Здесь в изобилии произрастали оливки, виноград, груши, сливы, ячмень и женщины. Граф любил все это. Он был женат уже в пятый раз, каждая новая жена была моложе предыдущей, но ни одна так и не одарила его ребенком. Более того, он не произвел даже незаконнорожденного потомства от служанок, хотя, Господь свидетель, отнюдь не по недостатку рвения и старания.
Отсутствие детей граф воспринимал как Господню кару, а потому на старости лет окружил себя священниками. В городке имелся собор и восемнадцать церквей, с полным причтом из епископа, каноников и целой оравы священников, не говоря уж о доминиканской обители у восточных ворот. Граф одарил город двумя новыми церквями и выстроил на западном холме, за рекой и виноградниками, женский монастырь. У себя в замке он держал капеллана и за большие деньги приобрел пучочек соломы, устилавшей ясли новорожденного младенца Иисуса. Граф заказал для соломы хрустальный ларец в золотой оправе, украшенный самоцветами, поместил дарохранительницу на алтарь замковой часовни и молился перед ней каждый день, но не помог даже этот святой талисман. Его пятой жене было семнадцать лет, она была пухленькая и свежая, но такая же бесплодная, как и прежние.
Поначалу граф заподозрил, что его надули с приобретением этой священной соломы, однако графский капеллан клятвенно заверил его, что реликвия прислана из самого папского дворца в Авиньоне, и предъявил скрепленное собственноручной подписью Его Святейшества свидетельство, что солома сия воистину служила постелью младенцу Иисусу. Тогда граф показал свою жену четырем именитым докторам, все четыре светила пришли к заключению, что урина ее прозрачна, телесное устройство и потребности — здоровые. После этого граф решил прибегнуть к собственным познаниям. У Гиппократа он вычитал, что на способность к зачатию благоприятно влияют соответствующие картины, и велел украсить спальню жены изображениями Богоматери с младенцем. Супруги ели красные бобы, постоянно держали свои покои в тепле, но ничто не помогало. При этом граф точно знал, что его вины тут нет. Он сам посадил в двух горшочках ячмень, поливал один мочой новой жены, а другой — своей собственной, и семена в обоих горшочках взошли. По словам лекарей, это означало, что ни граф, ни графиня не бесплодны.
Из этого, как догадался граф, следовало, что на нем лежит проклятие. Поэтому он еще ревностнее обратился к религии, сознавая, что времени у него в запасе уже немного. Ведь, как писал Аристотель, возраст в семьдесят лет кладет предел мужской способности, и графу, дабы совершить вожделенное чудо, осталось всего пять лет. Он усердно молился, и вот, еще сам не зная о том, дождался наконец, что в одно осеннее утро молитвы его были услышаны.
Из Парижа прибыли четверо церковнослужителей. Три священника и один монах приехали в Бера с письмом от Луи Бессьера, кардинала и архиепископа Ливорнского, папского легата при дворе Франции. Его смиренное и почтительное послание содержало скрытую угрозу. Папский наместник просил допустить брата Жерома, молодого и весьма ученого монаха, к архивам Бера.
"Нам хорошо известно, — писал кардинал-архиепископ на изысканной латыни, — что тебе присуща великая любовь ко всяким манускриптам, и языческим и христианским, и потому прошу тебя, ради любви Христовой и во имя грядущего Его царства, позволить нашему брату Жерому изучить твои документы ".
Казалось бы, в этом не было ничего плохого. Граф Бера действительно обладал самой богатой библиотекой и самым большим собранием манускриптов во всей Гаскони, если не во всем христианском мире, однако в письме не уточнялось, почему кардинал-архиепископ настолько заинтересовался хранящимися в замке бумагами. А упоминание о языческих текстах и вовсе означало угрозу. Кардинал-архиепископ намекал, что в случае отказа спустит на Бера «псов господних» — доминиканцев и инквизиторов, а те мигом докажут, что языческие сочинения способствуют распространению ереси. Начнутся судебные процессы, запылают костры, и хотя самого графа никто, разумеется, не тронет, но ради спасения души ему придется покупать индульгенции. На деньги церковь была ненасытна, а всем было известно, что граф Бера очень богат. Поэтому графу вовсе не хотелось ссориться с кардиналом-архиепископом, однако ему было чрезвычайно любопытно узнать, с какой стати его высокопреосвященство вдруг заинтересовался архивами графства.
