Это было бы ужасной иронией.
– Вы ложитесь спать? – Эмма закончила прибирать в гостиной и остановилась на пути к своей комнате.
– Да.
Одна. Она будет спать одна, как и всегда.
Лес, медленно просыпаясь, перекатилась на спину и несколько секунд лежала неподвижно. Она ожидала, что сейчас на голову обрушится и застучит невидимыми молоточками тупая боль похмелья, но боль не приходила. Сознание было слегка затуманено, но как после сна, а не от алкоголя. Она потянулась, раскинув руки и прогнув спину. Затем расслабилась и открыла глаза, оглядывая по-лутемную спальню с занавешенными шторами. Полежала еще немного неподвижно, потом спустила ноги на пол. Шурша простынями, потянулась к шелковому халату, лежавшему в ногах кровати.
Солнечные лучи пытались пробиться сквозь складки плотных штор и ослепительно сияли в щелях между занавесями. Лес набросила на себя халат. Как приятно ощутить всей кожей прохладу легкой гладкой ткани и мягкую податливость плюшевого ковра под босыми ногами. Лес подошла к окну, нащупала шнур, раздвигающий шторы, и в комнату хлынуло яркое утреннее солнце.
Внизу, на площади Согласия, приглушенно гудели, как пчелы в улье, рои автомобилей. Глядя на восьмиугольную площадь, которую с одного края огибала Сена, Лес завязала на талии внутренние завязки халата и принялась за шелковый поясок.
Оглядывая классические пропорции площади Согласия, Лес с трудом могла представить себе кровавый террор, который когда-то видела знаменитая площадь. Сооруженная как площадь Людовика XV, чтобы утвердить его славу, она была переименована затем в площадь Согласия, символизирующую согласие и мир между людьми, и в ее центре на месте, где прежде стояла статуя Людовика XV, был воздвигнут обелиск. Лес невольно подумала: а когда она сама сможет наконец достигнуть в своей жизни согласия и внутреннего покоя?
В дверь, соединявшую спальню с другими комнатами номера, постучали.
– Гостиничное обслуживание!
Лес узнала голос Триши и улыбнулась.
– Входите.
Она окончательно затянула поясок халата и повернулась к открывающейся двери. Дочь в домашнем халатике вкатила в комнату столик на колесах, застеленный белой льняной скатертью и уставленный едой: кофейником с чашками, кувшином с соком и корзиной с круассанами. Здесь же красовался миниатюрный набор джемов и мармеладов и небольшая ваза со свежими цветами.
– Я услышала, что ты зашевелилась, и подумала, что, возможно, захочешь выпить кофе, – сказала Триша и подкатила столик к креслу в стиле Людовика XV.
– Захочу. – Лес подошла к столику и наполнила чашку дымящимся кофе из серебряного кофейника.
Отставив чашку в сторону, чтобы кофе немного остыл, она принялась за сок.
– Как ты себя чувствуешь? – Триша взяла один из круассанов.
– У меня нет похмелья, если ты спрашиваешь именно об этом, – сухо ответила Лес, запустив пальцы, как гребень, в спутавшиеся после сна волосы и убирая их с лица.
Триша уселась на кровать, скрестив ноги, и впилась зубами в слоеный рогалик. Лес взяла чашку с блюдцем и отнесла их к дамасскому стулу.
– Что вчера ночью случилось с Раулем? Он ушел, чтобы проводить тебя, и больше не вернулся.
Лес охватило сладкое оцепенение. Опустив глаза, она изучала темную жидкость в своей чашке, так похожую по оттенку на цвет волос Рауля.
– Он приехал вместе со мной в отель. А куда он пошел после этого, я не знаю.
– Во всяком случае, в ресторане он так и не показался. Мы ждали его почти целый час, а потом решили, что он не вернется. – Триша собирала крошки, упавшие на колени. – Кажется, вчера вечером ты поладила с ним лучше, чем прежде. Он наконец начал тебе нравиться?
Лес резко подняла голову и посмотрела на дочь, пытаясь понять, догадалась ли Триша, что мать вчера вечером соперничала с ней из-за Рауля. Но вопрос, видимо, и в самом деле был задан столь же небрежно и ненамеренно, как и прозвучал.
– У меня нет к нему никакой неприязни, – сказала Лес и отхлебнула горячего кофе, надеясь, что Триша никогда не узнает о ее ревности.
– Ну, тебе надо признать, что он – сама мужественность, – заявила Триша, широко улыбаясь. Было видно, что ей приятно даже подшучивать над тягой, которую она к нему испытывает.
– Да, этого у него не отнимешь, – согласилась Лес. Она знала это слишком хорошо. – Но я по-прежнему считаю, что он для тебя не пара. И это материнская привилегия и обязанность – сказать тебе об этом, – добавила она, предупреждая возражения, которые готовы были уже сорваться с губ дочери. – Я не хочу видеть, как ты ставишь себя перед ним в дурацкое положение. Это слишком больно ранит. Уж мне-то, как ты знаешь, это известно.
