Я чувствовала, что если нам не будут мешать, то мы быстро наведем порядок в стране!
Однако Карл не одобрял наших планов. Он слал мне укоризненные письма и просил не забывать, что всего лишь три года назад граф Монтроз был нашим врагом. Муж мой не доверял тем, кого называл перебежчиками. Я могла напомнить ему о капитане Баттене: ведь всем известно, что враг, которого ты облагодетельствовал, становится самым преданным и верным твоим другом. Но спорить с Карлом было бесполезно. Он никогда не принимал решений сгоряча, но после того, как это делал, переубедить его было невозможно. Он не доверял Монтрозу, и, как ни печально, мне пришлось объяснить графу, что король отклоняет его предложение.
Все это привело к тому, что наши с Карлом отношения стали чуть прохладнее. Ерунда, конечно, ничего существенного, но я не могла не почувствовать себя немного задетой тем, что муж не вполне одобряет мои поступки. И это – после того, как я столько выстрадала и столько сделала! Его же, думаю, снова стала беспокоить моя безмерная горячность.
Но ничто не могло ослабить нашей любви, и мы оба сокрушались из-за этой маленькой размолвки, а когда тучки рассеялись, письма наши стали еще более нежными. Мы страстно хотели быть вместе, и необходимость жить в разлуке страшно нас раздражала. Я сделала из Йорка несколько вылазок – причем весьма успешных. Мне доставляло огромное удовольствие скакать на коне во главе своих войск, и часто Монтроз, Кавендиш или Генри Джермин мчались рядом со мной.
Парламент скептически относился к моим «забавам», но думаю, враги мои начали испытывать ко мне определенное уважение. Я называла себя «Ее-Величество-Генералиссимус». Мне нравился этот титул, его звучание и смысл, и я намекала своим друзьям, чтобы они именовали меня так почаще.
И еще мне очень поднимала настроение одна песня, сочиненная кем-то из роялистов. Слуги мои тоже тихо мурлыкали ее, занимаясь своими делами.
Там были слова, которые очень нравились мне:
Боже, храни короля, королеву и принца,
А также всех верных их подданных –
Знатных господ и простолюдинов.
Пусть круглоголовые молятся перед кончиной –
Никто им препятствовать в этом не будет.
И пусть поразит чума Пима с дружками!
Ура! принцу Руперту и всадникам принца отважным!
Когда налетают они, то трясутся от страха
Все подлые эти собаки,
И знают о том англичане!
А вскоре из Франции пришла весть, глубоко потрясшая меня. Умер брат мой Людовик. Разумеется, он всегда был слабым и хворым, но я не ожидала, что кончина его так близка. Он ненамного пережил нашу мать, и я искренне оплакивала его. Я понимаю, что не видела брата уже много лет и что он вовсе не собирался помогать мне, хотя я так нуждалась в его поддержке, однако смерть – это всегда нечто окончательное и непоправимое… Да, я плакала. Ведь он был моим братом и королем Франции.
Анна стала королевой-регентшей, так как сын ее Людовик XIV был слишком мал, чтобы править страной. Думаю, Анна вряд ли горела желанием помогать нам с Карлом. Действиями ее в основном руководил кардинал Мазарини, являвшийся большим поклонником Ришелье. Итак, Франция снова оказалась под властью регентши и лукавого священнослужителя.
Однако у меня было слишком много собственных забот, чтобы размышлять еще и над судьбами моей далекой родины. Я решила подождать: время покажет, как пойдут дела во Франции. Пока же внимание мое целиком поглотило то, что творилось в Англии.
Настроение мое менялось почти каждый день. И если какой-нибудь успех вдруг наполнял мое сердце ликованием, то можно было не сомневаться, что радость моя будет недолгой.
В оплотах пуритан католические священники подвергались гонениям, и когда я слышала об этом, сердце мое обливалось кровью. Потом пуритане решили обвинить меня в государственной измене. Они даже лишили меня титула государыни. Вот тогда-то я и вспомнила, как Карл говорил мне, сколь глупо я веду себя, отказываясь от коронации. Впрочем, все это не имело для меня никакого значения!
– Пусть они объявят меня преступницей, если им так хочется! – воскликнула я.
Что ж… они так и сделали. Но мне это было безразлично. Я трудилась не покладая рук только ради моего короля. Иногда я твердо верила в победу, порой же погружалась в пучину отчаяния.
В одну из таких минут я написала Карлу:
«Ожидание убивает меня, и признаюсь Вам совершенно искренне: если бы не моя любовь к Вам, я предпочла бы уйти в монастырь – только бы бежать от этой ужасной жизни ».
Думаю, враги стали немного опасаться меня. Теперь они с тревогой следили за моими успехами. Они пытались вбить клин между мною и Карлом, а единственным способом сделать это была клевета. Вот они и стали обливать меня грязью, обвиняя в распутстве. Но мы-то с Карлом знали, что любовь наша слишком сильна, чтобы ей могла повредить столь явная клевета. Он ни на миг не поверил мерзким слухам о том, что я отношусь к Уильяму Кавендишу куда более нежно, чем пристало женщине, верной своему мужу. И еще враги мои долго твердили, что я – любовница Генри Джермина. Я с презрением отметала все эти сплетни и надеялась, что Карл поступает точно так же.
