— Тъирни?..
Гортхауэр пошатнулся, зажимая рукой горло. Странно неловко шагнул вперед и заговорил.
Думал, что заговорит.
Одно слово, смешавшееся со страшным хлюпающим звуком хлынувшей изо рта крови:
— Аэнтар…
Попытался выпрямиться, ломко, деревянно выгнувшись назад, — Мелькор уже был рядом, сдирая перчатки, — подхватил его, заставил опуститься на каменные плиты, оттолкнул уже — бессильную руку, сорвал бесполезную повязку — судорожно втянул воздух, борясь с внезапным удушьем, — и накрыл рану ладонью.
«Мало, что ли, что — создал, принял — нужно было, чтобы кровь смешалась… как т'айро-ири… нет, кровь нужно смешать на стали…» — последняя связная мысль, нелепая и отстраненная. Мир начал расплываться в глазах, заволакиваясь агатово-дымчатым…
Страх охватил Мелькора — нет, не страх: всепоглощающий нечеловеческий ужас, какого он никогда не знал, и подступающая пустота, и злой жар, сжимающий сердце, — душа, как ладони, без кожи -
«Он умрет — сейчас — умрет — из-за меня — и никогда…»
Что — никогда? Мыслей нет, есть только пустота, затягивающая, как раскаленный зыбучий песок, стальная удавка на горле -
«Таирни, не уходи, не уходи!.. — я не смогу быть без тебя, я не могу…»
Кровь. Белое, белое запрокинутое лицо, слепые глаза, неузнающие, подернутые дымкой не-здесь.
…нет воздуха, и пустота рвет легкие изнутри, жалит тысячами игл, выпивает мозг, вытягивает душу — и нет боли, есть только пустота, которую нечем заполнить, — и никогда больше не будет ничего, кроме этой пустоты — потому что -
— Таирни… иймэ!..
"Я не отпущу тебя, я не отдам тебя — почему — почему ты — таирни, не умирай!..
Жизнь — сквозь пальцы — кровь…
Твоя жизнь…
Я никогда не мог тебе рассказать, не успел тебе рассказать — что ты для меня, я не умел, нет для этого слов — и почему мне всегда нужны были слова, зачем эта игра нелепая, ведь мог просто распахнуть душу — таирни, мэллтъе-тэи — таирни, почему, почему я не говорил тебе этого, что же мне делать — не оставляй меня!.."
Замерло сердце под ладонью. Дыхания — нет.
…Льир постучал. Подождал немного, потом осторожно приоткрыл дверь и шагнул в зал. Зала — не было. Был — туман, призрачные полотнища, колыхавшиеся на неощутимом ветру, волны неживых полупрозрачных трав, медленные тени чужих снов, и сквозь туман проступали стены — неверное мерцание, мертвая зыбь — до жути, до холодного озноба нечеловеческое, чужое, чуждое… И сердцем этого были — двое.
Нелюди.
Льир стиснул горло холодеющими пальцами, пытаясь сдержать то ли вопль, то ли приступ неодолимой тошноты, потому что — не мог не узнать, и — не узнавал ни лица, ни безжизненного беззвучного голоса, повторявшего, как заклятье: им энгэ… им къерэ… - голоса, отдававшегося во всем его существе болезненным эхом. Хотел уйти — и не мог, и знал, что, если останется здесь еще мгновение, призрачное колыхание не-бытия лишит его разума — затягивало, впитывало, и невесомые стебли паутиной оплетали тело, лишая воли, — Льир, не сознавая, что делает, нащупал дверную створку — кольцо — потянул — рванул, охваченный звериным ужасом, — бежать, бежать…
— С тобой что?
Он только отчаянно замотал головой — из сжатого спазмом горла не вырывалось ни звука, — но когда Льалль шагнул к дверям, озабоченно сдвинув брови и пробурчав что-то вроде: «Разберемся…» — привалился спиной к высоким тяжелым створкам, раскинув крестом руки, выдавив только:
— Нельзя…
— Ты что? Пусти… да пусти же, может, целитель нужен… Слышишь, что говорю? — пусти!
