал примерно до полуночи, а потом лег; она уже спала, но включенный им свет разбудил ее.
— Этого достаточно? — спросила Элен. — Можно вернуться в спальню?
— Да, мэм, конечно, большое спасибо, — ответил Мейер.
— Надо ж, колотятся в дверь, когда добрые люди уже давно спят, — проворчала Элен, закрывая за собой дверь.
— Весьма сожалеем, — сказал Мейер, обращаясь к Загелу, — но это наша работа.
— Да, да, не стоит извинений. Надеюсь, вы поймаете его.
— Постараемся, сэр, спасибо.
— А вопрос можно задать?
— Разумеется.
— На вас это что — парик?
— Гм... да, — неохотно ответил Мейер.
— Я тоже подумываю, что надо бы обзавестись. Только не таким. Я хочу настоящий купить. Когда не угадаешь, что на тебе парик, понимаете, что я имею в виду?
— Н-да.
— Что ж, спокойной ночи, — проговорил Клинг. — Спасибо, что уделили нам столько времени, мистер Загел.
— Спокойной ночи, — пробормотал Мейер.
По дороге к машине он не произнес ни слова. Пока они беседовали с Загелом, разыгрался настоящий ветер. Похоже, вот-вот начнется дождь.
— Я так по-дурацки выгляжу, Берт? — проговорил Мейер.
Клинг промолчал.
— Берт?
— Ну, как тебе сказать... Вообще-то, честно говоря, да.
— Так я и думал.
Мейер стянул парик, подошел к мусорным ящикам, поднял крышку одного из них и швырнул парик внутрь.
— Легко достался, легко расстанемся, — вздохнул он.
Но голове стало холоднее. Мейер надеялся, что дождь все же не пойдет.
Фолгер-роуд заимствовала свое название у университета Фолгер, расположенного у нижней оконечности широкого бульвара, который, постепенно поднимаясь вверх, упирался другим своим концом в самый крупный деловой квартал города. Карелла как-то пытался объяснить одному приезжему, что если выделить центральную часть Сан-Диего, то она просто растворится в любом из отдельно взятых районов, которые в совокупности своей и составляют этот город — единственный, разумеется, настоящий город в целом мире. Ну, это, пожалуй, было слишком сильно сказано. Карелла не бывал в Лондоне, Париже, Риме и Токио или в других людских муравейниках, которые, с его точки зрения, можно было бы назвать настоящими городами. Впрочем, этому малому из Мадли Бутс, штат Айова, не объяснить было, что такие части города, как Квартал или Эшли Хайтс, просто проглотят его городишко и даже не поперхнутся. Это можно понять, если только понимаешь, что такое город, если понимаешь, что квартал, который называется, допустим, Фолджер Роуд, с яркими огнями, магазинами, оживленным движением и людским потоком равен не менее чем восемнадцати городам вроде Милдью, штат Флорида, или Брокен Бэк, штат Аризона.
Да и сам университет был, пожалуй, размером с город, не меньше, скажем, чем Лост Соулз, штат Монтана. Основанный католической церковью в 1892 году, он состоял тогда из нескольких больших каменных зданий, окруженных незастроенными участками земли. Они, впрочем, и сейчас пустовали. «Риверхед» это вульгарная перелицовка названия «Рихерт», которое, в свою очередь, представляло собой усеченный вариант оригинала «Рихерт Фарма». В давние времена, когда мир был еще молод, когда в городе привольно поживали голландцы, земля, примыкающая к Айсоле, принадлежала некоему Питеру Рихарту. Рихарт был фермером, который к шестидесяти восьми годам устал вставать с петухами и ложиться, едва стемнеет. По мере того как город рос и раздвигал свои границы и нужда в участках за пределами Айсолы становилась все острее, Рихарт либо продавал, либо отдавал в дар свои владения. В конце концов он освободился от них вовсе, а сам переехал в Айсолу, где зажил беспечной жизнью толстого богатого бюргера. Рихарт Фариз сделалась просто Рихарт: впрочем, эта простота была кажущейся. Когда разразилась первая мировая война, название это, между прочим, голландское, а вовсе не немецкое, стало оскорблять чувства людей, и посыпались петиции с требованиями изменить его из-за слишком тевтонского звучания, что, возможно, привлекает сюда всяких Гансов, которые подло отрезают руки бельгийским детишкам. В 1919 году возник Риверхед, который сохранился и доныне — только другой, не тот, что был в 1892 году, когда католическая церковь решила забросить в эти окраинные земли зерна просвещения.
