Тень в тени деревьев, серебристый утренний туман, хрупкий стебелек — девушке с серебристыми волосами и прекрасными нежными глазами испуганной лани. Как медленно падали из ее рук белые цветы — как медленно взлетали крылья-руки в широких просвечивающих белых рукавах… Она сама казалась такой прозрачной, призрачной… И он бежал, бежал ей навстречу, задыхаясь и плача от неведомого мучительно-прекрасного чувства. В этот миг ему показалось он знает теперь, что значит — умереть. Ему казалось, что он умирает… Они молча стояли, крепко обняв друг друга, и им казалось, что у них одно сердце. И лишь потом, когда этот полуобморок отпустил их, они смогли заглянуть друг другу в глаза. Шепотом, задыхаясь, он спросил:
— Кто же ты?..
— Мириэль… — вздох ветра в траве.
— Она ушла со мной из твоих Садов, и вот — вернулась.. За что… за что, Высокий? Или она — не элдэ? Она — призрак?..
— Нет, — нарушил молчание Ирмо, — она такая же, как и ты.
— Я знаю… Но ведь тогда она не может умереть! Не может пока жива Арда! Элдар не умирают!
— Не умирают.
— И она не умерла? Да? Она спит? Она вернется? Мне говорили — она ушла, ушла совсем… Но как же так… я не верю! Она не могла покинуть меня, мы же так любили друг друга!
Ирмо опустился на траву рядом с Финве. Заговорил тихо, ровно, успокаивающе:
— Ее душа не в силах более жить в этом теле. Всю свою силу она отдала вашему сыну; ведь ваша любовь дала ему жизнь…
— Любовь… Неужели любовь убивает? Значит, это я убил ее? Да? Значит, слишком сильно любить — смертоносно… Я во всем виноват, я, я!!
Его снова охватило отчаяние; стиснув виски, он раскачивался из стороны в сторону, повторяя это — я, я, я… Ирмо положил руку ему на плечо. Он многое мог бы сказать Финве и о смерти, и о любви, и о вине — но заговорил о другом:
— Нет. Не любовь ее убила. Но не все могут безнаказанно отдавать свою силу. Иногда ее слишком тяжело восстановить.
— Но здесь Аман! Разве может быть такое в этой святой земле? Разве не здесь — исцеление всех скорбей? Владыка, я не понимаю!
— Не всем здесь можно жить. Некоторые не могут вынести… благодати Амана. Да, Финве, она любила тебя, и твоя любовь давала ей силы. Но ведь и тебе она отдавала всю себя. Ей было слишком тяжело. Жить здесь, носить под сердцем сына… Она была сильной, Финве, но…
Финве неотрывно смотрел на Ирмо, начиная что-то смутно осознавать.
— Ты говоришь, — тихо-тихо начал он, — она не могла вынести благодати Амана? Но ведь только… только один не может… она — из тех?..
Ирмо молчал — но Финве уже не нужны были слова.
— Она знала? — глухо спросил он.
— Нет.
Финве долго молчал, опустив голову, и вдруг с глухим стоном рухнул на тело Мириэль:
— Ненавижу… ненавижу! Это он, он убил ее! Он извратил, исказил, сломал их души! Даже те, что ушли из его власти, не могут жить здесь! Даже здесь его черная длань настигает их! Вот, значит, какова его месть… Он убил ее. Он убил меня. Мириэль…
Стремительно поднялся, яростно сверкнув глазами:
— Он мстит за все, что против его воли! Да, их надо было убить! Они несли зло, их уже нельзя было исцелить! Их надо было убить, чтобы хоть души их вырвать у него!
Ты не ведаешь, что говоришь, Финве. Траву рвут с корнем — и то ей больно. А когда душу вырывают с корнем — не твою душу, но ты пророс ею… Теперь ты знаешь, как это бывает…
— Это все из-за него… Не будь его, Арда была бы подобна Земле Аман, и не было бы… и Мириэль была бы со мной навеки! Может, нам и не пришлось бы уходить из Эндорэ… Высокий. Я хочу, чтобы его освободили. Я вызову его на поединок. Я убью его.
Ирмо молчал. Эльф тоже умолк; поднял взгляд на Ткущего-Видения. Лицо его вновь стало скорбным, черты смягчились:
— Прости меня, Высокий, я был неучтив. Благодарю тебя. Позволь мне остаться одному. Я должен проститься с ней… — голос его упал до шепота, он закрыл лицо руками.
Ткущий-Видения поднялся и тихо отступил в тень, растворившись в ней. На поляне остались двое — Мириэль в непробудном сне и застывший словно изваяние Финве — на коленях; белая прозрачно-светлая рука Мириэль лежала в его ладонях, словно он надеялся, согрев ее, вернуть возлюбленной жизнь.
от Пробуждения Эльфов год 2871-й, Век Оков Мелькора
…От одной стены до другой — пять шагов. Было ли хоть когда-нибудь что-то еще, кроме пяти шагов, которые не можешь пройти?..
