Подумай об этом, Нефертити, когда успокоишься. Наслаждайся тем, что у тебя осталось. – Она поклонилась, слуги тотчас широко распахнули перед ней дверь.
Ну вот, основные линии прочерчены, и гораздо быстрее, чем я того хотела, – думала Тейе, уходя. – Надеюсь, Нефертити не хватит ума сообразить, что она всегда может одержать верх, изобретя подходящую ложь. А теперь я должна встретиться с Туту. Угрожать племяннице и запугивать слюнтяя-управителя – совсем не тот стиль дипломатии, который мне так нравился и за которым ты наблюдал с таким удовольствием, о муж мой, Аменхотеп. Так небрежно, походя, на бойне режут быков, и мне это претит. Какие ничтожные настали времена!
Палата внешних сношений в Ахетатоне располагалась в конце дороги, между Большим и Малым храмами, неподалеку от лабиринта дворов, обнесенных стенами, отгораживающими поместья управителей, которые не имели права селиться на берегу реки. Пока Тейе несли по пыльной улице в закрытых носилках, ее ноздри даже сквозь плотные занавеси улавливали сильный запах фимиама, висящего в воздухе, смешанного со зловонием отбросов и прочего мусора с улицы. С территории храма доносились размеренные песнопения и звон систр, чистый и прекрасный, паривший в воздухе над хриплыми криками торговцев и грубым смехом крестьянок. Услышав барабанную дробь, Тейе поняла, что движется мимо танцовщиц. Она слегка приоткрыла занавеси, ожидая увидеть нагих блудниц, выставляющих напоказ свои прелести, но женщины оказались храмовыми танцовщицами, гибкими и непорочными, увешанными гирляндами цветов. В танце они торжественно поднимали вверх руки, обращая лица к солнцу. Ахетатон – это определенно не Фивы, – размышляла она, опустив занавеси. – И как это похоже на моего сына – разместить палату внешних сношений так ужасно далеко от дворца.
В палату доносились звуки улицы, хотя она и была защищена стенами с воротами и высоко прорезанными окнами и окружена кустарником. Лари и сундуки были забиты свитками. Повсюду валялись дощечки писцов. В одном углу она увидела группу людей, которые стояли, что-то обсуждая, и, наконец, отыскала глазами самого Туту, склонившегося над плечом писца, он что-то ему диктовал. Тейе подождала, стоя в окружении молчаливых носителей балдахина, пока вестник вошел в палату и объявил ее титулы, и, когда она шагнула через порог, все присутствующие уже распростерлись на полу лицом вниз. Тейе медленно оглядела комнату, давая возможность людям в полной мере осознать ее присутствие, потом приказала:
– Туту, на колени!
Молодой человек приподнялся и встал на колени, склонив голову.
– Я – твой раб, императрица, – взволнованно промямлил он.
Тейе сделала несколько шагов вперед, пока ее ноги с кроваво-красными ногтями, позолоченные ремешки сандалий и кайма украшенного драгоценными камнями одеяния не оказались у него перед глазами.
– Скажи мне, – спросила она вкрадчиво, – сколько раз ты был персоной золота?
В замешательстве Туту резко дернул головой.
– Четыре раза, священная богиня.
– Тогда ты получил больше, чем тебе причиталось, потому что определенно ты не нуждаешься в золоте фараона. – Она сделала ударение на слове «фараона», внимательно наблюдая за реакцией. – Так сколько тебе платят иноземцы за то, чтобы ты скрывал от ушей фараона правду об их хищениях? Азиру платит тебе рабами или серебром? А Суппилулиумас, должно быть, сыплет золото тебе в руки, как песок, в обмен на то, чтобы ты незаметно уничтожал послания от его врагов. Удивительно, что ты еще не поселился у реки, но, полагаю, тебе не стоит хвастаться своим богатством. Твоя гробница богата? Отвечай!
Быстрый, как вспышка, удар носком сандалии пришелся ему по горлу.
– Императрица, я – грязь под твоими ногами! – прохрипел он, судорожно сглатывая. – Я пресмыкаюсь! Я подобен навозу!
– Это не ответ. Встань! – Тейе оглядела кабинет и подавила желание рассмеяться. И не потому, что ее рассмешило опущенное долу лицо Туту, или застывшие вокруг фигуры, или Хайя, быстро спрятавший усмешку. Просто ей было смешно прибегать к таким ребяческим уловкам. – Можешь смотреть на меня.
Он неохотно поднял на нее глаза, и она попыталась что-нибудь прочесть в них. Туту выглядел несчастным, сбитым с толку и растерянным, но не виноватым.
– Теперь отвечай.
Туту пожал плечами с видом оскорбленной невинности.
– Я почитаю своего фараона. Я никогда бы не предал его. Когда он приходит в палату, я зачитываю ему все послания.
