Там мелко. Мы видели, как несколько человек несли в деревню каштановые колья.
— Англичане не мешали им?
— Англичане, монсеньор, раскапывают в деревне старый могильник. Их, по всей видимости, не более дюжины. Деревня расположена в ста шагах за бродом.
Отец Рубер был горд этим обстоятельным, точным донесением, которого не постыдился бы и сам Вегеций.
— Ты можешь подойти к деревне на расстояние в пределах двух сотен шагов, спокойно вооружиться и атаковать, — заключил он.
Это был на самом деле впечатляющий доклад, и Жослен посмотрел вопросительно на двоих своих ратников, которые кивнули в знак подтверждения. Один из них, парижанин по имени Виллесиль, ухмыльнулся.
— Они просто напрашиваются, чтобы их перерезали, — сказал он.
— Лучники? — спросил Жослен.
— Мы видели двоих, — ответил Виллесиль.
Но самую важную новость отец Рубер приберег напоследок.
— С ними там нищенствующая.
— Та девка-еретичка?
— Сам Бог привел нас сюда! — возликовал доминиканец.
— Итак, отец Рубер? — Жослен улыбнулся. — Что ты нам посоветуешь?
— Атаковать! — заявил монах. — Атаковать! Господь дарует нам победу!
Хотя священник был по натуре человеком осторожным, но ненависть к ускользнувшей от справедливой кары еретичке пробудила в нем воинственное настроение.
Подъехав к опушке леса на краю долины, Жослен убедился, что все обстоит так, как сказал доминиканец. Находившиеся за рекой англичане, явно не подозревая о присутствии врага, не выставили на спускавшейся с кряжа дороге ни единого караульного и все вместе занимались раскопкой холма; в центре деревни Жослен заметил не более десяти бойцов, не считая девицы.
Он быстро спешился, дал оруженосцу проверить и закрепить все застежки доспехов, после чего снова сел в седло и надел свой большой турнирный шлем с пышным желто-красным плюмажем, кожаным подшлемником и крестообразными прорезями для глаз. Продев левую руку в петли щита, Жослен проверил, легко ли выходит меч из ножен, и наклонился за копьем. Сделанное из ясеня, оно достигало шестнадцати футов в длину и было выкрашено по спирали желтой и красной краской в цвета его ленного владения Безье. Такими копьями он выбивал из седла лучших турнирных бойцов Европы, а ныне его копье послужит Божьему делу. Люди Жослена разобрали из связок собственные копья, по большей части раскрашенные в цвета Вера, оранжевый и белый. Копья эти имели длину от тринадцати до четырнадцати футов, ибо мало кто обладал силой, позволяющей использовать столь длинное и тяжелое оружие, как турнирное копье графского племянника. Оруженосцы обнажили мечи и опустили забрала, уменьшив мир до ярких прорезей солнечного света. Конь Жослена, предчувствуя битву, нетерпеливо бил копытом. Все было готово. Беззаботные, самоуверенные англичане так и не заподозрили угрозы, а Жослен наконец-то был спущен дядюшкой с поводка.
Ратники плотно сгруппировались по обе стороны от него, и молодой рыцарь, в голове которого еще звучала молитва отца Рубера, подал сигнал к атаке.
* * *
Гаспар вполне серьезно решил, что сам Господь направляет его руку, ибо когда он, без особой надежды, попытался получить золотую отливку по тончайшей восковой модели, первая же попытка увенчалась успехом. А ведь он говорил своей Иветте, что если что и получится, то не раньше чем с десятого раза. По правде сказать, у него имелись сильные сомнения в том, что удача вообще достижима, слишком уж тонкими были детали, чтобы расплавленное золото сразу заполнило все уголки формы. Но, расколов с бьющимся сердцем глиняную форму, Гаспар увидел, что его восковая модель воплотилась в золоте почти идеально. Всего лишь одна-две детали получились скомканными, да кое-где не хватало листочка или шипа. Но это легко поправить. Он убрал напильником лишние натеки на краях и отполировал чашу до блеска. На это ушла неделя, однако, закончив работу, Гаспар ничего не сказал об этом Шарлю Бессьеру, а, напротив, заявил, что еще многое нужно доделать. На самом же деле он просто не хотел расставаться с чашей, это было лучшее произведение из всех, какие ему довелось сделать, и он даже думал, что ему удалось создать лучшую ювелирную работу на свете.
Чтобы отстрочить расставание с прекрасной чашей, золотых дел мастер вдобавок изготовил для нее коническую, как у купели, увенчанную крестом крышку. Ободок украсил жемчужинами, а по бокам поместил символы четырех Евангелистов: льва св. Марка, быка св. Луки, ангела св. Матфея и орла св. Иоанна. Отливка крышки, хоть и не такой совершенной, удалась на славу. Наконец он подогнал и отполировал все детали, поместил сосуд из зеленого стекла в золотой футляр и накрыл отделанной жемчугами крышкой.
