– Около двадцати тысяч, а пожертвований от жителей Фив теперь хватит только на то, чтобы содержать сотен пять, не более.
– Да и качество этих подношений сомнительно. – Она быстро обдумала ситуацию и вынесла свое решение. – Из любви, которую я питаю к своему первому мужу, Осирису Аменхотепу Прославленному, я пожертвую золото из своих собственных запасов на содержание еще пяти сотен в услужении богу. Ты можешь сам решить, кто это будет. Остальным придется покинуть храм и искать работу в другом месте. – Она метнула свирепый взгляд на людей, толпившихся у двери, и протестующий гул сразу смолк. – Поймите, что я делаю это не потому, что не согласна с фараоном, который есть воплощение мудрости и святости, но из любви к тому, который теперь плывет на священной барке Ра. Я сказала.
Мэйя сразу понял, что прием окончен, и жрецы в молчании один за другим покинули залу.
Никто не издал ни звука, пока не затворилась дверь. Люди Тейе ждали в оцепенении. Сама Тейе сидела, застыв, но разум ее лихорадочно работал. Если бы я решила иначе, то положила бы начало гражданской войне, – думала она угрюмо, – и гражданская война могла бы сыграть на руку этому вероломному Суппилулиумасу. Какое безумие, фараон! Жрецы будут голодать, просить милостыню на улицах города, которому и так уже нанесен смертельный удар. Злость на Амона, раздражение против города, который ты всегда ненавидел, – это видение, посланное тебе Атоном? По крайней мере, службы будут продолжаться. Что делать? Во-первых, отправить протест фараону. Я должна ясно изложить свои доводы, иначе он утратит интерес, не дочитав свиток и до середины. Это Нефертити довела его до этого? Слишком много вопросов, на которые у меня нет ответов. Я действую вслепую. И все же после всего этого я раздумала уезжать. Я могу понадобиться Египту здесь, в Малкатте. Я и Сменхара.
Она собралась подняться, но боль в пояснице пронзила ее. Спазм повторился, у нее перехватило дыхание.
– Хайя! Позови моего врачевателя и пришли Пиху, пусть проводит меня в опочивальню. Проблемы Амона могут подождать.
Люди вокруг засуетились. Она вдруг согнулась пополам от боли, сосредоточившись только на своих ощущениях.
Это проклятие, – думала она, отчаянно сжимая зубы. – Аман именно в этот момент хотел выразить свое недовольство? Неужто его проклятие должно начаться моей смертью?
Пиха благоговейно прикоснулась к ней, и она открыла глаза. Сойдя с помоста с помощью служанки, Тейе медленно побрела в свою опочивальню.
– Хайя здесь? – спросила она. Укладывая ее на ложе, Пиха кивнула. – Пошли его за Мэйей. Я хочу, чтобы жрецы были здесь с фимиамом и молитвами. Приведи ко мне еще и магов и разложи амулеты вокруг ложа. Я не хочу умирать!
Это был последний раз, когда она позволила себе поддаться панике. Собрав всю свою волю и достоинство, она лежала в ожидании, когда родится ее ребенок, переводя взгляд с одного встревоженного лица на другое, а время ползло медленно час за часом. Она слышала, как вокруг нее со щелканьем и перестуком раскладывали амулеты, и, улавливая сладковатый дым воскурений, она успокаивалась. Иногда Тейе видела устремленные на нее карие взволнованные глаза Хайи, но чаще это был Осирис Аменхотеп, он склонялся над ее ложем, дыша ей в лицо густым ароматом гвоздики и вина, в его черных глазах не было сочувствия, но не было и беспокойства, только спокойное и мягкое повеление. Она благодарно черпала силы в его отказе от сострадания, в его уверенности в том, что она победит собственными силами.
– Но я не хочу побеждать! – простонала она однажды. – Я хочу быть с тобой, Гор! Мне так одиноко.
– Не тревожь меня по пустякам, императрица, – прогромыхал он в ответ, улыбаясь. – Если для этого дела не требуется моя печать, оно не заслуживает моего внимания.
Слова эти каким-то образом приобрели мистическое значение. Тейе зацепилась за них, повторяя их многократно, ступая по водам Дуата, глядя, как священная барка с Осирисом Аменхотепом, неподвижно сидящим среди своих божественных предков, медленно проплывает мимо. Мертвые вокруг нее жалобно просили света. Я еще не совсем умерла, – думала она. – Я еще могу чувствовать боль. И теперь барка покидает нас, вплывая в следующую залу. Ледяные мутные воды сдавили ее тело, и оно онемело от поясницы до пальцев ног, холод сделался еще сильнее, когда врата затворились за баркой и пала тьма. Мертвые завыли от ужаса. Тейе широко открыла глаза, пытаясь разглядеть хоть слабый проблеск света. Так она тужилась целую вечность, пока вдруг ей не показалось, что в пещеру сочится слабый серый свет. Врата открывались вновь. Но как это возможно? – думала она в изумлении. – Барка не может повернуть назад.
