— Где же ваша семья? — спросил Завойко.
Василий Степанович знал, как едет Кашеваров. Тридцать человек рабочих шли вперед и рубили тайгу, чтобы новый начальник Аяна мог проехать на тарантасе. Путешествие продолжалось в несколько раз дольше, чем обычно. Впервые в истории Аяна и всего побережья человек приезжал сюда таким способом.
— Моя семья скоро будет, и к ее приезду я хотел бы видеть помещение начальника порта.
— Вот дом, но покуда я не уехал, вы будете жить во флигеле.
Завойко сказал, что через несколько дней уходит на Камчатку и что тогда Кашеваровы могут занять дом.
— Да, завтра же начнете приемку дел!
Завойко предупредил Кашеварова, что приехал Невельской с Амура и что на «Байкале» пришли послы гиляцкой нации просить русских остаться на их земле.
Через несколько часов на тропе, по которой, кроме верховых, до сих пор никто не ездил, появился тарантас — невиданное чудо в Аяне. Толпа работников шла вокруг с топорами. В тарантасе сидела молодая полная белокурая женщина, с уставшим, но приятным лицом, и с ней группа черноглазых ребятишек.
— Вы же свою семью могли погубить с этим тарантасом, — заметил Завойко. — За что вы их так трясете по корням да по кочкам? Куда бы проще ехать верхом или в носилках…
— Я считаю унизительным, чтобы моя жена скакала на лошади, — ответил Кашеваров.
Устроивши все с Кашеваровым, Завойко зашел в порт и встретил там Невельского. На «Охотске» заканчивались приготовления к плаванию. Невельской сказал, что привез письма для отправки в Иркутск и в Петербург.
Завойко рассказал по дороге про Кашеварова.
— Вот письма, Василий Степанович!
Невельской написал губернатору, что пришел на «Байкале» в Аян из залива Счастья, где заложен краеугольный камень и строится пост. Он просит Муравьева разрешить действовать, глядя по обстоятельствам. И что, имея такой намек, он совершит то, что найдет нужным, и представит отчет, губернатору, исходя из чрезвычайных обстоятельств и положения на месте…
— Да вот еще письма Пехтерю и Зарину… Вот это я Пехтерю пишу, что если Николай Николаевич в отъезде, чтобы он переслал ему немедленно, — стал объяснять Невельской, чувствуя, что вот-вот покраснеет и что глупо объяснять Василию Степановичу, о чем и почему писано одному из чиновников губернатора. Он действительно писал об этом Пехтерю, но он писал еще и о другом. Писал он и Зарину про все, о чем думал на косе.
А письмо Корсакову на Камчатку Невельской просил Василия Степановича передать лично. Завойко обещал это сделать.
— А вы знаете, Геннадий Иванович, что, ссылаясь на вас, гиляки требуют, чтобы русские обещали не притеснять их? — сказал Василий Степанович.
— Иначе они не стали бы помогать нам, Василий Степанович. Первое — не калечить их, как Фролов и чиновники калечат жизнь якутов, а предоставить им жить так, как они жили.
— Но ведь рано или поздно попадут и к гилякам наши купчишки… Да и мужичок наш чего стоит…
— Может быть! — ответил капитан.
— Да уж обязательно… Поплачут и они, и их потомки от нашего брата… Так, ей-богу, не стоило бы внушать…
— Но пока у вас есть свобода действий, Василий Степанович, мы должны сделать для гиляков все возможное. Сами же вы хотите ограничить деятельность купчишек на Камчатке… И я постараюсь… Ведь это Дмитрий Иванович; его заслуга, он своим ласковым обхождением расположил гиляков к нам, — сказал Невельской. — А без их содействия и речи не могло бы быть об учреждении наших наблюдательных постов на их земле.
Ночью капитан вернулся на судно. Он вошел в свою каюту и подумал: «Завтра мне идти на „Охотске“. Прощай, мой „Байкал!“ Он вспомнил, как мечтал в этой каюте. Опять вспомнилась музыка, грохот бала, она в толпе, в бальном платье, вся в цветах, ее блестящие глаза, вызывающе гордое выражение лица… „Она вся в белом… В фате… А я завтра ухожу на „Охотске“. А письма пошли! Не думал я, что мне так больно будет. Казалось, что уж забыл…“
— Капитан наш что-то очень печален, — удивлялись подымавшиеся на палубу подвахтенные.
— Что с ним сделали?
— Был такой веселый!
Утром Невельской простился с командой и перешел на «Охотск». Судно вышло на рейд.
Невельской поехал проститься с Завойко и Кашеваровым.
— Прощайте, Василий Степанович!
— Прощайте, Геннадий Иванович…
— Дороги наши расходятся, и мы долго не увидимся!
— А вот посмотрите, Геннадий Иванович, что будет на Камчатке через пять лет! Да… Камчатка будет процветать. И вот увидим, что будет через пять лет на Амуре…
«Да, трудно сказать, что где будет», — подумал Невельской.
— Посмотрим! — сказал он.
Они пожали друг другу руки, обнялись.
— Ну, дай вам бог, Василий Степанович! Я желаю вам счастья! Только не губите Амур Камчаткой, не отбирайте у него все средства и суда…
«Не вытерпел, уязвил! — подумал Завойко. — И я же сдержался, не сказал ему, что он разграбил свое же бывшее судно. Взял из команды девять лучших матросов, оружие захватил, гребные суда, без которых „Байкал“ как без рук. Я утерпел, а он…»
«Я ждал от него содействия, а он формалист, — подумал Невельской. — И голова его набита глупостями и предрассудками! Ну что же! Мне не детей с ним крестить! Мне терять нечего… Я понесу свой крест один».
После полудня судно со всеми грузами, с казаками, матросами, матросскими женами, с пушками и с коровой для Петровского вышло в море.
Казаки приставали на баке к Евлампию.
— Паря, чё такое крепоштной?
— Человек, такой же, как и все, — недовольно отвечал слуга Невельского.
— В крепошти служит?
— Нет, крепость на него составлена, бумага, по ней право барина володать человеком. Крепостной — значит барский.
— Чё, ваш продают, покупают? — Сибиряки заранее покачали головами, ожидая ответа, но крепостной умолчал.
— Как в Рашее-то, а яблоки-то у ваш раштут? — спросил Аносов.
— Растут… Это есть…
— Гошпода важные у ваш! Ш крепоштными! — рассуждал Беломестнов. — И ты крепоштной?
— Да.
Сибиряки с удивлением смотрели на этого человека, как на зверя в клетке.
— А мы вольные, у наш этого нет!
— Тебя продавать и покупать можно?
Евлампий плюнул и ушел.
— Крепоштной ш нами едет! — удивлялись казаки.

Часть вторая
Встреча на Тыре
Николаевск был основан… в 1850 г. известным Геннадием Невельским, и это едва ли не единственное светлое место в истории города.
А. П. Чехов, «Остров Сахалин».
Глава одиннадцатая
МОЛОДАЯ ВДОВА

Синел огромный горб горы Князя Меншикова. Шлюпка входила в Амурский лиман. Вокруг — мели… Сильный ветер с юга стихает, отлив, сгон воды на баре.
Невельского очень озаботил Орлов, когда сказал, что, возможно, выхода из лимана при южном ветре и при отливе нет. Правда, согнало воду. Все же этот бар — проклятое место! Действительно, в прошлом году было глубже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207