– Ты не старался убедить его, что это послания первостепенной важности? Ты зачитывал их ему, не давая советов, не истолковывая, не предостерегая? Что ты за управитель?
– Богиня, я простой человек…
– Будь проклята твоя простота! Тебя следовало бы задушить твоим золотом!
Она хотела потребовать его немедленного увольнения или, по крайней мере, настаивать на том, чтобы в будущем он приносил ей всю корреспонденцию, но оба эти указа должны были исходить от Эхнатона. В отчаянии она задумалась, что случилось с тайными донесениями осведомителей, разбросанных по всей империи, которые тщательно отслеживал его предшественник, и решила, что, возможно, их деятельность прекратилась. Она развернулась, глубоко вздохнув, вышла на солнечный свет и потянулась к руке Хайи.
– Помоги мне сесть в носилки, – велела она. – Я намеревалась сегодня вечером еще поговорить с Хоремхебом, но слишком устала. Пусть меня отнесут в мой дом, Хайя, а к Хоремхебу пошлешь завтра.
Она улеглась в носилках, согнувшись от ноющей боли в животе и борясь с чувством одиночества, которое всегда усиливалось от усталости. В этот вечер она трапезничала одна, отказавшись принять Эйе, который приходил справиться о ее самочувствии, и велела рано загасить лампы. Хайя занимался делами в гареме. Это еще не все, – думала она, засыпая. – Я должна поговорить с Тадухеппой. Мне следовало привезти ее тетушку из Малкатты. Должна навестить Мекетатон. Я не спросила об Анхесенпаатон, не поговорила с Мериатон и просто оттягиваю момент встречи с Эхнатоном наедине. Так много нужно сделать, попытаться понять, прежде чем я смогу начать спасать хоть что-нибудь.
Вечером следующего дня она встретилась с братом и Хоремхебом в своем саду, подальше от любопытных ушей. Мутноджимет пришла вместе с мужем и теперь, пока они разговаривали, лежала, грациозно разметавшись на траве и полуприкрыв глаза. Тейе знала, что молодой женщине можно доверять, и на самом деле молчаливое присутствие Мутноджимет как-то успокаивало ее. Меня раздражает собственная дочь, и я не выношу свою вторую племянницу, – думала Тейе, поглядывая на неясно вырисовывающиеся формы Мутноджимет, – но к этой женщине испытываю глубокую привязанность. Хоремхеб говорил тихо, подавшись вперед в кресле и уперев локти в смуглые колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
Ну вот, основные линии прочерчены, и гораздо быстрее, чем я того хотела, – думала Тейе, уходя. – Надеюсь, Нефертити не хватит ума сообразить, что она всегда может одержать верх, изобретя подходящую ложь. А теперь я должна встретиться с Туту. Угрожать племяннице и запугивать слюнтяя-управителя – совсем не тот стиль дипломатии, который мне так нравился и за которым ты наблюдал с таким удовольствием, о муж мой, Аменхотеп. Так небрежно, походя, на бойне режут быков, и мне это претит. Какие ничтожные настали времена!
Палата внешних сношений в Ахетатоне располагалась в конце дороги, между Большим и Малым храмами, неподалеку от лабиринта дворов, обнесенных стенами, отгораживающими поместья управителей, которые не имели права селиться на берегу реки. Пока Тейе несли по пыльной улице в закрытых носилках, ее ноздри даже сквозь плотные занавеси улавливали сильный запах фимиама, висящего в воздухе, смешанного со зловонием отбросов и прочего мусора с улицы. С территории храма доносились размеренные песнопения и звон систр, чистый и прекрасный, паривший в воздухе над хриплыми криками торговцев и грубым смехом крестьянок. Услышав барабанную дробь, Тейе поняла, что движется мимо танцовщиц. Она слегка приоткрыла занавеси, ожидая увидеть нагих блудниц, выставляющих напоказ свои прелести, но женщины оказались храмовыми танцовщицами, гибкими и непорочными, увешанными гирляндами цветов. В танце они торжественно поднимали вверх руки, обращая лица к солнцу. Ахетатон – это определенно не Фивы, – размышляла она, опустив занавеси. – И как это похоже на моего сына – разместить палату внешних сношений так ужасно далеко от дворца.
В палату доносились звуки улицы, хотя она и была защищена стенами с воротами и высоко прорезанными окнами и окружена кустарником. Лари и сундуки были забиты свитками. Повсюду валялись дощечки писцов. В одном углу она увидела группу людей, которые стояли, что-то обсуждая, и, наконец, отыскала глазами самого Туту, склонившегося над плечом писца, он что-то ему диктовал. Тейе подождала, стоя в окружении молчаливых носителей балдахина, пока вестник вошел в палату и объявил ее титулы, и, когда она шагнула через порог, все присутствующие уже распростерлись на полу лицом вниз. Тейе медленно оглядела комнату, давая возможность людям в полной мере осознать ее присутствие, потом приказала:
– Туту, на колени!