— Объясни кардиналу, — сказал мастер Шарлю Бессьеру, отдавая ему упакованную в солому и уложенную в шкатулку чашу, — что жемчуга — это слезы Богородицы.
Шарлю Бессьеру было все равно, что они означают, но и он не мог не признать, что чаша очень хороша.
— Если мой брат будет доволен, — сказал он, — ты получишь деньги и свободу.
— Мы сможем вернуться в Париж? — с воодушевлением спросил Гаспар.
— Куда вам заблагорассудится, — солгал Шарль, — но не раньше чем получите мое разрешение.
Он дал своим людям указание хорошенько стеречь Гаспара и Иветту в его отсутствие, а сам, забрав чашу, отправился к брату в Париж.
Когда чаша была извлечена из ларца, развернута и три отдельные части изделия соединены вместе, кардинал взглянул на нее и, сложив ладони, любовался, не в силах отвести глаза. Долгое время он молчал, потом нагнулся, всматриваясь в старинное стекло.
— Тебе не кажется, Шарль, — спросил он брата, — что даже стекло приобрело золотистый оттенок?
— Я не присматривался, — пренебрежительно буркнул Шарль.
Бережно сняв крышку, кардинал осторожно извлек стеклянный сосуд из золотого футляра, поднес его к свету и понял, что Гаспар в порыве гениального вдохновения нанес на стекло тончайший, почти невидимый слой позолоты и простое стекло обрело небесное свечение.
— Считается, — сказал он брату, — что истинный Грааль должен обращаться в золото, когда в него падает вино Христовой крови. Это свечение, пожалуй, сойдет за подобное превращение.
— Так она тебе нравится?
Кардинал вновь собрал чашу.
— Она великолепна, — промолвил прелат, глядя на чашу с искренним восхищением. — Это чудо Господне!
Он не ожидал, что его пленник изготовит такую прекрасную вещь, даже не мечтал о такой красоте. Восторг его был таков, что на какой-то миг кардинал даже забыл о своих честолюбивых замыслах завладеть папским престолом.
— Может быть, Шарль, — теперь в его голосе звучал благоговейный трепет, — может быть, это настоящий Грааль! Может быть, чаша, которую я купил, и была истинной реликвией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
— Англичане не мешали им?
— Англичане, монсеньор, раскапывают в деревне старый могильник. Их, по всей видимости, не более дюжины. Деревня расположена в ста шагах за бродом.
Отец Рубер был горд этим обстоятельным, точным донесением, которого не постыдился бы и сам Вегеций.
— Ты можешь подойти к деревне на расстояние в пределах двух сотен шагов, спокойно вооружиться и атаковать, — заключил он.
Это был на самом деле впечатляющий доклад, и Жослен посмотрел вопросительно на двоих своих ратников, которые кивнули в знак подтверждения. Один из них, парижанин по имени Виллесиль, ухмыльнулся.
— Они просто напрашиваются, чтобы их перерезали, — сказал он.
— Лучники? — спросил Жослен.
— Мы видели двоих, — ответил Виллесиль.
Но самую важную новость отец Рубер приберег напоследок.
— С ними там нищенствующая.
— Та девка-еретичка?
— Сам Бог привел нас сюда! — возликовал доминиканец.
— Итак, отец Рубер? — Жослен улыбнулся. — Что ты нам посоветуешь?
— Атаковать! — заявил монах. — Атаковать! Господь дарует нам победу!
Хотя священник был по натуре человеком осторожным, но ненависть к ускользнувшей от справедливой кары еретичке пробудила в нем воинственное настроение.
Подъехав к опушке леса на краю долины, Жослен убедился, что все обстоит так, как сказал доминиканец. Находившиеся за рекой англичане, явно не подозревая о присутствии врага, не выставили на спускавшейся с кряжа дороге ни единого караульного и все вместе занимались раскопкой холма; в центре деревни Жослен заметил не более десяти бойцов, не считая девицы.