Ныне университет занимал площадь в двенадцать гектаров дорогой земли, за которую можно было бы выручить такие деньги, что Папа отслужил бы торжественную мессу, а потом исполнил бы небольшой танец на улицах Варшавы. Весь кампус был окружен высокой каменной стеной, на строительство которой у итало-американских вольных каменщиков ушло не одно десятилетие. Пятнадцать лет назад университет открыл свои двери для девушек; этого Папа со своим окружением явно бы не одобрил. Поговорив в административном здании с клерком, у которого постоянно слезились глаза, Карелла с Олли выяснили, что Луэлла Скотт действительно является студенткой университета и живет в общежитии для первокурсниц, которое называется Ханникэт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— А когда забирали машину из гаража...
— Да?
— ...не заметили девушку в бордовом платье?
— Нет, никакой девушки в бордовом платье я не видел.
— Высокая девушка в бордовом платье. Метр семьдесят пять ростом...
— Это мой рост, и, по-моему, высоким его назвать трудно.
— Черные волосы, голубые глаза?
— Да нет же, я вообще никого в гараже не видел.
— А может, в ресторане? В ресторане вы ее не видели?
— В ресторан я и не заходил. Говорю же, я сидел в баре.
— Мистер Загел, — сказал Мейер, — имя Дарси Уэллс вам ничего не говорит?
— А-а, теперь все понятно.
— Что вам понятно, мистер Загел?
— Понятно, что вас сюда привело. Ясно, ясно. Это ведь девушка, которую прошлой ночью повесили на фонарном столбе. Ясно.
— А откуда вам это известно?
— Вы что, смеетесь надо мной? Об этом же во всех газетах написано. Не говоря уже о телевидении. Между прочим, только что передавали в последней программе новостей. Я как раз смотрел телевизор, уже пижаму надел, а тут, ребята, вы появляетесь. Так вот, о Дарси Уэллс, которую, как и двух других, провесили на фонарном столбе, много говорили. Надо быть глухим и слепым, чтобы не знать и не слышать об этом. Элен! — внезапно крикнул он. — Зайди сюда, пожалуйста, на минуту. Стало быть, вы думаете, это моих рук дело. Очень интересно.
На самом деле они вовсе не думали, что это его рук дело.
Правда всегда себя покажет, и голос ее прозвучит так же громко, как удар гонга. Тем не менее они внимательно выслушали Элен Загел, которая рассказала, что муж вчера ушел из дома примерно в двадцать минут восьмого, после ужина: он забыл на работе кое-какие бумаги, а они нужны ему были, чтобы сверить компьютерную распечатку с собственными подсчетами; вернулся он в половине одиннадцатого, может, без четверти, и от него немного попахивало спиртным. Он работал примерно до полуночи, а потом лег; она уже спала, но включенный им свет разбудил ее.
— Этого достаточно? — спросила Элен. — Можно вернуться в спальню?
— Да, мэм, конечно, большое спасибо, — ответил Мейер.
— Надо ж, колотятся в дверь, когда добрые люди уже давно спят, — проворчала Элен, закрывая за собой дверь.
— Весьма сожалеем, — сказал Мейер, обращаясь к Загелу, — но это наша работа.
— Да, да, не стоит извинений. Надеюсь, вы поймаете его.
— Постараемся, сэр, спасибо.
— А вопрос можно задать?
— Разумеется.
— На вас это что — парик?
— Гм... да, — неохотно ответил Мейер.
— Я тоже подумываю, что надо бы обзавестись. Только не таким. Я хочу настоящий купить. Когда не угадаешь, что на тебе парик, понимаете, что я имею в виду?
— Н-да.
— Что ж, спокойной ночи, — проговорил Клинг. — Спасибо, что уделили нам столько времени, мистер Загел.
