Холодная и расчетливая, она и вправду любила своего мужа.
Но вот король объявил о своем желании вновь вступить в поединок. Екатерина привстала. Можно было подумать, что она хочет что-то сказать супругу. Или предостеречь от чего-то.
Однако тот уже вызвал на арену соперника, молодого шотландца по фамилии Монгомери.
Казалось, тревога Екатерины передалась этому юноше. Он попросил короля отложить состязание на следующий день. Король не внял его просьбе.
Все кончилось через пять минут. Неужели Екатерина поднялась со своего места, чтобы предотвратить катастрофу? Елизавета этого не знала.
Всадники поравнялись друг с другом. Ударившись о латный воротник Генриха, копье молодого шотландца расщепилось, и одна из щепок вонзилась в глаз короля. С залитым кровью лицом, Генрих упал на землю.
Елизавета закричала не своим голосом. Она плохо помнила, что происходило дальше. Лишь на следующий день, когда были назначены похороны короля, она ужаснулась мысли о том, как молила Бога задержать ее во Франции.
Ее желание осуществилось. Похороны отца и последующий траур почти на два месяца отложили ее отъезд в Испанию.
Филипп был мрачнее тучи. Супруг он или нет? Почему Екатерина де Медичи затягивает с приездом своей дочери? Ясное дело, французы что-то замышляют против него – так же, как и фламандцы.
На недавнем заседании в Генте, где он присутствовал, многие представители нидерландских провинций выступали чересчур уж смело. Одни предлагали отправить обратно в Испанию солдат, которых Филипп привез с собой. Другие говорили, что учредить инквизицию в Нидерландах будет непростым делом, поскольку Нидерланды – свободная страна, не привыкшая давать приют иностранным организациям.
При упоминании об инквизиции Филипп побледнел от гнева. «Это не просто бунт против меня, – сказал он. – Это бунт против Бога».
Филипп не доверял принцу Оранскому. Он знал, что принц ведет переговоры о браке с одной из протестантских принцесс.
Против него были настроены многие фламандцы – почти все, начиная с его дяди Фердинанда, отношения с которым становились день ото дня хуже.
Нужно было что-то делать. Прежде всего – предотвратить восстание, грозящее вспыхнуть в Нидерландах. Он решил вернуться в Испанию и поговорить на эту тему со своими министрами, а заодно встретить невесту, если та успеет вовремя выехать из Франции.
Перед самым отплытием принц Оранский пришел проститься с ним. Холодно посмотрев на него, Филипп сказал:
– Мне хорошо известно, что вы несете ответственность за противодействие моим желаниям, которое я встречаю со стороны ваших соотечественников.
Принц возразил:
– Противодействие вашим желаниям, сир, это всего лишь отражение чувств и мыслей этих людей.
Филипп с досадой отвернулся и пробормотал:
– Нет, принц, вы не обманете меня. Вы виноваты… и прежде всего – в ереси. Да… вы и только вы виноваты в ней.
Принц понял, что ему объявляют войну. У него не было выбора, а потому он решил спасти Нидерланды от испанского гнета и жестокостей инквизиции.
На главной площади Вальядолида было людно. Все смотрели на помост, сооруженный перед храмом Святого Франциска. Там готовилось аутодафе, одно из самых значительных за последние месяцы. У самых ворот храма инквизиторы возвели высокую трибуну, которую сейчас занимали члены королевской семьи, знатные придворные и их слуги. Лицо Хуаны было скрыто за темной вуалью – как и во всех тех случаях, когда она показывалась на людях; Филипп, глаза которого сияли фанатическим блеском, совсем не походил на того спокойного, невозмутимого человека, которым его привыкли видеть испанцы; дон Карлос, казавшийся особенно бледным в своем роскошном черном наряде, не сводил взгляда с отца.
Рядом с Филиппом сидел его друг, Рай Гомес да Сильва, граф Ферийский. Рай украдкой посматривал на Филиппа. Что у него сейчас на уме? – размышлял Рай. Многие годы проживший рядом с Филиппом, он мог разгадать его мысли. Король Испании думал о том удовольствии, которое доставит Богу действие, начинавшееся на площади.
Рай поежился и перевел взгляд на юного принца. Карлос не проявлял внимания к предстоявшему зрелищу. Видимо, думал о своем отце и о супруге, приезда которой тот ждал в самое ближайшее время.