Льир только мотал головой, не в силах объяснить — там не нужен целитель, там никто не нужен, никто не поможет, потому что они не люди, они — не — люди — они…
Кажется, в какой-то миг он произнес это вслух, потому что Льалль уставился на него ошеломленно, придушенно выдохнув:
— Кто? Тано?.. Ты с ума сошел?!
И, с новой силой стиснув плечи Льира, почти отодрал его от двери, швырнул в угол, толкнул дверь:
— Айанто!..
Кто я…
Я…
…не помню.
…холод — клыки, сжимающиеся на горле, — рушащиеся башни — полет — коридоры, черный камень стен… Успеть рассказать. Успеть дойти. Успеть увидеть. Успеть, успеть, успеть…
«Тъирни?..»
«Аэнтар…»
Тъирни. Та-ир-ни. Я?..
Боль. Горячее, липкое ползет по груди, рот переполнен чем-то соленым, густым… кровь. Моя?..
Боли — нет.
…он ждет меня — он звал — он ?..
Кто?
Вернуться.
Должен.
Я — должен — вернуться.
Я…
…говорил…
Мой меч — твой меч.
Моя сталь — твоя сталь.
Моя кровь — твоя кровь.
Я стану тебе щитом…
…если примешь меня…
…я больше никогда не оставлю тебя.
… никогда не оставлю тебя…
…никогда…
Тано!..
Туман расходится, как полог.
Лицо.
Голубоватый просвечивающий лед, глубокие трещины во льду — черные. Бесконечно дорогое лицо, единственное — и не вспомнить имени, не сказать слова…
— Таирни… им энгэ, им къерэ, ийме — им эркъэ-мэи… — без голоса, как заклятье, как молитва, сухим ледяным шелестом дыхания, и слова распадаются на шепотные звуки, теряя смысл, рассыпаются шорохом невесомых осколков — не умирай, не уходи, не покидай меня, — ирни!..
И, наверно, это слово оказалось — единственным, потому что глаза фаэрни утратили дымчатую серую полупрозрачность агата, в их светлой глубине полыхнула исчерна-огненным неправдоподобная, не вмещающаяся в человеческое тело боль, и страх, и отчаяние, словно кипящий металл в форму, — влившиеся, застывшие в беззвучных словах: я не хочу забывать. Я не хочу забывать. Я не хочу…
Он дотянулся — как же тяжело… — слабеющей рукой, накрыл руку Валы, стиснул изо всех сил, охваченный безумным страхом — только бы не соскользнуть снова в неживой туман — до боли вглядываясь в огромные эти странные глаза…
И в них увидел — себя.
…юный дерзкий — айкъе-нээрэ - мальчишка с изумленно распахнутыми глазами, неумело-счастливый; щемящая нежность, удивленная радость слов — ученик мой, таирни — тъирни: невозможно жить без этих доверчивых и растерянных глаз, без этого — «Учитель, скажи…». И ветер первой весны, неподвластный Владыке Ветров — горчащий непокой, полет, радость обретения, звездное пламя в ладонях…
Он видел себя.
…тревожные темные глаза — слишком юное лицо — рука, сжимающая рукоять меча, — уходи, я приказываю, я умоляю тебя — уходи, я не могу потерять еще и тебя…
Он был — в Чертогах, во тьме, он сходил с ума от смертной тоски одиночества, теряя и вновь обретая надежду, и три сотни лет жил только памятью, перебирая режущие ее осколки, и ожиданием встречи, и страхом, что встречи этой может не быть: что я скажу тебе… что ты скажешь — мне ?..
Он стоял на коленях, прижавшись лбом к ледяному камню, и плакал звенящий вереск, и не было ничего, кроме глухой тоски слова — этлерто, лишенный очага, лишенный дома, потерявший себя — ломкий лед, вмерзшие в стылую белизну крупицы песка хрустят на зубах — и покачивались под ветром черные чаши маков, а он был один и только молил без голоса — не оставляй меня, не теперь — где же ты…
Он видел себя — воином, и различал за отстраненной холодностью, угадывал за сталью взгляда — того же восторженного изумленного мальчишку, каким был когда-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162