— Спокойной ночи, — пробормотал Мейер.
По дороге к машине он не произнес ни слова. Пока они беседовали с Загелом, разыгрался настоящий ветер. Похоже, вот-вот начнется дождь.
— Я так по-дурацки выгляжу, Берт? — проговорил Мейер.
Клинг промолчал.
— Берт?
— Ну, как тебе сказать... Вообще-то, честно говоря, да.
— Так я и думал.
Мейер стянул парик, подошел к мусорным ящикам, поднял крышку одного из них и швырнул парик внутрь.
— Легко достался, легко расстанемся, — вздохнул он.
Но голове стало холоднее. Мейер надеялся, что дождь все же не пойдет.
Фолгер-роуд заимствовала свое название у университета Фолгер, расположенного у нижней оконечности широкого бульвара, который, постепенно поднимаясь вверх, упирался другим своим концом в самый крупный деловой квартал города. Карелла как-то пытался объяснить одному приезжему, что если выделить центральную часть Сан-Диего, то она просто растворится в любом из отдельно взятых районов, которые в совокупности своей и составляют этот город — единственный, разумеется, настоящий город в целом мире. Ну, это, пожалуй, было слишком сильно сказано. Карелла не бывал в Лондоне, Париже, Риме и Токио или в других людских муравейниках, которые, с его точки зрения, можно было бы назвать настоящими городами. Впрочем, этому малому из Мадли Бутс, штат Айова, не объяснить было, что такие части города, как Квартал или Эшли Хайтс, просто проглотят его городишко и даже не поперхнутся. Это можно понять, если только понимаешь, что такое город, если понимаешь, что квартал, который называется, допустим, Фолджер Роуд, с яркими огнями, магазинами, оживленным движением и людским потоком равен не менее чем восемнадцати городам вроде Милдью, штат Флорида, или Брокен Бэк, штат Аризона.
Да и сам университет был, пожалуй, размером с город, не меньше, скажем, чем Лост Соулз, штат Монтана. Основанный католической церковью в 1892 году, он состоял тогда из нескольких больших каменных зданий, окруженных незастроенными участками земли. Они, впрочем, и сейчас пустовали. «Риверхед» это вульгарная перелицовка названия «Рихерт», которое, в свою очередь, представляло собой усеченный вариант оригинала «Рихерт Фарма». В давние времена, когда мир был еще молод, когда в городе привольно поживали голландцы, земля, примыкающая к Айсоле, принадлежала некоему Питеру Рихарту. Рихарт был фермером, который к шестидесяти восьми годам устал вставать с петухами и ложиться, едва стемнеет. По мере того как город рос и раздвигал свои границы и нужда в участках за пределами Айсолы становилась все острее, Рихарт либо продавал, либо отдавал в дар свои владения. В конце концов он освободился от них вовсе, а сам переехал в Айсолу, где зажил беспечной жизнью толстого богатого бюргера. Рихарт Фариз сделалась просто Рихарт: впрочем, эта простота была кажущейся. Когда разразилась первая мировая война, название это, между прочим, голландское, а вовсе не немецкое, стало оскорблять чувства людей, и посыпались петиции с требованиями изменить его из-за слишком тевтонского звучания, что, возможно, привлекает сюда всяких Гансов, которые подло отрезают руки бельгийским детишкам. В 1919 году возник Риверхед, который сохранился и доныне — только другой, не тот, что был в 1892 году, когда католическая церковь решила забросить в эти окраинные земли зерна просвещения.
Ныне университет занимал площадь в двенадцать гектаров дорогой земли, за которую можно было бы выручить такие деньги, что Папа отслужил бы торжественную мессу, а потом исполнил бы небольшой танец на улицах Варшавы. Весь кампус был окружен высокой каменной стеной, на строительство которой у итало-американских вольных каменщиков ушло не одно десятилетие. Пятнадцать лет назад университет открыл свои двери для девушек; этого Папа со своим окружением явно бы не одобрил. Поговорив в административном здании с клерком, у которого постоянно слезились глаза, Карелла с Олли выяснили, что Луэлла Скотт действительно является студенткой университета и живет в общежитии для первокурсниц, которое называется Ханникэт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65