Хроникеры любили подчеркивать, что Киото уже дважды горел и перестраивался еще до того, как первые колонисты высадились в Плимуте.
Но сейчас я торчал в дорожной пробке двадцатого века на Каваримати-дори.
– Вы британец? – спросил таксист.
– Американец, – ответил я. – Но с благими намерениями.
– Черт. Да мне все равно. Пока платите в иенах, имеете право ехать. А вы неплохо говорите по-японски. Я сам кореец, так что против вас ничего не имею.
По-моему, он хотел сказать: «черт с ними, с японцами, раз им не нравятся такие, как мы, иностранцы». Я уже не раз встречал корейцев, которые неоднозначно относились к Японии. Как и большинство стран, которые в то или иное время стремились к мировому господству, Япония имела свойство посматривать на соседние народы свысока, полагая их менее развитыми. Поскольку ближайшей второсортной нацией были корейцы, им в основном и доставалось.
Я понял, что таксист пытается втянуть меня в разговор, который мне не хотелось вести, так что я лишь кивнул и посмотрел в окошко. Надо же – рядом со мной опять стоял этот чертов грузовик общества «Цугури» с громкоговорителями. Они меня как будто преследовали.
К борту грузовика всего в метре от меня был приклеен плакат с той же самой серьезной физиономией. На сей раз скандирующих парней в хопи не было – может, потому, что погода была сомнительная. Фанатизм – одно, а дождь – совсем другое. Динамики, однако, ревели, а ветер уносил их послание прочь. Что бы они там ни орали, я наверняка проживу без их соображений.
– Вы этим парням верите? – Таксист покачал головой.
– Я надеялся, такие только в Токио водятся, – сказал я. Грузовик проорал, что виски популярнее сакэ, но я не уловил, к чему он клонит.
– Они сейчас повсюду. У меня двоюродный брат в Кагосиме, так они и там тоже. Все потому, что люди глупы. Не столько люди, сколько группы людей. Да, группы людей глупы и верят всему.
Я еще не слыхал настолько неяпонского мнения, но, с другой стороны, этот парень и не японец. Любопытно, он с легкостью говорит такие вещи, потому что я такой же иностранец, или полагает, что презрение к массам типично дня американцев и я вдали от родины это оценю?
– Ну то есть, когда в комнате собирается больше трех человек, они точно выкинут какую-нибудь глупость. Организуют политическую партию, интернет-компанию, рок-группу или еще что-нибудь. Улавливаете, да? Возьмем любое дело, для которого требуется больше трех человек, – футбольную команду, ресторан, мотоклуб, церковь, клуб караоке, бывших курильщиков – все что угодно, да, и вот я думаю – к чему все это? Людям это надо? Очередной кружок оригами, или сквош-команда, или клуб кошатников?
Он с силой сжимал руль, и костяшки выступали, точно горные вершины на дуге горизонта. Его все это явно достало – или, скорее, достало что-то другое, и к нему таксист таким вот образом подбирался. Когда люди срываются на кошатниках, чаще всего их гложет что-то иное, скрытое. Я не решился спросить, как он думает, нужен ли миру очередной антисоциальный таксист.
– Ну да, – сказал я. – Человек – общественное животное. Что тут сделаешь?
– Еще какое животное. А если б я знал, что тут сделать, организовал бы собственный клуб, чтоб ему пусто было, и разъезжал бы в грузовике. – Он кивнул на передвижной штаб «Цугури». – Я бы каждому прямо в ухо орал, что хватит уже кучковаться и заниматься черт знает чем.
Я не нашелся что ответить. Грузовик «Цугури» рванул вперед. Может, подумал я, мой таксист, как профессиональный водитель, знает, отчего по соседней полосе всегда едут быстрее. Я не стал его напрягать. У него и так проблем навалом.
Через несколько минут я с облегчением вышел из такси и углубился в сплетение улочек меж деревянных домишек. Западные отели в неоновых огнях, туристические переулки с дешевыми штампованными статуэтками Будды и пластмассовыми самурайскими мечами словно остались где-то в другом мире, хотя, по правде говоря, поздний двадцатый век был всего лишь кварталом дальше.
Дождь только начался, и улицы быстро пустели. Я попытался сбавить шаг, дабы не спеша прогуляться и насладиться полуодиночеством. Но не тут-то было. Мне слишком не терпелось увидеть маму Маюми.
