Девочка была здоровая, пухленькая, похожая на нее, но Мериатон, назначив нянек присматривать за ней, спокойно отвернулась от младенца. Она снова делила ложе с фараоном, и Тейе, пристально наблюдая, как во время вечерней трапезы Эхнатон покрывает ее чело поцелуями и заталкивает фрукты в печально искривленный ротик, задумалась: что если Мериатон почему-то вообразила, что рождение ребенка знаменует конец ее супружеских обязанностей?
Вскоре после родов в палату внешних сношений пришло сообщение о том, что Суппилулиумас подписал дружественное соглашение с Шаттивасой, наследником Тушратты в Митанни, и теперь затаился, без сомнения, удовлетворенный еще одним завоеванием. Он мог себе позволить ждать и тщательно планировать дальнейшие действия. А Тейе чувствовала, что Эхнатон слабеет. Он отгораживался от нее участившимися изнурительными приступами головной боли и тошноты. Они с Мериатон, Хоремхебом и Эйе все-таки вырвали у него позволение привести армию в полную боевую готовность, хоть он бранил их, обвинял в предательстве. Пограничные отряды по-прежнему осуществляли постоянное патрулирование, но подразделения регулярных войск давно сократились в численности и потеряли боеспособность. Хоремхеб объявил воинский призыв, строительство новых казарм, принялся приводить в порядок оружие и колесницы, и скоро его командиры уже смогли начать муштровать новобранцев. Тейе с удовлетворением понимала, что весть о том, что Египет зашевелился, очень скоро достигнет ушей Суппилулиумаса. Как эхо давно отзвучавшего голоса, ей стали приходить письма из Фив с просьбами лично подтвердить слух о реорганизации армии. Тейе выслушивала послания с чувством, которое было сродни страху. Малкатта казалась ей не только далекой, но и уже погребенной в прошлом. Я тоже была покорена необыкновенным очарованием, пронизывающим Ахетатон, – осознавала она. – Как давно я в последний раз беспокоилась о благополучии других городов? Время, кажется, остановилось здесь, но что происходит в Ахмине, Джарухе, Мемфисе? Чары, которые заканчиваются за чертой, там, где трава уступает место враждебной пустыне, сделали меня пленницей, слепой и глухой к нуждам внешнего мира. Я намеревалась заняться казной, но так и не сделала этого. Я тревожилась о тонком ручейке податей, который с тех пор высох совсем. Что случилось со мной? Держа в руках свитки, скрепленные печатью Амона, она будто увидела призрак. Императрица тут же послала за казначеем.
– Казна истощена, но ни в коем случае не опустела, – надменно ответил он на ее вопрос. – Египет еще ведет торговлю с островами Великого Зеленого моря.
– Только с ними? А как же Нубия и Ретенну?
– Царица, наши позиции в Нубии довольно слабы в настоящее время, как тебе, должно быть, известно.
– Нет. Мне это неизвестно. Нубия не является нашим вассалом; она – часть Египта. Почему тогда наши позиции там слабы?
– Это меня не касается. Я всего лишь хранитель сокровищ своего владыки. Но я полагаю, что нубийские племена были неспокойны в последнее время, и несколько египетских сборщиков дани просто исчезли.
– Ну а что с нубийскими копями? Как золотые пути?
– Военачальник Хоремхеб имеет монополию на сборы, полученные от нубийского золота, богиня. Прости меня, но в этом случае тебе лучше адресовать свой вопрос ему.
– Я так и сделаю. Что в Ретенну?
– Мы уже год ничего не получали из Кадеша.
– Тогда почему казна не опустела?
– Фараон каждый год постепенно поднимал налоги, особенно с феллахов, и, кроме того, все подношения в Египте, что прежде были адресованы другим богам, теперь поступают прямо в Ахетатон.
Отпустив его, она сидела, кусая губу и яростно соображая, феллахи чернь, но чернь не бесполезная, без них страна не смогла бы существовать. Если налоги, взимаемые с них, превысят пределы разумного, Египет будет сломлен любым бедствием, угрожающим их выживанию: если, например, будет объявлена война и продлится она слишком долго, если в Дельте начнется падеж скота, если погибнет урожай винограда, если Исида не заплачет. Наша стабильность хрупка, как стебель тростника, – рассуждала она. – Золото, сыплющееся на эти улицы, драгоценности, которыми обвешаны придворные, лакомства, экзотические кушанья, постоянный поток новых нарядов, не говоря уже об артистах, привозимых из-за Дельты, – все это так же незыблемо, как дуновение песчаного ветра. На какие средства мы будем воевать? Она послала за Хоремхебом, но на ее краткие вопросы он отвечал так, будто она уже выжила из ума.