Вот почему граф призвал отца Рубера, священника городской доминиканской обители, в большой зал замка, давно уже не слышавший шума разгульных пиров, ибо все стены в нем были уставлены полками, на которых тихо ветшали старинные манускрипты и переплетенные в промасленную кожу рукописные книги.
Руберу минуло всего тридцать два года. Будучи сыном городского дубильщика, этот молодой человек занял свое нынешнее высокое положение в церкви лишь благодаря покровительству графа.
Отец Рубер был очень высок, смотрел строго, его черные волосы были пострижены так коротко, что напомнили графу щетку с жесткой щетиной, которой оружейники полируют кольчуги. Несмотря на погожее утро, отец Рубер казался сердитым и недовольным.
— Завтра мне нужно по делу в Кастийон-д'Арбизон, — заявил он, — поэтому у меня остается не больше часа, чтобы добраться туда засветло.
Граф сделал вид, что не заметил грубость отца Рубера. Доминиканец пытался держаться с сеньором как с равным, и граф стерпел эту дерзость, ибо она его позабавила.
— Дело? В Кастийон-д'Арбизоне? — переспросил он и тут же вспомнил: — Ах да, верно! Ты хочешь проследить, как сожгут ту девицу!
— Да, завтра утром.
— Девицу сожгут и без тебя, святой отец, — заметил граф, — а дьявол заберет ее душу, не важно, будешь ты там ликовать или нет. Или все дело в том, — граф прищурился, — что тебе нравится смотреть, как сжигают женщин?
— Это мой долг, — сдержанно ответил отец Рубер.
— Ну да, твой долг. Конечно же. Твой долг.
Наморщив лоб, граф разглядывал шахматную доску, пытаясь сообразить, что лучше: пойти пешкой или убрать слона. Он был низеньким, полным, с круглым лицом, обрамленным коротко постриженной бородкой, и лысиной, которую постоянно покрывала вязаная шапочка. Даже летом граф редко снимал отороченное мехом одеяние. Его пальцы всегда были измазаны чернилами, что делало его больше похожим на писаря, чем на феодала — властителя обширных земель.
— Но у тебя есть долги передо мной, Рубер, — укорил он доминиканца, — так что взгляни-ка вот на это.
Граф протянул священнику письмо кардинала-архиепископа и внимательно следил за отцом Рубером, пока тот читал длинный документ.
— У него превосходная латынь, не так ли? — заметил граф.
— У него состоит на службе хорошо образованный секретарь, — суховато отозвался брат Рубер, внимательно изучая большую красную печать, чтобы убедиться в подлинности документа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Отсутствие детей граф воспринимал как Господню кару, а потому на старости лет окружил себя священниками. В городке имелся собор и восемнадцать церквей, с полным причтом из епископа, каноников и целой оравы священников, не говоря уж о доминиканской обители у восточных ворот. Граф одарил город двумя новыми церквями и выстроил на западном холме, за рекой и виноградниками, женский монастырь. У себя в замке он держал капеллана и за большие деньги приобрел пучочек соломы, устилавшей ясли новорожденного младенца Иисуса. Граф заказал для соломы хрустальный ларец в золотой оправе, украшенный самоцветами, поместил дарохранительницу на алтарь замковой часовни и молился перед ней каждый день, но не помог даже этот святой талисман. Его пятой жене было семнадцать лет, она была пухленькая и свежая, но такая же бесплодная, как и прежние.
Поначалу граф заподозрил, что его надули с приобретением этой священной соломы, однако графский капеллан клятвенно заверил его, что реликвия прислана из самого папского дворца в Авиньоне, и предъявил скрепленное собственноручной подписью Его Святейшества свидетельство, что солома сия воистину служила постелью младенцу Иисусу. Тогда граф показал свою жену четырем именитым докторам, все четыре светила пришли к заключению, что урина ее прозрачна, телесное устройство и потребности — здоровые. После этого граф решил прибегнуть к собственным познаниям. У Гиппократа он вычитал, что на способность к зачатию благоприятно влияют соответствующие картины, и велел украсить спальню жены изображениями Богоматери с младенцем. Супруги ели красные бобы, постоянно держали свои покои в тепле, но ничто не помогало. При этом граф точно знал, что его вины тут нет. Он сам посадил в двух горшочках ячмень, поливал один мочой новой жены, а другой — своей собственной, и семена в обоих горшочках взошли. По словам лекарей, это означало, что ни граф, ни графиня не бесплодны.