Молодой человек приподнялся и встал на колени, склонив голову.
– Я – твой раб, императрица, – взволнованно промямлил он.
Тейе сделала несколько шагов вперед, пока ее ноги с кроваво-красными ногтями, позолоченные ремешки сандалий и кайма украшенного драгоценными камнями одеяния не оказались у него перед глазами.
– Скажи мне, – спросила она вкрадчиво, – сколько раз ты был персоной золота?
В замешательстве Туту резко дернул головой.
– Четыре раза, священная богиня.
– Тогда ты получил больше, чем тебе причиталось, потому что определенно ты не нуждаешься в золоте фараона. – Она сделала ударение на слове «фараона», внимательно наблюдая за реакцией. – Так сколько тебе платят иноземцы за то, чтобы ты скрывал от ушей фараона правду об их хищениях? Азиру платит тебе рабами или серебром? А Суппилулиумас, должно быть, сыплет золото тебе в руки, как песок, в обмен на то, чтобы ты незаметно уничтожал послания от его врагов. Удивительно, что ты еще не поселился у реки, но, полагаю, тебе не стоит хвастаться своим богатством. Твоя гробница богата? Отвечай!
Быстрый, как вспышка, удар носком сандалии пришелся ему по горлу.
– Императрица, я – грязь под твоими ногами! – прохрипел он, судорожно сглатывая. – Я пресмыкаюсь! Я подобен навозу!
– Это не ответ. Встань! – Тейе оглядела кабинет и подавила желание рассмеяться. И не потому, что ее рассмешило опущенное долу лицо Туту, или застывшие вокруг фигуры, или Хайя, быстро спрятавший усмешку. Просто ей было смешно прибегать к таким ребяческим уловкам. – Можешь смотреть на меня.
Он неохотно поднял на нее глаза, и она попыталась что-нибудь прочесть в них. Туту выглядел несчастным, сбитым с толку и растерянным, но не виноватым.
– Теперь отвечай.
Туту пожал плечами с видом оскорбленной невинности.
– Я почитаю своего фараона. Я никогда бы не предал его. Когда он приходит в палату, я зачитываю ему все послания.
– Ты не старался убедить его, что это послания первостепенной важности? Ты зачитывал их ему, не давая советов, не истолковывая, не предостерегая? Что ты за управитель?
– Богиня, я простой человек…
– Будь проклята твоя простота! Тебя следовало бы задушить твоим золотом!
Она хотела потребовать его немедленного увольнения или, по крайней мере, настаивать на том, чтобы в будущем он приносил ей всю корреспонденцию, но оба эти указа должны были исходить от Эхнатона. В отчаянии она задумалась, что случилось с тайными донесениями осведомителей, разбросанных по всей империи, которые тщательно отслеживал его предшественник, и решила, что, возможно, их деятельность прекратилась. Она развернулась, глубоко вздохнув, вышла на солнечный свет и потянулась к руке Хайи.
– Помоги мне сесть в носилки, – велела она. – Я намеревалась сегодня вечером еще поговорить с Хоремхебом, но слишком устала. Пусть меня отнесут в мой дом, Хайя, а к Хоремхебу пошлешь завтра.
Она улеглась в носилках, согнувшись от ноющей боли в животе и борясь с чувством одиночества, которое всегда усиливалось от усталости. В этот вечер она трапезничала одна, отказавшись принять Эйе, который приходил справиться о ее самочувствии, и велела рано загасить лампы. Хайя занимался делами в гареме. Это еще не все, – думала она, засыпая. – Я должна поговорить с Тадухеппой. Мне следовало привезти ее тетушку из Малкатты. Должна навестить Мекетатон. Я не спросила об Анхесенпаатон, не поговорила с Мериатон и просто оттягиваю момент встречи с Эхнатоном наедине. Так много нужно сделать, попытаться понять, прежде чем я смогу начать спасать хоть что-нибудь.
Вечером следующего дня она встретилась с братом и Хоремхебом в своем саду, подальше от любопытных ушей. Мутноджимет пришла вместе с мужем и теперь, пока они разговаривали, лежала, грациозно разметавшись на траве и полуприкрыв глаза. Тейе знала, что молодой женщине можно доверять, и на самом деле молчаливое присутствие Мутноджимет как-то успокаивало ее. Меня раздражает собственная дочь, и я не выношу свою вторую племянницу, – думала Тейе, поглядывая на неясно вырисовывающиеся формы Мутноджимет, – но к этой женщине испытываю глубокую привязанность. Хоремхеб говорил тихо, подавшись вперед в кресле и уперев локти в смуглые колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165