Портреты царя, Врангеля, Фурье и Розенберга, но все замызганное какое-то, как в плохой уездной канцелярии.
— Александр Филлиппович, я совсем не хочу, чтобы вы подчинялись мне. Поймите меня как офицер…
— Нет, я вижу, вы хотите играть первую скрипку!
— Поймите меня, без этих товаров и припасов новое дело гибнет. Пока Николай Николаевич исхлопочет высочайшее повеление, люди с голода сдохнут. Ведь «Охотск» уходит.
— Ни о каком высочайшем повелении я не знаю. Это все ваши выдумки! Вы действуете незаконно, и я не могу за вас отвечать!
— Как вам не совестно, Александр Филиппович, говорить мне все это, — беря Кашеварова за пуговицу, сказал капитан любезно, но голос его дрожал от волнения.
— Не извольте меня стыдить! Это неуместные рассуждения!
— Боже мой! Окститесь! Давайте о деле…
— Я только о деле!
— Василий Степанович обещал мне, что вы…
— Что мне Василий Степанович! Какое мне до него дело! Имейте в виду, что я снимаю с себя всякую ответственность за ваши действия на Амуре! Товаров туда дать не могу, и вообще я отказываюсь говорить о том, что мне не будет приказано!
— Я не понимаю, как вы, Александр Филиппович, можете нести такую чушь. Да осознайте, что вы губите амурское дело. Вы — морской офицер, человек, которому должны быть дороги интересы России! Амур будет русским. И это не утопия! — подчеркнул Невельской. — Стыдно, стыдно вам…
— Я все понимаю и глубоко сочувствую вам… Но как бы я вам ни сочувствовал, я не могу…
Кашеваров рассказал, как в день отъезда Завойко собрались на прощальный обед гости, и он похвалялся, что выведет Невельского на чистую воду.
Постепенно Кашеваров менялся и наконец согласился отпустить товары и сказал, что возьмет ответственность на себя.
«Охотск» решили отправлять немедленно.
Невельской побывал с Кашеваровым у Орловой. Харитина Михайловна — стройная молодая женщина, с карими глазами и здоровым цветом лица. У нее прямой нос, брови черными густыми дугами.
Когда капитан приходил первый раз на «Байкале», она не поехала к мужу, а лишь послала ему бочонок браги и гостинцы. «Когда картофель соберу, тогда поеду, — сказала она Невельскому. — А то на казну какая надежда! Свое так уж и есть свое!» Теперь огород был убран, и у нее все готово к отъезду. Она везла мужу картофель и овощи. Целую телегу с мешками отправили на пристань для погрузки на судно, и, судя по этому, Кашеваров еще до беседы с капитаном знал, что «Охотск» скоро пойдет в залив Счастья.
— Дай бог здоровья Василию Степановичу, — говорила Орлова. — Это он научил нас снимать тут такие урожаи! Здесь картофель куда раньше поспевает, чем в Охотске!
— Неужели и в Охотске!
— Как же, и на кошке растет! В гальку садят!
Она оставляла в Аяне домик, строенный в самые трудные годы их жизни с мужем. Это было, когда мужа считали каторжным. Теперь она ехала к нему — свободному человеку — строить и обживать другой такой же домик и заводить новое хозяйство.
— Жаль уезжать отсюда, — говорила она, — с каким трудом нам тут все досталось! Вот огород этот… И я вот черемуху и боярку тут из тайги высадила. Правда, свои остаются. Да жаль насиженного места.
— Да, еще просьба, Александр Филиппович. Мне якоря нужны, я не написал это в ведомости, — сказал Невельской.
«Охотск» заканчивали грузить.
— У меня нет якорей! — сухо ответил Кашеваров.
— Я сам видел у вас якоря.
— А я вам говорю, что у меня их нет!
— Вы убедитесь… Пойдемте, — сказал капитан, подымаясь и беря фуражку, — я покажу вам.
Кашеваров на миг смутился, но тотчас опять приосанился и принял суровый вид.
— По смете у меня не значатся якоря, и это значит, что их у меня нет.
— Вон они лежат, видно отсюда! В Петровском нет верпа… Якоря нужны до зарезу…
Кашеваров вспылил и замахал руками.
— Как я могу! Это не мои якоря, может быть! Как я знаю, чьи это якоря!
Капитан ушел на берег, вызвал матросов, велел забрать два якоря и поднять на борт.
Прибежал Кашеваров, стал кричать.
— Якоря не ваши? В ведомости их нет? Что же вы беспокоитесь? — ответил капитан.
Вечером они опять спокойно разговаривали. Кашеваров искренне уверял, что боится Василия Степановича, поэтому так сказал про якоря. Между прочим, Кашеваров спросил, скоро ли капитан будет в Петербурге, и смотрел как-то странно.
Невельскому показалось в этот вечер, что Кашеваров скучает о Петербурге. От одного его оторвали, к другому он, видно, не пристал, и сам, кажется, не мог понять, тяжко ему без Петербурга или без Аляски… За алеутов он и за тунгусов и гиляков или за петербургских бюрократов?