Наступило молчание. Лес, не глядя на дочь, чувствовала, что Триша изучает ее, но так и не подняла глаз от чашки с блюдцем, которые держала в руках.
– Ты имела в виду Эндрю, когда это сказала, не правда ли? – спокойно спросила Триша. – Я понимаю, что ты должна скучать по нему.
И Лес в который уже раз попыталась проанализировать и понять, какие чувства испытывает сейчас к бывшему мужу. Нет, она не скучает. Слишком сильны горечь и боль от развода, чтобы она могла чувствовать что-либо, кроме них.
– Не думаю, – сказала она. – Больше всего мне не хватает уверенности в том, что принесет завтрашний день. Я всегда знала, что собираюсь делать, что должно случиться, чего ждать. Теперь я не ведаю даже приблизительно, каково будет мое будущее. Иногда это пугает меня, – призналась Лес.
– Если у него ничего не получится с Клодией, вы с папой сойдетесь опять вместе?
Лес тяжело вздохнула.
– Тяжелый вопрос, – ушла она от прямого ответа. Да и можно ли вообще прямо ответить? Может, пару месяцев назад она и могла бы без колебаний сказать «да», но теперь это маловероятно. – Слишком много здесь замешано гордости и болезненных чувств… Да и кроме того, он женат.
– Я знаю, что па любит тебя и всегда будет любить. Он сам мне это сказал. Разве ты все еще не любишь его? – нахмурилась Триша.
Хотя Лес совершенно ясно понимала мечту, которую лелеяла ее дочь, она не верила, что мечта эта когда-либо исполнится. Слишком многое было разрушено, и она сама не знала, много ли любви к Эндрю осталось в ее душе.
– Ты всегда очень трезво смотрела на вещи, Триша. И ты, конечно же, не можешь верить, что мы с Эндрю сможем начать все сначала, если у них с Клодией что-нибудь пойдет не так.
– Я считаю, что сможете. – Триша с отсутствующим видом оторвала кусочек от круассана.
Лес наблюдала за ней, боясь, что каким-то образом не оправдывает ожиданий Триши, что она не может вести себя с ней полностью так, как должна вести себя мать с дочерью, – возможно, потому, что слишком во многом похожа на свою мать. А о прошлой ночи лучше вообще не вспоминать – она на самом деле относилась к дочери как к сопернице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
– Вы ложитесь спать? – Эмма закончила прибирать в гостиной и остановилась на пути к своей комнате.
– Да.
Одна. Она будет спать одна, как и всегда.
Лес, медленно просыпаясь, перекатилась на спину и несколько секунд лежала неподвижно. Она ожидала, что сейчас на голову обрушится и застучит невидимыми молоточками тупая боль похмелья, но боль не приходила. Сознание было слегка затуманено, но как после сна, а не от алкоголя. Она потянулась, раскинув руки и прогнув спину. Затем расслабилась и открыла глаза, оглядывая по-лутемную спальню с занавешенными шторами. Полежала еще немного неподвижно, потом спустила ноги на пол. Шурша простынями, потянулась к шелковому халату, лежавшему в ногах кровати.
Солнечные лучи пытались пробиться сквозь складки плотных штор и ослепительно сияли в щелях между занавесями. Лес набросила на себя халат. Как приятно ощутить всей кожей прохладу легкой гладкой ткани и мягкую податливость плюшевого ковра под босыми ногами. Лес подошла к окну, нащупала шнур, раздвигающий шторы, и в комнату хлынуло яркое утреннее солнце.
Внизу, на площади Согласия, приглушенно гудели, как пчелы в улье, рои автомобилей. Глядя на восьмиугольную площадь, которую с одного края огибала Сена, Лес завязала на талии внутренние завязки халата и принялась за шелковый поясок.
Оглядывая классические пропорции площади Согласия, Лес с трудом могла представить себе кровавый террор, который когда-то видела знаменитая площадь. Сооруженная как площадь Людовика XV, чтобы утвердить его славу, она была переименована затем в площадь Согласия, символизирующую согласие и мир между людьми, и в ее центре на месте, где прежде стояла статуя Людовика XV, был воздвигнут обелиск. Лес невольно подумала: а когда она сама сможет наконец достигнуть в своей жизни согласия и внутреннего покоя?
В дверь, соединявшую спальню с другими комнатами номера, постучали.
– Гостиничное обслуживание!
Лес узнала голос Триши и улыбнулась.
– Входите.
Она окончательно затянула поясок халата и повернулась к открывающейся двери. Дочь в домашнем халатике вкатила в комнату столик на колесах, застеленный белой льняной скатертью и уставленный едой: кофейником с чашками, кувшином с соком и корзиной с круассанами. Здесь же красовался миниатюрный набор джемов и мармеладов и небольшая ваза со свежими цветами.