Затем внезапно окружающие предметы приобрели четкие очертания и цвет, и она осознала, что лежит на своем ложе, повернув голову к окну, на котором тихо колышутся от ветра жесткие папирусовые занавеси. Она с усилием перекатила голову по подушке и увидела, что Хайя улыбается, склонившись над ней.
– Говори, – удалось прошептать ей.
– У тебя сын, императрица. Но ты потеряла много крови и пять суток бродила в мире теней.
Она была слишком слаба, чтобы испытывать хоть какие-то чувства.
– Воды, – прошептала она одними губами. – Мой муж…
Он щелкнул пальцами, и появилась Пиха, осторожно приподняла ей голову и поднесла чашу к ее губам. Теплое молоко, смешанное с бычьей кровью, просочилось в горло. Я прошла обряд очищения, – подумала она, попробовав его. – Я чиста.
– Фараону отправили сообщение, – продолжал Хайя. – На днях можешь ожидать посыльного с выбранным именем. Ребенок здоровенький, хотя такой же измученный, как и ты. Я нашел для него кормилицу. Принести его?
Она слегка качнула головой в знак отказа. Она уже погружалась в здоровый сон. Ребенок не так важен, как прощение Амона. Ей оставили жизнь. Это было помилование.
В следующем году, десятом году правления Эхнатона, Нефертити снова родила девочку, Нефер-неферу-Ра. Течение времени и победа в состязании смягчили неприязнь Тейе к племяннице. Она могла даже сочувствовать женщине, которая страстно желала родить царственного сына, однако рожала только девочек. Ей было интересно, что последние три года сделали с царицей, ослабело ли тугое, безупречное тело от постоянного вынашивания детей, и прочертили ли обманутые надежды линии раздражительности на гладком лице. Однако у нее не было желания встречаться ни с Нефертити, ни с сыном. Она сидела на крыше своих покоев под балдахином, безразлично глядя за реку, на дрожавшие в горячем воздухе очертания Фив, приходящих в упадок, уже понимая, но еще не беспокоясь о том, что живет в искусственном мире, в обители, существовавшей только для нее, как капля воды в ладони. Будто она попала в безвременье мертвых, чьи гробницы теснились в пустыне вокруг Малкатты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
– Да и качество этих подношений сомнительно. – Она быстро обдумала ситуацию и вынесла свое решение. – Из любви, которую я питаю к своему первому мужу, Осирису Аменхотепу Прославленному, я пожертвую золото из своих собственных запасов на содержание еще пяти сотен в услужении богу. Ты можешь сам решить, кто это будет. Остальным придется покинуть храм и искать работу в другом месте. – Она метнула свирепый взгляд на людей, толпившихся у двери, и протестующий гул сразу смолк. – Поймите, что я делаю это не потому, что не согласна с фараоном, который есть воплощение мудрости и святости, но из любви к тому, который теперь плывет на священной барке Ра. Я сказала.
Мэйя сразу понял, что прием окончен, и жрецы в молчании один за другим покинули залу.
Никто не издал ни звука, пока не затворилась дверь. Люди Тейе ждали в оцепенении. Сама Тейе сидела, застыв, но разум ее лихорадочно работал. Если бы я решила иначе, то положила бы начало гражданской войне, – думала она угрюмо, – и гражданская война могла бы сыграть на руку этому вероломному Суппилулиумасу. Какое безумие, фараон! Жрецы будут голодать, просить милостыню на улицах города, которому и так уже нанесен смертельный удар. Злость на Амона, раздражение против города, который ты всегда ненавидел, – это видение, посланное тебе Атоном? По крайней мере, службы будут продолжаться. Что делать? Во-первых, отправить протест фараону. Я должна ясно изложить свои доводы, иначе он утратит интерес, не дочитав свиток и до середины. Это Нефертити довела его до этого? Слишком много вопросов, на которые у меня нет ответов. Я действую вслепую. И все же после всего этого я раздумала уезжать. Я могу понадобиться Египту здесь, в Малкатте. Я и Сменхара.
Она собралась подняться, но боль в пояснице пронзила ее. Спазм повторился, у нее перехватило дыхание.
– Хайя! Позови моего врачевателя и пришли Пиху, пусть проводит меня в опочивальню. Проблемы Амона могут подождать.
Люди вокруг засуетились. Она вдруг согнулась пополам от боли, сосредоточившись только на своих ощущениях.
Это проклятие, – думала она, отчаянно сжимая зубы. – Аман именно в этот момент хотел выразить свое недовольство? Неужто его проклятие должно начаться моей смертью?