Кашеваров дружески и откровенно рассказал в этот вечер, как он провел детство, как учился, как ходил на опись побережья Аляски.
На другой день «Охотск» ушел.
Невельской собирался в Якутск. После обеда он отправился на прогулку.
День был жаркий, капитан снял в тайге мундир и, свернув, положил его на траву, а сам в белой нижней рубашке уселся на берегу. «Дело не зверь — в лес не убежит», — вспомнил он пословицу.
Море было так спокойно, так грело солнце, так хорошо было в этот ясный осенний день и так ярко вспыхивали в глубине моря волны, что капитану никуда не хотелось идти. Он лег на гальку и закрыл глаза. Даже думать ни о чем не хотелось. Потом надоело так лежать, сел, разулся и, засучив штаны выше колен, выставил босые белые ноги солнцу.
Он задремал. Когда очнулся, то увидел ораву мальчишек. Они ловили удочками рыбу, стоя на старом полуразвалившемся причале. Капитан заметил, что на крючки насаживают не червей, а кусочки рыбы. Ловилась камбала.
Геннадий Иванович вспомнил, как он сам ловил на Волге… Поднялся, засучил штаны повыше, побрел через заступившую на отмель воду к причалу и вскарабкался на стоймя вбитые бревна.
— Здорово, ребята!
— Здравствуешь, дяденька! — бойко отвечали мальчишки.
— Как улов?
— Слава богу! — звонко отвечал толстогубый белобрысый мальчик с выдававшимися скулами.
— Дай я половлю…
— Лови!
Невельской закинул удочку, сразу клюнуло, он вытащил бьющуюся пластинку.
«Как тут ловится!» — подумал он.
Ребята то и дело наперебой вытаскивали больших и малых рыб.
— А ты чё, дяденька, не аянский? — спросил худой, болезненный парнишка лет четырнадцати.
— Не аянский…
— С «Охотска» поди оштался? — улыбнулся веснушчатый бледный мальчик с черными глазами, бегая взором с удочки на дядю и обратно.
— С «Охотска».
— Там как у вас? Маслено поди кормят? — спросил старший парнишка.
— Кормят маслено.
— На Амуре теперь хорошо? Ага?
— Конечно хорошо! Вырастете и переселяйтесь туда.
— Ты был?
— Был.
Ребята заговорили о кораблях и о капитанах. Называли кого-то ушедшего на Амур «дикоплешим барином», что он «всех костерит»…
Невельской, казалось, ничего не слышал. Ему хотелось все бросить, сидеть вот так с детьми на солнце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207
— Александр Филлиппович, я совсем не хочу, чтобы вы подчинялись мне. Поймите меня как офицер…
— Нет, я вижу, вы хотите играть первую скрипку!
— Поймите меня, без этих товаров и припасов новое дело гибнет. Пока Николай Николаевич исхлопочет высочайшее повеление, люди с голода сдохнут. Ведь «Охотск» уходит.
— Ни о каком высочайшем повелении я не знаю. Это все ваши выдумки! Вы действуете незаконно, и я не могу за вас отвечать!
— Как вам не совестно, Александр Филиппович, говорить мне все это, — беря Кашеварова за пуговицу, сказал капитан любезно, но голос его дрожал от волнения.
— Не извольте меня стыдить! Это неуместные рассуждения!
— Боже мой! Окститесь! Давайте о деле…
— Я только о деле!
— Василий Степанович обещал мне, что вы…
— Что мне Василий Степанович! Какое мне до него дело! Имейте в виду, что я снимаю с себя всякую ответственность за ваши действия на Амуре! Товаров туда дать не могу, и вообще я отказываюсь говорить о том, что мне не будет приказано!
— Я не понимаю, как вы, Александр Филиппович, можете нести такую чушь. Да осознайте, что вы губите амурское дело. Вы — морской офицер, человек, которому должны быть дороги интересы России! Амур будет русским. И это не утопия! — подчеркнул Невельской. — Стыдно, стыдно вам…
— Я все понимаю и глубоко сочувствую вам… Но как бы я вам ни сочувствовал, я не могу…
Кашеваров рассказал, как в день отъезда Завойко собрались на прощальный обед гости, и он похвалялся, что выведет Невельского на чистую воду.
Постепенно Кашеваров менялся и наконец согласился отпустить товары и сказал, что возьмет ответственность на себя.
«Охотск» решили отправлять немедленно.
Невельской побывал с Кашеваровым у Орловой. Харитина Михайловна — стройная молодая женщина, с карими глазами и здоровым цветом лица. У нее прямой нос, брови черными густыми дугами.
Когда капитан приходил первый раз на «Байкале», она не поехала к мужу, а лишь послала ему бочонок браги и гостинцы. «Когда картофель соберу, тогда поеду, — сказала она Невельскому. — А то на казну какая надежда! Свое так уж и есть свое!» Теперь огород был убран, и у нее все готово к отъезду. Она везла мужу картофель и овощи. Целую телегу с мешками отправили на пристань для погрузки на судно, и, судя по этому, Кашеваров еще до беседы с капитаном знал, что «Охотск» скоро пойдет в залив Счастья.