Словно мерцающий язычок пламени свечи — зыбкая фигурка в вечном мраке Чертогов Мандос. Он с трудом различал лицо, неверное, как ускользающее воспоминание. Лишь когда узнавание нахлынуло горько-соленой волной, лицо стало более определенным, и он понял, кто пришел к нему. Бесконечно печальное лицо, сплетенные тонкие пальцы, серебристые волосы, окутывающие фигуру, как саван… Склоненная голова, глаза полуприкрыты длинными темными ресницами. Снова здесь… За кого же ты теперь пришла просить, йолли-эме…
Тихий горький голос:
— Мелькор… прости меня.
— За что, Тайли? — глухо.
— Я хочу вернуться к своему народу. Я знаю… помню, я родилась в Гэлломэ… но здесь, среди Нолдор, — здесь я прожила сотни лет, здесь мой сын, здесь тот, кого я люблю… Скорбящая будет просить за меня Владыку Судеб… я ошиблась, я не могу оставаться в Чертогах Намо и идти на Неведомый Путь — не хочу…
— Я понимаю. Мне не в чем тебя винить. Тайли… Мириэль. Теперь твой народ — Нолдор. Ты вольна в своем выборе.
— Я хочу быть с Феанаро, с… — опустила ресницы, не решившись произнести имя. — Все равно. Я ухожу. Прости… и — благодарю тебя, Учитель.
Боль полоснула когтем по сердцу, заставив задрожать и задохнуться. Какую-то долю мгновения слепота застила глаза, а когда он сумел прозреть, вокруг только тихо колыхалась тьма и таяло беззвучное эхо:
— Учитель… Учитель… Учитель…
…От одной стены до другой — пять шагов. Пять шагов, которые невозможно пройти за века. Пять шагов одиночества и слепоты.
Но с недавних пор — приходит, приходит, в одеждах густо-фиолетовых и темно-багряных, с мерцающим хрустальным светильником в ладонях: упавшая звезда, свеча мертвых…
Скованный поднимает голову.
— Зачем ты здесь, Намо Мандос?
Молчание.
— Ты пришел, чтобы узнать?
Глухо, приглушенным звоном медного колокола:
— Да.
— Я буду говорить. — Скованный смотрит в трепетное голубоватое пламя и повторяет: — Буду…
Раз за разом — он рассказывает, сплетая видения того, что было, того, что не будет уже никогда, — того, что видеть может отныне только Та-Что-в-Тени. И молча слушает его Намо Мандос, Закон, Судия и Тюремщик, летописей, судеб — Книга Судеб мира.
Скованный не задает вопросов — и Намо не на что отвечать. Скованный говорит и говорит: должно быть, это нужно ему — говорить. Медленно, потом все быстрее, захлебываясь словами, как кровью, словно боится не успеть рассказать, словно это так важно — рассказать прежде, чем исчезнет, канет в вечный сумрак Чертогов застывшая перед ним в безмолвии сумрачная фигура Намо Мандоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162
— Кто же ты?..
— Мириэль… — вздох ветра в траве.
— Она ушла со мной из твоих Садов, и вот — вернулась.. За что… за что, Высокий? Или она — не элдэ? Она — призрак?..
— Нет, — нарушил молчание Ирмо, — она такая же, как и ты.
— Я знаю… Но ведь тогда она не может умереть! Не может пока жива Арда! Элдар не умирают!
— Не умирают.
— И она не умерла? Да? Она спит? Она вернется? Мне говорили — она ушла, ушла совсем… Но как же так… я не верю! Она не могла покинуть меня, мы же так любили друг друга!
Ирмо опустился на траву рядом с Финве. Заговорил тихо, ровно, успокаивающе:
— Ее душа не в силах более жить в этом теле. Всю свою силу она отдала вашему сыну; ведь ваша любовь дала ему жизнь…
— Любовь… Неужели любовь убивает? Значит, это я убил ее? Да? Значит, слишком сильно любить — смертоносно… Я во всем виноват, я, я!!
Его снова охватило отчаяние; стиснув виски, он раскачивался из стороны в сторону, повторяя это — я, я, я… Ирмо положил руку ему на плечо. Он многое мог бы сказать Финве и о смерти, и о любви, и о вине — но заговорил о другом:
— Нет. Не любовь ее убила. Но не все могут безнаказанно отдавать свою силу. Иногда ее слишком тяжело восстановить.
— Но здесь Аман! Разве может быть такое в этой святой земле? Разве не здесь — исцеление всех скорбей? Владыка, я не понимаю!
— Не всем здесь можно жить. Некоторые не могут вынести… благодати Амана. Да, Финве, она любила тебя, и твоя любовь давала ей силы. Но ведь и тебе она отдавала всю себя. Ей было слишком тяжело. Жить здесь, носить под сердцем сына… Она была сильной, Финве, но…
Финве неотрывно смотрел на Ирмо, начиная что-то смутно осознавать.
— Ты говоришь, — тихо-тихо начал он, — она не могла вынести благодати Амана? Но ведь только… только один не может… она — из тех?..
Ирмо молчал — но Финве уже не нужны были слова.