Из этого, как догадался граф, следовало, что на нем лежит проклятие. Поэтому он еще ревностнее обратился к религии, сознавая, что времени у него в запасе уже немного. Ведь, как писал Аристотель, возраст в семьдесят лет кладет предел мужской способности, и графу, дабы совершить вожделенное чудо, осталось всего пять лет. Он усердно молился, и вот, еще сам не зная о том, дождался наконец, что в одно осеннее утро молитвы его были услышаны.
Из Парижа прибыли четверо церковнослужителей. Три священника и один монах приехали в Бера с письмом от Луи Бессьера, кардинала и архиепископа Ливорнского, папского легата при дворе Франции. Его смиренное и почтительное послание содержало скрытую угрозу. Папский наместник просил допустить брата Жерома, молодого и весьма ученого монаха, к архивам Бера.
"Нам хорошо известно, — писал кардинал-архиепископ на изысканной латыни, — что тебе присуща великая любовь ко всяким манускриптам, и языческим и христианским, и потому прошу тебя, ради любви Христовой и во имя грядущего Его царства, позволить нашему брату Жерому изучить твои документы ".
Казалось бы, в этом не было ничего плохого. Граф Бера действительно обладал самой богатой библиотекой и самым большим собранием манускриптов во всей Гаскони, если не во всем христианском мире, однако в письме не уточнялось, почему кардинал-архиепископ настолько заинтересовался хранящимися в замке бумагами. А упоминание о языческих текстах и вовсе означало угрозу. Кардинал-архиепископ намекал, что в случае отказа спустит на Бера «псов господних» — доминиканцев и инквизиторов, а те мигом докажут, что языческие сочинения способствуют распространению ереси. Начнутся судебные процессы, запылают костры, и хотя самого графа никто, разумеется, не тронет, но ради спасения души ему придется покупать индульгенции. На деньги церковь была ненасытна, а всем было известно, что граф Бера очень богат. Поэтому графу вовсе не хотелось ссориться с кардиналом-архиепископом, однако ему было чрезвычайно любопытно узнать, с какой стати его высокопреосвященство вдруг заинтересовался архивами графства.
Вот почему граф призвал отца Рубера, священника городской доминиканской обители, в большой зал замка, давно уже не слышавший шума разгульных пиров, ибо все стены в нем были уставлены полками, на которых тихо ветшали старинные манускрипты и переплетенные в промасленную кожу рукописные книги.
Руберу минуло всего тридцать два года. Будучи сыном городского дубильщика, этот молодой человек занял свое нынешнее высокое положение в церкви лишь благодаря покровительству графа.
Отец Рубер был очень высок, смотрел строго, его черные волосы были пострижены так коротко, что напомнили графу щетку с жесткой щетиной, которой оружейники полируют кольчуги. Несмотря на погожее утро, отец Рубер казался сердитым и недовольным.
— Завтра мне нужно по делу в Кастийон-д'Арбизон, — заявил он, — поэтому у меня остается не больше часа, чтобы добраться туда засветло.
Граф сделал вид, что не заметил грубость отца Рубера. Доминиканец пытался держаться с сеньором как с равным, и граф стерпел эту дерзость, ибо она его позабавила.
— Дело? В Кастийон-д'Арбизоне? — переспросил он и тут же вспомнил: — Ах да, верно! Ты хочешь проследить, как сожгут ту девицу!
— Да, завтра утром.
— Девицу сожгут и без тебя, святой отец, — заметил граф, — а дьявол заберет ее душу, не важно, будешь ты там ликовать или нет. Или все дело в том, — граф прищурился, — что тебе нравится смотреть, как сжигают женщин?
— Это мой долг, — сдержанно ответил отец Рубер.
— Ну да, твой долг. Конечно же. Твой долг.
Наморщив лоб, граф разглядывал шахматную доску, пытаясь сообразить, что лучше: пойти пешкой или убрать слона. Он был низеньким, полным, с круглым лицом, обрамленным коротко постриженной бородкой, и лысиной, которую постоянно покрывала вязаная шапочка. Даже летом граф редко снимал отороченное мехом одеяние. Его пальцы всегда были измазаны чернилами, что делало его больше похожим на писаря, чем на феодала — властителя обширных земель.
— Но у тебя есть долги передо мной, Рубер, — укорил он доминиканца, — так что взгляни-ка вот на это.
Граф протянул священнику письмо кардинала-архиепископа и внимательно следил за отцом Рубером, пока тот читал длинный документ.
— У него превосходная латынь, не так ли? — заметил граф.
— У него состоит на службе хорошо образованный секретарь, — суховато отозвался брат Рубер, внимательно изучая большую красную печать, чтобы убедиться в подлинности документа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104