– Я услышала, что ты зашевелилась, и подумала, что, возможно, захочешь выпить кофе, – сказала Триша и подкатила столик к креслу в стиле Людовика XV.
– Захочу. – Лес подошла к столику и наполнила чашку дымящимся кофе из серебряного кофейника.
Отставив чашку в сторону, чтобы кофе немного остыл, она принялась за сок.
– Как ты себя чувствуешь? – Триша взяла один из круассанов.
– У меня нет похмелья, если ты спрашиваешь именно об этом, – сухо ответила Лес, запустив пальцы, как гребень, в спутавшиеся после сна волосы и убирая их с лица.
Триша уселась на кровать, скрестив ноги, и впилась зубами в слоеный рогалик. Лес взяла чашку с блюдцем и отнесла их к дамасскому стулу.
– Что вчера ночью случилось с Раулем? Он ушел, чтобы проводить тебя, и больше не вернулся.
Лес охватило сладкое оцепенение. Опустив глаза, она изучала темную жидкость в своей чашке, так похожую по оттенку на цвет волос Рауля.
– Он приехал вместе со мной в отель. А куда он пошел после этого, я не знаю.
– Во всяком случае, в ресторане он так и не показался. Мы ждали его почти целый час, а потом решили, что он не вернется. – Триша собирала крошки, упавшие на колени. – Кажется, вчера вечером ты поладила с ним лучше, чем прежде. Он наконец начал тебе нравиться?
Лес резко подняла голову и посмотрела на дочь, пытаясь понять, догадалась ли Триша, что мать вчера вечером соперничала с ней из-за Рауля. Но вопрос, видимо, и в самом деле был задан столь же небрежно и ненамеренно, как и прозвучал.
– У меня нет к нему никакой неприязни, – сказала Лес и отхлебнула горячего кофе, надеясь, что Триша никогда не узнает о ее ревности.
– Ну, тебе надо признать, что он – сама мужественность, – заявила Триша, широко улыбаясь. Было видно, что ей приятно даже подшучивать над тягой, которую она к нему испытывает.
– Да, этого у него не отнимешь, – согласилась Лес. Она знала это слишком хорошо. – Но я по-прежнему считаю, что он для тебя не пара. И это материнская привилегия и обязанность – сказать тебе об этом, – добавила она, предупреждая возражения, которые готовы были уже сорваться с губ дочери. – Я не хочу видеть, как ты ставишь себя перед ним в дурацкое положение. Это слишком больно ранит. Уж мне-то, как ты знаешь, это известно.
Наступило молчание. Лес, не глядя на дочь, чувствовала, что Триша изучает ее, но так и не подняла глаз от чашки с блюдцем, которые держала в руках.
– Ты имела в виду Эндрю, когда это сказала, не правда ли? – спокойно спросила Триша. – Я понимаю, что ты должна скучать по нему.
И Лес в который уже раз попыталась проанализировать и понять, какие чувства испытывает сейчас к бывшему мужу. Нет, она не скучает. Слишком сильны горечь и боль от развода, чтобы она могла чувствовать что-либо, кроме них.
– Не думаю, – сказала она. – Больше всего мне не хватает уверенности в том, что принесет завтрашний день. Я всегда знала, что собираюсь делать, что должно случиться, чего ждать. Теперь я не ведаю даже приблизительно, каково будет мое будущее. Иногда это пугает меня, – призналась Лес.
– Если у него ничего не получится с Клодией, вы с папой сойдетесь опять вместе?
Лес тяжело вздохнула.
– Тяжелый вопрос, – ушла она от прямого ответа. Да и можно ли вообще прямо ответить? Может, пару месяцев назад она и могла бы без колебаний сказать «да», но теперь это маловероятно. – Слишком много здесь замешано гордости и болезненных чувств… Да и кроме того, он женат.
– Я знаю, что па любит тебя и всегда будет любить. Он сам мне это сказал. Разве ты все еще не любишь его? – нахмурилась Триша.
Хотя Лес совершенно ясно понимала мечту, которую лелеяла ее дочь, она не верила, что мечта эта когда-либо исполнится. Слишком многое было разрушено, и она сама не знала, много ли любви к Эндрю осталось в ее душе.
– Ты всегда очень трезво смотрела на вещи, Триша. И ты, конечно же, не можешь верить, что мы с Эндрю сможем начать все сначала, если у них с Клодией что-нибудь пойдет не так.
– Я считаю, что сможете. – Триша с отсутствующим видом оторвала кусочек от круассана.
Лес наблюдала за ней, боясь, что каким-то образом не оправдывает ожиданий Триши, что она не может вести себя с ней полностью так, как должна вести себя мать с дочерью, – возможно, потому, что слишком во многом похожа на свою мать. А о прошлой ночи лучше вообще не вспоминать – она на самом деле относилась к дочери как к сопернице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153