— Дай бог здоровья Василию Степановичу, — говорила Орлова. — Это он научил нас снимать тут такие урожаи! Здесь картофель куда раньше поспевает, чем в Охотске!
— Неужели и в Охотске!
— Как же, и на кошке растет! В гальку садят!
Она оставляла в Аяне домик, строенный в самые трудные годы их жизни с мужем. Это было, когда мужа считали каторжным. Теперь она ехала к нему — свободному человеку — строить и обживать другой такой же домик и заводить новое хозяйство.
— Жаль уезжать отсюда, — говорила она, — с каким трудом нам тут все досталось! Вот огород этот… И я вот черемуху и боярку тут из тайги высадила. Правда, свои остаются. Да жаль насиженного места.
— Да, еще просьба, Александр Филиппович. Мне якоря нужны, я не написал это в ведомости, — сказал Невельской.
«Охотск» заканчивали грузить.
— У меня нет якорей! — сухо ответил Кашеваров.
— Я сам видел у вас якоря.
— А я вам говорю, что у меня их нет!
— Вы убедитесь… Пойдемте, — сказал капитан, подымаясь и беря фуражку, — я покажу вам.
Кашеваров на миг смутился, но тотчас опять приосанился и принял суровый вид.
— По смете у меня не значатся якоря, и это значит, что их у меня нет.
— Вон они лежат, видно отсюда! В Петровском нет верпа… Якоря нужны до зарезу…
Кашеваров вспылил и замахал руками.
— Как я могу! Это не мои якоря, может быть! Как я знаю, чьи это якоря!
Капитан ушел на берег, вызвал матросов, велел забрать два якоря и поднять на борт.
Прибежал Кашеваров, стал кричать.
— Якоря не ваши? В ведомости их нет? Что же вы беспокоитесь? — ответил капитан.
Вечером они опять спокойно разговаривали. Кашеваров искренне уверял, что боится Василия Степановича, поэтому так сказал про якоря. Между прочим, Кашеваров спросил, скоро ли капитан будет в Петербурге, и смотрел как-то странно.
Невельскому показалось в этот вечер, что Кашеваров скучает о Петербурге. От одного его оторвали, к другому он, видно, не пристал, и сам, кажется, не мог понять, тяжко ему без Петербурга или без Аляски… За алеутов он и за тунгусов и гиляков или за петербургских бюрократов?
Кашеваров дружески и откровенно рассказал в этот вечер, как он провел детство, как учился, как ходил на опись побережья Аляски.
На другой день «Охотск» ушел.
Невельской собирался в Якутск. После обеда он отправился на прогулку.
День был жаркий, капитан снял в тайге мундир и, свернув, положил его на траву, а сам в белой нижней рубашке уселся на берегу. «Дело не зверь — в лес не убежит», — вспомнил он пословицу.
Море было так спокойно, так грело солнце, так хорошо было в этот ясный осенний день и так ярко вспыхивали в глубине моря волны, что капитану никуда не хотелось идти. Он лег на гальку и закрыл глаза. Даже думать ни о чем не хотелось. Потом надоело так лежать, сел, разулся и, засучив штаны выше колен, выставил босые белые ноги солнцу.
Он задремал. Когда очнулся, то увидел ораву мальчишек. Они ловили удочками рыбу, стоя на старом полуразвалившемся причале. Капитан заметил, что на крючки насаживают не червей, а кусочки рыбы. Ловилась камбала.
Геннадий Иванович вспомнил, как он сам ловил на Волге… Поднялся, засучил штаны повыше, побрел через заступившую на отмель воду к причалу и вскарабкался на стоймя вбитые бревна.
— Здорово, ребята!
— Здравствуешь, дяденька! — бойко отвечали мальчишки.
— Как улов?
— Слава богу! — звонко отвечал толстогубый белобрысый мальчик с выдававшимися скулами.
— Дай я половлю…
— Лови!
Невельской закинул удочку, сразу клюнуло, он вытащил бьющуюся пластинку.
«Как тут ловится!» — подумал он.
Ребята то и дело наперебой вытаскивали больших и малых рыб.
— А ты чё, дяденька, не аянский? — спросил худой, болезненный парнишка лет четырнадцати.
— Не аянский…
— С «Охотска» поди оштался? — улыбнулся веснушчатый бледный мальчик с черными глазами, бегая взором с удочки на дядю и обратно.
— С «Охотска».
— Там как у вас? Маслено поди кормят? — спросил старший парнишка.
— Кормят маслено.
— На Амуре теперь хорошо? Ага?
— Конечно хорошо! Вырастете и переселяйтесь туда.
— Ты был?
— Был.
Ребята заговорили о кораблях и о капитанах. Называли кого-то ушедшего на Амур «дикоплешим барином», что он «всех костерит»…
Невельской, казалось, ничего не слышал. Ему хотелось все бросить, сидеть вот так с детьми на солнце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207