Просто все вышло, как оно в жизни бывает: девица ему приглянулась, а он — ей… теперь сын у них, Тавьо назвали — на отца, говорят, похож. Учитель об этом услышал — только кивнул, как будто именно такого и ждал. Надо думать, знал он, что делает, и Велля туда отправил не без умысла. Не все раны лечит Твердыня.
А потом — небесный Ворон не успел еще крыльев распахнуть в полную мощь — подхватил Гортхауэра водоворот, и каждый день стал — наполненной до краев чашей, и ученики сыскались — мальчишки еще совсем, из тех, кому законы Твердыни оружие носить не дозволяли. Смотрели на него, как на воинского бога — ну, да с этим не поделаешь ничего, потом сами все поймут. Двоих, впрочем, как оказалось, скорее надо было кузнецам в обучение отдать: им — танцующими-с-мечами не быть. А скажешь — обидятся: поначалу все в воины метят, несмышленыши, года два пройдет, пока не поймут, что тарно-ири — не меньше, чем воинское братство, а знак Ллах на черных одеждах и подороже стоить может, чем меч на поясе…
Он поначалу еще пытался разыскать Учителя, так толком и не поняв, о чем говорить с ним, что сказать: столкнись они лицом к лицу — промолчал бы, наверно. Только чувство смутной вины осталось. Что с ним было, фаэрни, сам удивляясь этому, помнил плохо: то ли зелье забытья голову затуманило, то ли — просто некогда было остановиться и вспомнить. Ранен был — да; глупо вышло, вспомнить стыдно. А дальше — как в тумане.
Потом и попытки поговорить с Тано фаэрни оставил; вспоминалось у кого-то подхваченное присловие — не последний день живем, будет еще время. Вот будет День Серебра — тогда и поговорим…
Он в этот день был со своими тарни в Зале Клинков; вскоре его отряду предстояло отправиться в дозор, и Идущий-в-Тени, черный золотоглазый волк, младший брат Седого Волка Драуглуина, уже ждал их у врат Твердыни.
— Айан'таэро, там пришли двое: ах-къаллэ в обличье летучей мыши и файа в обличье Седого Волка. Тано велел их пропустить.
Гортхауэр вскинулся стремительно — горло обожгло воспоминание боли:
— Что?..
— Это… чары, — с еле уловимой насмешкой Тхарана произнес чужое слово: л'ут.
— Они — где?
— В Высоком Зале. Мне показалось — нужно, чтобы ты знал.
— И он… — перехватило горло, фаэрни коротко вздохнул; продолжил: — он там один? С ними?
— Да. Он приказал — пропустить…
— Он приказал пропустить их? Он сам?! Да пустите же меня, что же вы!..
Фаэрни сорвался с места, бросился к дверям, а внутри где-то шевельнулось, разворачивая змеиные холодные кольца: не успеть. Уже не успеть. Опоздал.
ПЕСНЬ: Черный Замок
465 год I Эпохи, февраль
…Чем ближе была цель, тем тяжелее было идти, тем мрачнее становилось все вокруг. Среди жесткой высокой травы всюду здесь виднелись следы страшного пожара, что в год Дагор Браголлах прокатился огненным валом по плато Ард Гален: гигантские обгоревшие стволы росших здесь когда-то неведомых деревьев, оплавленные валуны… Сами близившиеся горы казались навеки вычерненными до синеватого блеска огненными языками. Это было страшно сознавать и сейчас — а какова же была огненная буря тогда? Даже эльфийские предания меркли перед действительностью.
Все тяжелее на душе, все холоднее в груди, все непокорнее скользкая змея страха… Мало кто попадался им на пути, и никто, по счастью, ничего не заподозрил, и Берен тысячи раз восхвалял силу чар Лютиэнь, и тысячи раз проклинал и себя, и свою клятву, завлекшую ее сюда, в логово смерти и ужаса. «Чем я лучше этих бешеных сынов Феанора? Разве не одно и то же влечет нас? И на меня падет проклятие Камней — проклятие, уже убившее Финрода… А Лютиэнь — что станется с ней?..» Он гнал эти мысли прочь. Нельзя. Сейчас — нельзя. Только вперед — куда бы это ни привело. Иного пути нет.
Черные горы встали прямо перед ними, острые клыки пиков, рвущие тяжелые свинцово-серые тучи. Было пасмурно, промозгло-сыро, и все вокруг окутывал туман — недобрый туман: паутина черного колдовства источалась из бездонной пасти Твердыни Зла, где, как паук, засел Враг Мира. И они, безумцы, шли прямо в лапы этого чудовища…
В неприступных гладких стенах лежал перед ними путь. Куда? Они вошли. Это были Врата Ангбанда — проход в ущелье, перекрытый сверху высокой аркой с надвратной башней, похожей на черного красноглазого стервятника, что вечно на страже. Берен в последний раз оглянулся на мрачные хвойные деревья, покрытые пеленой тумана. Ощущение неминуемого конца сжало ему горло, словно самый воздух был здесь ядовит…
Единственным стражем, преградившим им путь, был Кархарот, Алчущая Пасть, чьи глаза, казалось, проникали сквозь одеяния чар, скрывавшие истинный облик Смертного и Бессмертной. Зубы его блеснули в жутком насмешливом оскале. Берен сжался, готовясь к последнему бою, но Кархарот опустил голову на лапы и вяло прикрыл глаза.