Она была окамисан первого дома гейш, который я когда-то посетил. Как хозяйка, она обладала самым высоким статусом из всех женщин дома: четыре гейши, три майко (девственницы, ученицы гейш) и два «яйца» (девчонки, еще не оперившиеся кандидатки в майко, приступающие к обучению, когда им исполняется шесть лет, шесть месяцев и шесть дней). Я познакомился с Маюми, работая над статьей о подростковом идоле, певце Сэме Тораюки. Когда он не пришел на интервью, я связался с его менеджерами. Они очень долго извинялись, и я, очевидно, произвел хорошее впечатление, потому что администратор, дабы компенсировать оплошность господина Тораюки, пригласил меня на вечер с гейшами. Я согласился из вежливости. По правде говоря, я сомневался, что гейши меня зацепят.
Я ошибался.
И вот теперь я вновь стоял у дверей мамы Маюми. Дом совсем не изменился с тех пор, как я посетил его впервые или посещал в дальнейшем. Он ничем не выделялся среди других домов, если не знать, что ищешь.
Вообще-то нельзя просто постучаться в дом гейши без приглашения. При уговоре о посещении дзасики соблюдается строгий протокол, и гости приходят обычно по трое-четверо. Но мне хотелось преподнести маме Маюми сюрприз, а до прибытия очередных гуляк все равно оставалось несколько часов. За этой дверью гейши усердно красятся и тщательно укладывают слои замысловатых одеяний, в которых так захватывающе вплывают потом в комнату.
По крайней мере я не допустил ошибки и явился не с пустыми руками. Для иностранца простительно явиться без приглашения: мне нужно всего лишь задать пару кратких вопросов и, может, договориться посидеть где-нибудь попозже за рюмочкой и поболтать. Но явись я без подарка, сомневаюсь, что Маюми хоть взглянула бы на фотографию.
Я тихонько постучал и стал ждать. Через пару секунд послышалось шарканье, и внутри у меня что-то екнуло – так бывает, когда ждешь у незнакомой двери. Небольшая деревянная перегородка разделилась надвое. Изнутри на меня уставилась пара темных глаз на белом фарфоровом лице. Внутри екнуло сильнее. Я чувствовал себя Гумбертом Гумбертом на школьных соревнованиях по гимнастике.
Не успел я заговорить, глаза исчезли. Я так и стоял с подарком в руках. Внезапно в крошечной щели показалось другое лицо – огромные темные глаза, которые отняли у меня годы жизни. Но и это лицо внезапно исчезло. Я услышал суматоху, и пронзительный женский голос что-то скомандовал. Ну точно – мама Маюми пришла посмотреть, отчего ее девчонки подняли возню. Я стоял под дождем и улыбался как идиот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Но сейчас я торчал в дорожной пробке двадцатого века на Каваримати-дори.
– Вы британец? – спросил таксист.
– Американец, – ответил я. – Но с благими намерениями.
– Черт. Да мне все равно. Пока платите в иенах, имеете право ехать. А вы неплохо говорите по-японски. Я сам кореец, так что против вас ничего не имею.
По-моему, он хотел сказать: «черт с ними, с японцами, раз им не нравятся такие, как мы, иностранцы». Я уже не раз встречал корейцев, которые неоднозначно относились к Японии. Как и большинство стран, которые в то или иное время стремились к мировому господству, Япония имела свойство посматривать на соседние народы свысока, полагая их менее развитыми. Поскольку ближайшей второсортной нацией были корейцы, им в основном и доставалось.
Я понял, что таксист пытается втянуть меня в разговор, который мне не хотелось вести, так что я лишь кивнул и посмотрел в окошко. Надо же – рядом со мной опять стоял этот чертов грузовик общества «Цугури» с громкоговорителями. Они меня как будто преследовали.
К борту грузовика всего в метре от меня был приклеен плакат с той же самой серьезной физиономией. На сей раз скандирующих парней в хопи не было – может, потому, что погода была сомнительная. Фанатизм – одно, а дождь – совсем другое. Динамики, однако, ревели, а ветер уносил их послание прочь. Что бы они там ни орали, я наверняка проживу без их соображений.
– Вы этим парням верите? – Таксист покачал головой.
– Я надеялся, такие только в Токио водятся, – сказал я. Грузовик проорал, что виски популярнее сакэ, но я не уловил, к чему он клонит.
– Они сейчас повсюду. У меня двоюродный брат в Кагосиме, так они и там тоже. Все потому, что люди глупы. Не столько люди, сколько группы людей. Да, группы людей глупы и верят всему.
Я еще не слыхал настолько неяпонского мнения, но, с другой стороны, этот парень и не японец. Любопытно, он с легкостью говорит такие вещи, потому что я такой же иностранец, или полагает, что презрение к массам типично дня американцев и я вдали от родины это оценю?