– Конечно, поток золота немного уменьшился, – говорил он. – На копях каждый день умирают рудокопы, я терплю убытки, но в последнее время они еще и бегут. Золотой путь сделался довольно опасным, поэтому я плачу солдатам, которые охраняют шахты и сопровождают золото в Фивы, откуда оно баржами переправляется на север.
– У тебя есть собственные солдаты? Ты платишь им золотом, которое они охраняют?
– Разумеется.
– Хоремхеб, ты помнишь те времена, когда шахты охраняли всего несколько надсмотрщиков, когда золото прибывало в Фивы и меджаи только следили за его доставкой?
– Нет, царица.
Он испытывал неловкость и, похоже, искренне недоумевал, чем вызвана ее внезапная паника. Сознавая бесполезность дальнейших расспросов, она отпустила его.
Новый год в Ахетатоне праздновали с обычным приливом оптимизма. Слухи о войне временно поутихли, так как фараон уклонялся от издания указа о призыве, которого так отчаянно добивалась Тейе. Здоровье Эхнатона улучшилось, и, слабый, но улыбающийся, он лично распределял золото милости своим врачевателям и разным мелким чиновникам, стоя рядом с Мериатон у украшенного гирляндами окна явления. Все уже ждали, когда Атон возвестит о подъеме воды в Ниле, думая о мешках с зерном в закромах, приготовленных для сева.
Но разлив все не наступал. Прошел месяц тот, а река оставалась узкой лентой мутной воды, протекавшей далеко внизу под пыльными, растрескавшимися берегами. Это послужило некоторым поводом для беспокойства, но не для тревоги, потому что половодье запаздывало и прежде. Атон всемогущ, он не мог обмануть ожиданий своего послушного сына. В ожидании ответа на молитвы жрецов о половодье службы в Ахетатоне сделались более усердными. Толпы людей слонялись перед Большим храмом, и в три раза больше их собиралось вокруг маленьких жертвенников на углах улиц, где они приносили умиротворяющие дары.
Пришел и миновал фаофи, но уровень воды в Ниле не изменился. Раздраженные придворные приказали вытащить на берег свои прогулочные лодки, потому что от реки поднималась вонь. Чиновники, в обязанность которых входило докладывать о скорости и уровне ежегодных разливов, сидели под балдахинами, неотрывно глядя на зарубки каменных пластин, вкопанных в берега, но маслянистая, зловонная вода по-прежнему плескалась у первых меток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
Вскоре после родов в палату внешних сношений пришло сообщение о том, что Суппилулиумас подписал дружественное соглашение с Шаттивасой, наследником Тушратты в Митанни, и теперь затаился, без сомнения, удовлетворенный еще одним завоеванием. Он мог себе позволить ждать и тщательно планировать дальнейшие действия. А Тейе чувствовала, что Эхнатон слабеет. Он отгораживался от нее участившимися изнурительными приступами головной боли и тошноты. Они с Мериатон, Хоремхебом и Эйе все-таки вырвали у него позволение привести армию в полную боевую готовность, хоть он бранил их, обвинял в предательстве. Пограничные отряды по-прежнему осуществляли постоянное патрулирование, но подразделения регулярных войск давно сократились в численности и потеряли боеспособность. Хоремхеб объявил воинский призыв, строительство новых казарм, принялся приводить в порядок оружие и колесницы, и скоро его командиры уже смогли начать муштровать новобранцев. Тейе с удовлетворением понимала, что весть о том, что Египет зашевелился, очень скоро достигнет ушей Суппилулиумаса. Как эхо давно отзвучавшего голоса, ей стали приходить письма из Фив с просьбами лично подтвердить слух о реорганизации армии. Тейе выслушивала послания с чувством, которое было сродни страху. Малкатта казалась ей не только далекой, но и уже погребенной в прошлом. Я тоже была покорена необыкновенным очарованием, пронизывающим Ахетатон, – осознавала она. – Как давно я в последний раз беспокоилась о благополучии других городов? Время, кажется, остановилось здесь, но что происходит в Ахмине, Джарухе, Мемфисе? Чары, которые заканчиваются за чертой, там, где трава уступает место враждебной пустыне, сделали меня пленницей, слепой и глухой к нуждам внешнего мира. Я намеревалась заняться казной, но так и не сделала этого. Я тревожилась о тонком ручейке податей, который с тех пор высох совсем. Что случилось со мной? Держа в руках свитки, скрепленные печатью Амона, она будто увидела призрак. Императрица тут же послала за казначеем.