— Скорее, — шепнула Лютиэнь. — Я усыпила его. Скорее!
Они вступили во Врата. Мрачное величие подавляло, сгибало душу, лишало воли. Воистину здесь было сердце Зла, средоточие страха и мрака; но пути назад Не было. А путь вперед был свободен. Ни одного орка, к своему удивлению, Берен и Лютиэнь не встретили. Здесь было бы страшно и орку — здесь обитали существа куда более жуткие. Неподвижные воины стояли у распахнутых дверей — в черненых кольчугах, в черных плащах, с черными щитами без знаков, без гербов. Их лица были бесстрастны; воины смотрели мимо пришельцев, словно бы и не видели Берена и Лютиэнь. И похолодело от ужаса сердце Берена, когда он понял, кто это. Живые мертвецы, которым чародейство Врага дало видимость жизни…
Все невыносимее неотступный пристальный взгляд, ни на минуту не отпускавший Смертного и Бессмертную. Казалось, взгляд этот ведет, тянет их вперед по бесконечным коридорам — они шли, не в силах противиться неведомой силе, шли среди тьмы и настороженной пустоты, а откуда-то все тянулась песнь, тоскливая, выматывающая душу: хотелось разорвать грудь и вопящим кровавым комком души вырваться отсюда — наверх, наверх, наверх… Кто? Рабы? Обреченные? Что в этой песне, в этом лишающем воли плаче? Что за тризна там — в бездне?
Все ближе… Быстрее, быстрее — мимо непонятных символов на стенах, мимо странных изваяний и изображений, по бесконечным коридорам, едва освещенным холодным неярким светом бившегося в железных светильниках пламени… Иногда сквозь раскрытые двери залов Берен видел какие-то тени и образы, людей в черном, творящих странные обряды… Все неотступнее взгляд, все тоскливее песнь…
Высокий проем двери. Вот оно. Паук там. Он ждет. Уже не уйти.
Они вступили в тронный зал.
Властелин Мрака, Зла и Лжи, чудовище с глазами, пылающими адским пламенем, демон, закованный в несокрушимую, тверже адаманта, броню, чье слово несет войну, чья рука сеет смерть, чья сила — ненависть, чья власть — ужас… Говорят, когда он идет, земля содрогается под его ногами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162
А потом — небесный Ворон не успел еще крыльев распахнуть в полную мощь — подхватил Гортхауэра водоворот, и каждый день стал — наполненной до краев чашей, и ученики сыскались — мальчишки еще совсем, из тех, кому законы Твердыни оружие носить не дозволяли. Смотрели на него, как на воинского бога — ну, да с этим не поделаешь ничего, потом сами все поймут. Двоих, впрочем, как оказалось, скорее надо было кузнецам в обучение отдать: им — танцующими-с-мечами не быть. А скажешь — обидятся: поначалу все в воины метят, несмышленыши, года два пройдет, пока не поймут, что тарно-ири — не меньше, чем воинское братство, а знак Ллах на черных одеждах и подороже стоить может, чем меч на поясе…
Он поначалу еще пытался разыскать Учителя, так толком и не поняв, о чем говорить с ним, что сказать: столкнись они лицом к лицу — промолчал бы, наверно. Только чувство смутной вины осталось. Что с ним было, фаэрни, сам удивляясь этому, помнил плохо: то ли зелье забытья голову затуманило, то ли — просто некогда было остановиться и вспомнить. Ранен был — да; глупо вышло, вспомнить стыдно. А дальше — как в тумане.
Потом и попытки поговорить с Тано фаэрни оставил; вспоминалось у кого-то подхваченное присловие — не последний день живем, будет еще время. Вот будет День Серебра — тогда и поговорим…
Он в этот день был со своими тарни в Зале Клинков; вскоре его отряду предстояло отправиться в дозор, и Идущий-в-Тени, черный золотоглазый волк, младший брат Седого Волка Драуглуина, уже ждал их у врат Твердыни.
— Айан'таэро, там пришли двое: ах-къаллэ в обличье летучей мыши и файа в обличье Седого Волка. Тано велел их пропустить.
Гортхауэр вскинулся стремительно — горло обожгло воспоминание боли:
— Что?..
— Это… чары, — с еле уловимой насмешкой Тхарана произнес чужое слово: л'ут.
— Они — где?
— В Высоком Зале. Мне показалось — нужно, чтобы ты знал.
— И он… — перехватило горло, фаэрни коротко вздохнул; продолжил: — он там один? С ними?
— Да. Он приказал — пропустить…
— Он приказал пропустить их? Он сам?! Да пустите же меня, что же вы!..