Государственный секретарь и главный советник короля, Рай полностью отдавал себе отчет в трудностях, стоявших перед страной. Он бы хотел поделиться с Филиппом мыслями о Карлосе; желал бы высказать королю соображения, касавшиеся внутренней политики Испании. У него уже давно сложилось свое мнение о Великом Инквизиторе, севильском кардинале-архиепископе Фернандо Вальдесе, который руководил сегодняшним зрелищем. Репутация кардинала-архиепископа уступала разве что славе Томаса Торквемады. Возглавив испанскую инквизицию, он задался целью укрепить ее власть – и добился немалых успехов на этом поприще. Он навербовал целую армию шпионов; теперь они были повсюду, все подслушивали, запоминали каждое слово или вступали в разговор, стараясь вытянуть у собеседника какое-нибудь неосторожное высказывание. При Вальдесе были изобретены новые инструменты пыток. Филипп превозносил его рвение, однако Рай знал, что многие жертвы Вальдеса были достаточно богаты и после осуждения их состояние переходило в распоряжение кардинала-архиепископа. Увы, зная это и многое другое, Рай не осмеливался поделиться своими сведениями с королем – могли он надеяться, что за подобную откровенность не будет обвинен в ереси?
Рай вздохнул и оглядел горожан, толпившихся вокруг помоста.
Вот открылись тяжелые ворота тюрьмы, недавно выстроенной на противоположной стороне площади. Оттуда стали выводить мужчин и женщин, на головы которых был надеты одинаковые картонные шапочки с гротескными изображениями дьяволов и нечистой силы.
Все они были одеты в санбенито, шерстяные балахоны трех разных видов, которые позволяли зрителям с первого взгляда определить участь, уготовленную каждому осужденному. Некоторые из них, помеченные большим красным крестом, обвинялись в простительных грехах – им предстояло выслушать приговор о конфискации имущества и вернуться в темницу, откуда они только что вышли. У других на балахонах были нарисованы обнаженные человеческие торсы, объятые языками пламени, направленными вниз; это означало, что их ожидает сожжение, но на костре они уже ничего не почувствуют, поскольку в качестве снисхождения они будут предварительно повешены. Третий тип санбенито изображал человеческие торсы в языках пламени, повернутых вверх; такие балахоны надевали на нераскаявшихся еретиков, приговоренных к сожжению заживо.
– Раскайтесь и будете прощены! – хором запели монахи, шедшие по обе стороны этой процессии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Но вот король объявил о своем желании вновь вступить в поединок. Екатерина привстала. Можно было подумать, что она хочет что-то сказать супругу. Или предостеречь от чего-то.
Однако тот уже вызвал на арену соперника, молодого шотландца по фамилии Монгомери.
Казалось, тревога Екатерины передалась этому юноше. Он попросил короля отложить состязание на следующий день. Король не внял его просьбе.
Все кончилось через пять минут. Неужели Екатерина поднялась со своего места, чтобы предотвратить катастрофу? Елизавета этого не знала.
Всадники поравнялись друг с другом. Ударившись о латный воротник Генриха, копье молодого шотландца расщепилось, и одна из щепок вонзилась в глаз короля. С залитым кровью лицом, Генрих упал на землю.
Елизавета закричала не своим голосом. Она плохо помнила, что происходило дальше. Лишь на следующий день, когда были назначены похороны короля, она ужаснулась мысли о том, как молила Бога задержать ее во Франции.
Ее желание осуществилось. Похороны отца и последующий траур почти на два месяца отложили ее отъезд в Испанию.
Филипп был мрачнее тучи. Супруг он или нет? Почему Екатерина де Медичи затягивает с приездом своей дочери? Ясное дело, французы что-то замышляют против него – так же, как и фламандцы.
На недавнем заседании в Генте, где он присутствовал, многие представители нидерландских провинций выступали чересчур уж смело. Одни предлагали отправить обратно в Испанию солдат, которых Филипп привез с собой. Другие говорили, что учредить инквизицию в Нидерландах будет непростым делом, поскольку Нидерланды – свободная страна, не привыкшая давать приют иностранным организациям.
При упоминании об инквизиции Филипп побледнел от гнева. «Это не просто бунт против меня, – сказал он. – Это бунт против Бога».
Филипп не доверял принцу Оранскому. Он знал, что принц ведет переговоры о браке с одной из протестантских принцесс.
Против него были настроены многие фламандцы – почти все, начиная с его дяди Фердинанда, отношения с которым становились день ото дня хуже.
Нужно было что-то делать. Прежде всего – предотвратить восстание, грозящее вспыхнуть в Нидерландах. Он решил вернуться в Испанию и поговорить на эту тему со своими министрами, а заодно встретить невесту, если та успеет вовремя выехать из Франции.