Пиха благоговейно прикоснулась к ней, и она открыла глаза. Сойдя с помоста с помощью служанки, Тейе медленно побрела в свою опочивальню.
– Хайя здесь? – спросила она. Укладывая ее на ложе, Пиха кивнула. – Пошли его за Мэйей. Я хочу, чтобы жрецы были здесь с фимиамом и молитвами. Приведи ко мне еще и магов и разложи амулеты вокруг ложа. Я не хочу умирать!
Это был последний раз, когда она позволила себе поддаться панике. Собрав всю свою волю и достоинство, она лежала в ожидании, когда родится ее ребенок, переводя взгляд с одного встревоженного лица на другое, а время ползло медленно час за часом. Она слышала, как вокруг нее со щелканьем и перестуком раскладывали амулеты, и, улавливая сладковатый дым воскурений, она успокаивалась. Иногда Тейе видела устремленные на нее карие взволнованные глаза Хайи, но чаще это был Осирис Аменхотеп, он склонялся над ее ложем, дыша ей в лицо густым ароматом гвоздики и вина, в его черных глазах не было сочувствия, но не было и беспокойства, только спокойное и мягкое повеление. Она благодарно черпала силы в его отказе от сострадания, в его уверенности в том, что она победит собственными силами.
– Но я не хочу побеждать! – простонала она однажды. – Я хочу быть с тобой, Гор! Мне так одиноко.
– Не тревожь меня по пустякам, императрица, – прогромыхал он в ответ, улыбаясь. – Если для этого дела не требуется моя печать, оно не заслуживает моего внимания.
Слова эти каким-то образом приобрели мистическое значение. Тейе зацепилась за них, повторяя их многократно, ступая по водам Дуата, глядя, как священная барка с Осирисом Аменхотепом, неподвижно сидящим среди своих божественных предков, медленно проплывает мимо. Мертвые вокруг нее жалобно просили света. Я еще не совсем умерла, – думала она. – Я еще могу чувствовать боль. И теперь барка покидает нас, вплывая в следующую залу. Ледяные мутные воды сдавили ее тело, и оно онемело от поясницы до пальцев ног, холод сделался еще сильнее, когда врата затворились за баркой и пала тьма. Мертвые завыли от ужаса. Тейе широко открыла глаза, пытаясь разглядеть хоть слабый проблеск света. Так она тужилась целую вечность, пока вдруг ей не показалось, что в пещеру сочится слабый серый свет. Врата открывались вновь. Но как это возможно? – думала она в изумлении. – Барка не может повернуть назад.
Затем внезапно окружающие предметы приобрели четкие очертания и цвет, и она осознала, что лежит на своем ложе, повернув голову к окну, на котором тихо колышутся от ветра жесткие папирусовые занавеси. Она с усилием перекатила голову по подушке и увидела, что Хайя улыбается, склонившись над ней.
– Говори, – удалось прошептать ей.
– У тебя сын, императрица. Но ты потеряла много крови и пять суток бродила в мире теней.
Она была слишком слаба, чтобы испытывать хоть какие-то чувства.
– Воды, – прошептала она одними губами. – Мой муж…
Он щелкнул пальцами, и появилась Пиха, осторожно приподняла ей голову и поднесла чашу к ее губам. Теплое молоко, смешанное с бычьей кровью, просочилось в горло. Я прошла обряд очищения, – подумала она, попробовав его. – Я чиста.
– Фараону отправили сообщение, – продолжал Хайя. – На днях можешь ожидать посыльного с выбранным именем. Ребенок здоровенький, хотя такой же измученный, как и ты. Я нашел для него кормилицу. Принести его?
Она слегка качнула головой в знак отказа. Она уже погружалась в здоровый сон. Ребенок не так важен, как прощение Амона. Ей оставили жизнь. Это было помилование.
В следующем году, десятом году правления Эхнатона, Нефертити снова родила девочку, Нефер-неферу-Ра. Течение времени и победа в состязании смягчили неприязнь Тейе к племяннице. Она могла даже сочувствовать женщине, которая страстно желала родить царственного сына, однако рожала только девочек. Ей было интересно, что последние три года сделали с царицей, ослабело ли тугое, безупречное тело от постоянного вынашивания детей, и прочертили ли обманутые надежды линии раздражительности на гладком лице. Однако у нее не было желания встречаться ни с Нефертити, ни с сыном. Она сидела на крыше своих покоев под балдахином, безразлично глядя за реку, на дрожавшие в горячем воздухе очертания Фив, приходящих в упадок, уже понимая, но еще не беспокоясь о том, что живет в искусственном мире, в обители, существовавшей только для нее, как капля воды в ладони. Будто она попала в безвременье мертвых, чьи гробницы теснились в пустыне вокруг Малкатты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165