– Казна истощена, но ни в коем случае не опустела, – надменно ответил он на ее вопрос. – Египет еще ведет торговлю с островами Великого Зеленого моря.
– Только с ними? А как же Нубия и Ретенну?
– Царица, наши позиции в Нубии довольно слабы в настоящее время, как тебе, должно быть, известно.
– Нет. Мне это неизвестно. Нубия не является нашим вассалом; она – часть Египта. Почему тогда наши позиции там слабы?
– Это меня не касается. Я всего лишь хранитель сокровищ своего владыки. Но я полагаю, что нубийские племена были неспокойны в последнее время, и несколько египетских сборщиков дани просто исчезли.
– Ну а что с нубийскими копями? Как золотые пути?
– Военачальник Хоремхеб имеет монополию на сборы, полученные от нубийского золота, богиня. Прости меня, но в этом случае тебе лучше адресовать свой вопрос ему.
– Я так и сделаю. Что в Ретенну?
– Мы уже год ничего не получали из Кадеша.
– Тогда почему казна не опустела?
– Фараон каждый год постепенно поднимал налоги, особенно с феллахов, и, кроме того, все подношения в Египте, что прежде были адресованы другим богам, теперь поступают прямо в Ахетатон.
Отпустив его, она сидела, кусая губу и яростно соображая, феллахи чернь, но чернь не бесполезная, без них страна не смогла бы существовать. Если налоги, взимаемые с них, превысят пределы разумного, Египет будет сломлен любым бедствием, угрожающим их выживанию: если, например, будет объявлена война и продлится она слишком долго, если в Дельте начнется падеж скота, если погибнет урожай винограда, если Исида не заплачет. Наша стабильность хрупка, как стебель тростника, – рассуждала она. – Золото, сыплющееся на эти улицы, драгоценности, которыми обвешаны придворные, лакомства, экзотические кушанья, постоянный поток новых нарядов, не говоря уже об артистах, привозимых из-за Дельты, – все это так же незыблемо, как дуновение песчаного ветра. На какие средства мы будем воевать? Она послала за Хоремхебом, но на ее краткие вопросы он отвечал так, будто она уже выжила из ума.
– Конечно, поток золота немного уменьшился, – говорил он. – На копях каждый день умирают рудокопы, я терплю убытки, но в последнее время они еще и бегут. Золотой путь сделался довольно опасным, поэтому я плачу солдатам, которые охраняют шахты и сопровождают золото в Фивы, откуда оно баржами переправляется на север.
– У тебя есть собственные солдаты? Ты платишь им золотом, которое они охраняют?
– Разумеется.
– Хоремхеб, ты помнишь те времена, когда шахты охраняли всего несколько надсмотрщиков, когда золото прибывало в Фивы и меджаи только следили за его доставкой?
– Нет, царица.
Он испытывал неловкость и, похоже, искренне недоумевал, чем вызвана ее внезапная паника. Сознавая бесполезность дальнейших расспросов, она отпустила его.
Новый год в Ахетатоне праздновали с обычным приливом оптимизма. Слухи о войне временно поутихли, так как фараон уклонялся от издания указа о призыве, которого так отчаянно добивалась Тейе. Здоровье Эхнатона улучшилось, и, слабый, но улыбающийся, он лично распределял золото милости своим врачевателям и разным мелким чиновникам, стоя рядом с Мериатон у украшенного гирляндами окна явления. Все уже ждали, когда Атон возвестит о подъеме воды в Ниле, думая о мешках с зерном в закромах, приготовленных для сева.
Но разлив все не наступал. Прошел месяц тот, а река оставалась узкой лентой мутной воды, протекавшей далеко внизу под пыльными, растрескавшимися берегами. Это послужило некоторым поводом для беспокойства, но не для тревоги, потому что половодье запаздывало и прежде. Атон всемогущ, он не мог обмануть ожиданий своего послушного сына. В ожидании ответа на молитвы жрецов о половодье службы в Ахетатоне сделались более усердными. Толпы людей слонялись перед Большим храмом, и в три раза больше их собиралось вокруг маленьких жертвенников на углах улиц, где они приносили умиротворяющие дары.
Пришел и миновал фаофи, но уровень воды в Ниле не изменился. Раздраженные придворные приказали вытащить на берег свои прогулочные лодки, потому что от реки поднималась вонь. Чиновники, в обязанность которых входило докладывать о скорости и уровне ежегодных разливов, сидели под балдахинами, неотрывно глядя на зарубки каменных пластин, вкопанных в берега, но маслянистая, зловонная вода по-прежнему плескалась у первых меток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165