Он быстро спешился, дал оруженосцу проверить и закрепить все застежки доспехов, после чего снова сел в седло и надел свой большой турнирный шлем с пышным желто-красным плюмажем, кожаным подшлемником и крестообразными прорезями для глаз. Продев левую руку в петли щита, Жослен проверил, легко ли выходит меч из ножен, и наклонился за копьем. Сделанное из ясеня, оно достигало шестнадцати футов в длину и было выкрашено по спирали желтой и красной краской в цвета его ленного владения Безье. Такими копьями он выбивал из седла лучших турнирных бойцов Европы, а ныне его копье послужит Божьему делу. Люди Жослена разобрали из связок собственные копья, по большей части раскрашенные в цвета Вера, оранжевый и белый. Копья эти имели длину от тринадцати до четырнадцати футов, ибо мало кто обладал силой, позволяющей использовать столь длинное и тяжелое оружие, как турнирное копье графского племянника. Оруженосцы обнажили мечи и опустили забрала, уменьшив мир до ярких прорезей солнечного света. Конь Жослена, предчувствуя битву, нетерпеливо бил копытом. Все было готово. Беззаботные, самоуверенные англичане так и не заподозрили угрозы, а Жослен наконец-то был спущен дядюшкой с поводка.
Ратники плотно сгруппировались по обе стороны от него, и молодой рыцарь, в голове которого еще звучала молитва отца Рубера, подал сигнал к атаке.
* * *
Гаспар вполне серьезно решил, что сам Господь направляет его руку, ибо когда он, без особой надежды, попытался получить золотую отливку по тончайшей восковой модели, первая же попытка увенчалась успехом. А ведь он говорил своей Иветте, что если что и получится, то не раньше чем с десятого раза. По правде сказать, у него имелись сильные сомнения в том, что удача вообще достижима, слишком уж тонкими были детали, чтобы расплавленное золото сразу заполнило все уголки формы. Но, расколов с бьющимся сердцем глиняную форму, Гаспар увидел, что его восковая модель воплотилась в золоте почти идеально. Всего лишь одна-две детали получились скомканными, да кое-где не хватало листочка или шипа. Но это легко поправить. Он убрал напильником лишние натеки на краях и отполировал чашу до блеска. На это ушла неделя, однако, закончив работу, Гаспар ничего не сказал об этом Шарлю Бессьеру, а, напротив, заявил, что еще многое нужно доделать. На самом же деле он просто не хотел расставаться с чашей, это было лучшее произведение из всех, какие ему довелось сделать, и он даже думал, что ему удалось создать лучшую ювелирную работу на свете.
Чтобы отстрочить расставание с прекрасной чашей, золотых дел мастер вдобавок изготовил для нее коническую, как у купели, увенчанную крестом крышку. Ободок украсил жемчужинами, а по бокам поместил символы четырех Евангелистов: льва св. Марка, быка св. Луки, ангела св. Матфея и орла св. Иоанна. Отливка крышки, хоть и не такой совершенной, удалась на славу. Наконец он подогнал и отполировал все детали, поместил сосуд из зеленого стекла в золотой футляр и накрыл отделанной жемчугами крышкой.
— Объясни кардиналу, — сказал мастер Шарлю Бессьеру, отдавая ему упакованную в солому и уложенную в шкатулку чашу, — что жемчуга — это слезы Богородицы.
Шарлю Бессьеру было все равно, что они означают, но и он не мог не признать, что чаша очень хороша.
— Если мой брат будет доволен, — сказал он, — ты получишь деньги и свободу.
— Мы сможем вернуться в Париж? — с воодушевлением спросил Гаспар.
— Куда вам заблагорассудится, — солгал Шарль, — но не раньше чем получите мое разрешение.
Он дал своим людям указание хорошенько стеречь Гаспара и Иветту в его отсутствие, а сам, забрав чашу, отправился к брату в Париж.
Когда чаша была извлечена из ларца, развернута и три отдельные части изделия соединены вместе, кардинал взглянул на нее и, сложив ладони, любовался, не в силах отвести глаза. Долгое время он молчал, потом нагнулся, всматриваясь в старинное стекло.
— Тебе не кажется, Шарль, — спросил он брата, — что даже стекло приобрело золотистый оттенок?
— Я не присматривался, — пренебрежительно буркнул Шарль.
Бережно сняв крышку, кардинал осторожно извлек стеклянный сосуд из золотого футляра, поднес его к свету и понял, что Гаспар в порыве гениального вдохновения нанес на стекло тончайший, почти невидимый слой позолоты и простое стекло обрело небесное свечение.
— Считается, — сказал он брату, — что истинный Грааль должен обращаться в золото, когда в него падает вино Христовой крови. Это свечение, пожалуй, сойдет за подобное превращение.
— Так она тебе нравится?
Кардинал вновь собрал чашу.
— Она великолепна, — промолвил прелат, глядя на чашу с искренним восхищением. — Это чудо Господне!
Он не ожидал, что его пленник изготовит такую прекрасную вещь, даже не мечтал о такой красоте. Восторг его был таков, что на какой-то миг кардинал даже забыл о своих честолюбивых замыслах завладеть папским престолом.
— Может быть, Шарль, — теперь в его голосе звучал благоговейный трепет, — может быть, это настоящий Грааль! Может быть, чаша, которую я купил, и была истинной реликвией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104