— Она знала? — глухо спросил он.
— Нет.
Финве долго молчал, опустив голову, и вдруг с глухим стоном рухнул на тело Мириэль:
— Ненавижу… ненавижу! Это он, он убил ее! Он извратил, исказил, сломал их души! Даже те, что ушли из его власти, не могут жить здесь! Даже здесь его черная длань настигает их! Вот, значит, какова его месть… Он убил ее. Он убил меня. Мириэль…
Стремительно поднялся, яростно сверкнув глазами:
— Он мстит за все, что против его воли! Да, их надо было убить! Они несли зло, их уже нельзя было исцелить! Их надо было убить, чтобы хоть души их вырвать у него!
Ты не ведаешь, что говоришь, Финве. Траву рвут с корнем — и то ей больно. А когда душу вырывают с корнем — не твою душу, но ты пророс ею… Теперь ты знаешь, как это бывает…
— Это все из-за него… Не будь его, Арда была бы подобна Земле Аман, и не было бы… и Мириэль была бы со мной навеки! Может, нам и не пришлось бы уходить из Эндорэ… Высокий. Я хочу, чтобы его освободили. Я вызову его на поединок. Я убью его.
Ирмо молчал. Эльф тоже умолк; поднял взгляд на Ткущего-Видения. Лицо его вновь стало скорбным, черты смягчились:
— Прости меня, Высокий, я был неучтив. Благодарю тебя. Позволь мне остаться одному. Я должен проститься с ней… — голос его упал до шепота, он закрыл лицо руками.
Ткущий-Видения поднялся и тихо отступил в тень, растворившись в ней. На поляне остались двое — Мириэль в непробудном сне и застывший словно изваяние Финве — на коленях; белая прозрачно-светлая рука Мириэль лежала в его ладонях, словно он надеялся, согрев ее, вернуть возлюбленной жизнь.
от Пробуждения Эльфов год 2871-й, Век Оков Мелькора
…От одной стены до другой — пять шагов. Было ли хоть когда-нибудь что-то еще, кроме пяти шагов, которые не можешь пройти?..
Словно мерцающий язычок пламени свечи — зыбкая фигурка в вечном мраке Чертогов Мандос. Он с трудом различал лицо, неверное, как ускользающее воспоминание. Лишь когда узнавание нахлынуло горько-соленой волной, лицо стало более определенным, и он понял, кто пришел к нему. Бесконечно печальное лицо, сплетенные тонкие пальцы, серебристые волосы, окутывающие фигуру, как саван… Склоненная голова, глаза полуприкрыты длинными темными ресницами. Снова здесь… За кого же ты теперь пришла просить, йолли-эме…
Тихий горький голос:
— Мелькор… прости меня.
— За что, Тайли? — глухо.
— Я хочу вернуться к своему народу. Я знаю… помню, я родилась в Гэлломэ… но здесь, среди Нолдор, — здесь я прожила сотни лет, здесь мой сын, здесь тот, кого я люблю… Скорбящая будет просить за меня Владыку Судеб… я ошиблась, я не могу оставаться в Чертогах Намо и идти на Неведомый Путь — не хочу…
— Я понимаю. Мне не в чем тебя винить. Тайли… Мириэль. Теперь твой народ — Нолдор. Ты вольна в своем выборе.
— Я хочу быть с Феанаро, с… — опустила ресницы, не решившись произнести имя. — Все равно. Я ухожу. Прости… и — благодарю тебя, Учитель.
Боль полоснула когтем по сердцу, заставив задрожать и задохнуться. Какую-то долю мгновения слепота застила глаза, а когда он сумел прозреть, вокруг только тихо колыхалась тьма и таяло беззвучное эхо:
— Учитель… Учитель… Учитель…
…От одной стены до другой — пять шагов. Пять шагов, которые невозможно пройти за века. Пять шагов одиночества и слепоты.
Но с недавних пор — приходит, приходит, в одеждах густо-фиолетовых и темно-багряных, с мерцающим хрустальным светильником в ладонях: упавшая звезда, свеча мертвых…
Скованный поднимает голову.
— Зачем ты здесь, Намо Мандос?
Молчание.
— Ты пришел, чтобы узнать?
Глухо, приглушенным звоном медного колокола:
— Да.
— Я буду говорить. — Скованный смотрит в трепетное голубоватое пламя и повторяет: — Буду…
Раз за разом — он рассказывает, сплетая видения того, что было, того, что не будет уже никогда, — того, что видеть может отныне только Та-Что-в-Тени. И молча слушает его Намо Мандос, Закон, Судия и Тюремщик, летописей, судеб — Книга Судеб мира.
Скованный не задает вопросов — и Намо не на что отвечать. Скованный говорит и говорит: должно быть, это нужно ему — говорить. Медленно, потом все быстрее, захлебываясь словами, как кровью, словно боится не успеть рассказать, словно это так важно — рассказать прежде, чем исчезнет, канет в вечный сумрак Чертогов застывшая перед ним в безмолвии сумрачная фигура Намо Мандоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162