Фаэрни сорвался с места, бросился к дверям, а внутри где-то шевельнулось, разворачивая змеиные холодные кольца: не успеть. Уже не успеть. Опоздал.
ПЕСНЬ: Черный Замок
465 год I Эпохи, февраль
…Чем ближе была цель, тем тяжелее было идти, тем мрачнее становилось все вокруг. Среди жесткой высокой травы всюду здесь виднелись следы страшного пожара, что в год Дагор Браголлах прокатился огненным валом по плато Ард Гален: гигантские обгоревшие стволы росших здесь когда-то неведомых деревьев, оплавленные валуны… Сами близившиеся горы казались навеки вычерненными до синеватого блеска огненными языками. Это было страшно сознавать и сейчас — а какова же была огненная буря тогда? Даже эльфийские предания меркли перед действительностью.
Все тяжелее на душе, все холоднее в груди, все непокорнее скользкая змея страха… Мало кто попадался им на пути, и никто, по счастью, ничего не заподозрил, и Берен тысячи раз восхвалял силу чар Лютиэнь, и тысячи раз проклинал и себя, и свою клятву, завлекшую ее сюда, в логово смерти и ужаса. «Чем я лучше этих бешеных сынов Феанора? Разве не одно и то же влечет нас? И на меня падет проклятие Камней — проклятие, уже убившее Финрода… А Лютиэнь — что станется с ней?..» Он гнал эти мысли прочь. Нельзя. Сейчас — нельзя. Только вперед — куда бы это ни привело. Иного пути нет.
Черные горы встали прямо перед ними, острые клыки пиков, рвущие тяжелые свинцово-серые тучи. Было пасмурно, промозгло-сыро, и все вокруг окутывал туман — недобрый туман: паутина черного колдовства источалась из бездонной пасти Твердыни Зла, где, как паук, засел Враг Мира. И они, безумцы, шли прямо в лапы этого чудовища…
В неприступных гладких стенах лежал перед ними путь. Куда? Они вошли. Это были Врата Ангбанда — проход в ущелье, перекрытый сверху высокой аркой с надвратной башней, похожей на черного красноглазого стервятника, что вечно на страже. Берен в последний раз оглянулся на мрачные хвойные деревья, покрытые пеленой тумана. Ощущение неминуемого конца сжало ему горло, словно самый воздух был здесь ядовит…
Единственным стражем, преградившим им путь, был Кархарот, Алчущая Пасть, чьи глаза, казалось, проникали сквозь одеяния чар, скрывавшие истинный облик Смертного и Бессмертной. Зубы его блеснули в жутком насмешливом оскале. Берен сжался, готовясь к последнему бою, но Кархарот опустил голову на лапы и вяло прикрыл глаза.
— Скорее, — шепнула Лютиэнь. — Я усыпила его. Скорее!
Они вступили во Врата. Мрачное величие подавляло, сгибало душу, лишало воли. Воистину здесь было сердце Зла, средоточие страха и мрака; но пути назад Не было. А путь вперед был свободен. Ни одного орка, к своему удивлению, Берен и Лютиэнь не встретили. Здесь было бы страшно и орку — здесь обитали существа куда более жуткие. Неподвижные воины стояли у распахнутых дверей — в черненых кольчугах, в черных плащах, с черными щитами без знаков, без гербов. Их лица были бесстрастны; воины смотрели мимо пришельцев, словно бы и не видели Берена и Лютиэнь. И похолодело от ужаса сердце Берена, когда он понял, кто это. Живые мертвецы, которым чародейство Врага дало видимость жизни…
Все невыносимее неотступный пристальный взгляд, ни на минуту не отпускавший Смертного и Бессмертную. Казалось, взгляд этот ведет, тянет их вперед по бесконечным коридорам — они шли, не в силах противиться неведомой силе, шли среди тьмы и настороженной пустоты, а откуда-то все тянулась песнь, тоскливая, выматывающая душу: хотелось разорвать грудь и вопящим кровавым комком души вырваться отсюда — наверх, наверх, наверх… Кто? Рабы? Обреченные? Что в этой песне, в этом лишающем воли плаче? Что за тризна там — в бездне?
Все ближе… Быстрее, быстрее — мимо непонятных символов на стенах, мимо странных изваяний и изображений, по бесконечным коридорам, едва освещенным холодным неярким светом бившегося в железных светильниках пламени… Иногда сквозь раскрытые двери залов Берен видел какие-то тени и образы, людей в черном, творящих странные обряды… Все неотступнее взгляд, все тоскливее песнь…
Высокий проем двери. Вот оно. Паук там. Он ждет. Уже не уйти.
Они вступили в тронный зал.
Властелин Мрака, Зла и Лжи, чудовище с глазами, пылающими адским пламенем, демон, закованный в несокрушимую, тверже адаманта, броню, чье слово несет войну, чья рука сеет смерть, чья сила — ненависть, чья власть — ужас… Говорят, когда он идет, земля содрогается под его ногами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162