– Ну то есть, когда в комнате собирается больше трех человек, они точно выкинут какую-нибудь глупость. Организуют политическую партию, интернет-компанию, рок-группу или еще что-нибудь. Улавливаете, да? Возьмем любое дело, для которого требуется больше трех человек, – футбольную команду, ресторан, мотоклуб, церковь, клуб караоке, бывших курильщиков – все что угодно, да, и вот я думаю – к чему все это? Людям это надо? Очередной кружок оригами, или сквош-команда, или клуб кошатников?
Он с силой сжимал руль, и костяшки выступали, точно горные вершины на дуге горизонта. Его все это явно достало – или, скорее, достало что-то другое, и к нему таксист таким вот образом подбирался. Когда люди срываются на кошатниках, чаще всего их гложет что-то иное, скрытое. Я не решился спросить, как он думает, нужен ли миру очередной антисоциальный таксист.
– Ну да, – сказал я. – Человек – общественное животное. Что тут сделаешь?
– Еще какое животное. А если б я знал, что тут сделать, организовал бы собственный клуб, чтоб ему пусто было, и разъезжал бы в грузовике. – Он кивнул на передвижной штаб «Цугури». – Я бы каждому прямо в ухо орал, что хватит уже кучковаться и заниматься черт знает чем.
Я не нашелся что ответить. Грузовик «Цугури» рванул вперед. Может, подумал я, мой таксист, как профессиональный водитель, знает, отчего по соседней полосе всегда едут быстрее. Я не стал его напрягать. У него и так проблем навалом.
Через несколько минут я с облегчением вышел из такси и углубился в сплетение улочек меж деревянных домишек. Западные отели в неоновых огнях, туристические переулки с дешевыми штампованными статуэтками Будды и пластмассовыми самурайскими мечами словно остались где-то в другом мире, хотя, по правде говоря, поздний двадцатый век был всего лишь кварталом дальше.
Дождь только начался, и улицы быстро пустели. Я попытался сбавить шаг, дабы не спеша прогуляться и насладиться полуодиночеством. Но не тут-то было. Мне слишком не терпелось увидеть маму Маюми.
Она была окамисан первого дома гейш, который я когда-то посетил. Как хозяйка, она обладала самым высоким статусом из всех женщин дома: четыре гейши, три майко (девственницы, ученицы гейш) и два «яйца» (девчонки, еще не оперившиеся кандидатки в майко, приступающие к обучению, когда им исполняется шесть лет, шесть месяцев и шесть дней). Я познакомился с Маюми, работая над статьей о подростковом идоле, певце Сэме Тораюки. Когда он не пришел на интервью, я связался с его менеджерами. Они очень долго извинялись, и я, очевидно, произвел хорошее впечатление, потому что администратор, дабы компенсировать оплошность господина Тораюки, пригласил меня на вечер с гейшами. Я согласился из вежливости. По правде говоря, я сомневался, что гейши меня зацепят.
Я ошибался.
И вот теперь я вновь стоял у дверей мамы Маюми. Дом совсем не изменился с тех пор, как я посетил его впервые или посещал в дальнейшем. Он ничем не выделялся среди других домов, если не знать, что ищешь.
Вообще-то нельзя просто постучаться в дом гейши без приглашения. При уговоре о посещении дзасики соблюдается строгий протокол, и гости приходят обычно по трое-четверо. Но мне хотелось преподнести маме Маюми сюрприз, а до прибытия очередных гуляк все равно оставалось несколько часов. За этой дверью гейши усердно красятся и тщательно укладывают слои замысловатых одеяний, в которых так захватывающе вплывают потом в комнату.
По крайней мере я не допустил ошибки и явился не с пустыми руками. Для иностранца простительно явиться без приглашения: мне нужно всего лишь задать пару кратких вопросов и, может, договориться посидеть где-нибудь попозже за рюмочкой и поболтать. Но явись я без подарка, сомневаюсь, что Маюми хоть взглянула бы на фотографию.
Я тихонько постучал и стал ждать. Через пару секунд послышалось шарканье, и внутри у меня что-то екнуло – так бывает, когда ждешь у незнакомой двери. Небольшая деревянная перегородка разделилась надвое. Изнутри на меня уставилась пара темных глаз на белом фарфоровом лице. Внутри екнуло сильнее. Я чувствовал себя Гумбертом Гумбертом на школьных соревнованиях по гимнастике.
Не успел я заговорить, глаза исчезли. Я так и стоял с подарком в руках. Внезапно в крошечной щели показалось другое лицо – огромные темные глаза, которые отняли у меня годы жизни. Но и это лицо внезапно исчезло. Я услышал суматоху, и пронзительный женский голос что-то скомандовал. Ну точно – мама Маюми пришла посмотреть, отчего ее девчонки подняли возню. Я стоял под дождем и улыбался как идиот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73