Перед самым отплытием принц Оранский пришел проститься с ним. Холодно посмотрев на него, Филипп сказал:
– Мне хорошо известно, что вы несете ответственность за противодействие моим желаниям, которое я встречаю со стороны ваших соотечественников.
Принц возразил:
– Противодействие вашим желаниям, сир, это всего лишь отражение чувств и мыслей этих людей.
Филипп с досадой отвернулся и пробормотал:
– Нет, принц, вы не обманете меня. Вы виноваты… и прежде всего – в ереси. Да… вы и только вы виноваты в ней.
Принц понял, что ему объявляют войну. У него не было выбора, а потому он решил спасти Нидерланды от испанского гнета и жестокостей инквизиции.
На главной площади Вальядолида было людно. Все смотрели на помост, сооруженный перед храмом Святого Франциска. Там готовилось аутодафе, одно из самых значительных за последние месяцы. У самых ворот храма инквизиторы возвели высокую трибуну, которую сейчас занимали члены королевской семьи, знатные придворные и их слуги. Лицо Хуаны было скрыто за темной вуалью – как и во всех тех случаях, когда она показывалась на людях; Филипп, глаза которого сияли фанатическим блеском, совсем не походил на того спокойного, невозмутимого человека, которым его привыкли видеть испанцы; дон Карлос, казавшийся особенно бледным в своем роскошном черном наряде, не сводил взгляда с отца.
Рядом с Филиппом сидел его друг, Рай Гомес да Сильва, граф Ферийский. Рай украдкой посматривал на Филиппа. Что у него сейчас на уме? – размышлял Рай. Многие годы проживший рядом с Филиппом, он мог разгадать его мысли. Король Испании думал о том удовольствии, которое доставит Богу действие, начинавшееся на площади.
Рай поежился и перевел взгляд на юного принца. Карлос не проявлял внимания к предстоявшему зрелищу. Видимо, думал о своем отце и о супруге, приезда которой тот ждал в самое ближайшее время.
Государственный секретарь и главный советник короля, Рай полностью отдавал себе отчет в трудностях, стоявших перед страной. Он бы хотел поделиться с Филиппом мыслями о Карлосе; желал бы высказать королю соображения, касавшиеся внутренней политики Испании. У него уже давно сложилось свое мнение о Великом Инквизиторе, севильском кардинале-архиепископе Фернандо Вальдесе, который руководил сегодняшним зрелищем. Репутация кардинала-архиепископа уступала разве что славе Томаса Торквемады. Возглавив испанскую инквизицию, он задался целью укрепить ее власть – и добился немалых успехов на этом поприще. Он навербовал целую армию шпионов; теперь они были повсюду, все подслушивали, запоминали каждое слово или вступали в разговор, стараясь вытянуть у собеседника какое-нибудь неосторожное высказывание. При Вальдесе были изобретены новые инструменты пыток. Филипп превозносил его рвение, однако Рай знал, что многие жертвы Вальдеса были достаточно богаты и после осуждения их состояние переходило в распоряжение кардинала-архиепископа. Увы, зная это и многое другое, Рай не осмеливался поделиться своими сведениями с королем – могли он надеяться, что за подобную откровенность не будет обвинен в ереси?
Рай вздохнул и оглядел горожан, толпившихся вокруг помоста.
Вот открылись тяжелые ворота тюрьмы, недавно выстроенной на противоположной стороне площади. Оттуда стали выводить мужчин и женщин, на головы которых был надеты одинаковые картонные шапочки с гротескными изображениями дьяволов и нечистой силы.
Все они были одеты в санбенито, шерстяные балахоны трех разных видов, которые позволяли зрителям с первого взгляда определить участь, уготовленную каждому осужденному. Некоторые из них, помеченные большим красным крестом, обвинялись в простительных грехах – им предстояло выслушать приговор о конфискации имущества и вернуться в темницу, откуда они только что вышли. У других на балахонах были нарисованы обнаженные человеческие торсы, объятые языками пламени, направленными вниз; это означало, что их ожидает сожжение, но на костре они уже ничего не почувствуют, поскольку в качестве снисхождения они будут предварительно повешены. Третий тип санбенито изображал человеческие торсы в языках пламени, повернутых вверх; такие балахоны надевали на нераскаявшихся еретиков, приговоренных к сожжению заживо.
– Раскайтесь и будете прощены! – хором запели монахи, шедшие по обе стороны этой процессии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82