Затем эти негодяи начали насмехаться над моим титулом. Они переделали его в «Мэри-с помощью-Голландии-Генералиссимус». Народ всегда звал меня королевой Мэри; так обращались ко мне в Англии почти все. Думаю, что имя Генриет казалось моим подданным очень уж чужеземным, хотя кое-кто и произносил его на здешний лад: Генриетта.
Однако я была в прекрасном настроении, когда нам удалось достичь Стратфорда-на-Эйвоне и устроиться там в очаровательном доме; он назывался «Новое место» и принадлежал веселой и остроумной даме. Дама эта была внучкой сочинителя пьес Уильяма Шекспира и знала множество великолепных анекдотов, связанных с жизнью ее прославленного деда.
Но больше всего обрадовала меня там встреча с Рупертом. С тех пор, как я видела его в последний раз, он очень возмужал и был теперь красив, решителен и отважен. Казалось, война доставляет ему огромное удовольствие. Я никогда не забуду, как он был разочарован, когда мы встретились в Дувре и Руперт узнал, что бои еще не начались. Сейчас он пребывал в приподнятом настроении, разговаривал громко и возбужденно, и у меня сложилось впечатление, что победа не за горами. Но самым главным было то, что сюда направляется Карл! Он был уже совсем близко. И, вскочив на коней, мы помчались в Оксфорд, чтобы встретить короля.
Встреча эта состоялась у небольшой реки Кинетон. Не могу описать, что я почувствовала, увидев, что он летит ко мне во весь опор на своем скакуне. Да, это был он, Карл, мой возлюбленный супруг, а бок о бок с ним ехали два моих сына, Карл и Джеймс. От волнения мы с Карлом не могли произнести ни слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Однако Карл не одобрял наших планов. Он слал мне укоризненные письма и просил не забывать, что всего лишь три года назад граф Монтроз был нашим врагом. Муж мой не доверял тем, кого называл перебежчиками. Я могла напомнить ему о капитане Баттене: ведь всем известно, что враг, которого ты облагодетельствовал, становится самым преданным и верным твоим другом. Но спорить с Карлом было бесполезно. Он никогда не принимал решений сгоряча, но после того, как это делал, переубедить его было невозможно. Он не доверял Монтрозу, и, как ни печально, мне пришлось объяснить графу, что король отклоняет его предложение.
Все это привело к тому, что наши с Карлом отношения стали чуть прохладнее. Ерунда, конечно, ничего существенного, но я не могла не почувствовать себя немного задетой тем, что муж не вполне одобряет мои поступки. И это – после того, как я столько выстрадала и столько сделала! Его же, думаю, снова стала беспокоить моя безмерная горячность.
Но ничто не могло ослабить нашей любви, и мы оба сокрушались из-за этой маленькой размолвки, а когда тучки рассеялись, письма наши стали еще более нежными. Мы страстно хотели быть вместе, и необходимость жить в разлуке страшно нас раздражала. Я сделала из Йорка несколько вылазок – причем весьма успешных. Мне доставляло огромное удовольствие скакать на коне во главе своих войск, и часто Монтроз, Кавендиш или Генри Джермин мчались рядом со мной.
Парламент скептически относился к моим «забавам», но думаю, враги мои начали испытывать ко мне определенное уважение. Я называла себя «Ее-Величество-Генералиссимус». Мне нравился этот титул, его звучание и смысл, и я намекала своим друзьям, чтобы они именовали меня так почаще.
И еще мне очень поднимала настроение одна песня, сочиненная кем-то из роялистов. Слуги мои тоже тихо мурлыкали ее, занимаясь своими делами.
Там были слова, которые очень нравились мне:
Боже, храни короля, королеву и принца,
А также всех верных их подданных –
Знатных господ и простолюдинов.
Пусть круглоголовые молятся перед кончиной –
Никто им препятствовать в этом не будет.
И пусть поразит чума Пима с дружками!
Ура! принцу Руперту и всадникам принца отважным!
Когда налетают они, то трясутся от страха
Все подлые эти собаки,
И знают о том англичане!
А вскоре из Франции пришла весть, глубоко потрясшая меня. Умер брат мой Людовик. Разумеется, он всегда был слабым и хворым, но я не ожидала, что кончина его так близка. Он ненамного пережил нашу мать, и я искренне оплакивала его. Я понимаю, что не видела брата уже много лет и что он вовсе не собирался помогать мне, хотя я так нуждалась в его поддержке, однако смерть – это всегда нечто окончательное и непоправимое… Да, я плакала. Ведь он был моим братом и королем Франции.
Анна стала королевой-регентшей, так как сын ее Людовик XIV был слишком мал, чтобы править страной. Думаю, Анна вряд ли горела желанием помогать нам с Карлом. Действиями ее в основном руководил кардинал Мазарини, являвшийся большим поклонником Ришелье. Итак, Франция снова оказалась под властью регентши и лукавого священнослужителя.
Однако у меня было слишком много собственных забот, чтобы размышлять еще и над судьбами моей далекой родины. Я решила подождать: время покажет, как пойдут дела во Франции. Пока же внимание мое целиком поглотило то, что творилось в Англии.
Настроение мое менялось почти каждый день. И если какой-нибудь успех вдруг наполнял мое сердце ликованием, то можно было не сомневаться, что радость моя будет недолгой.
В оплотах пуритан католические священники подвергались гонениям, и когда я слышала об этом, сердце мое обливалось кровью. Потом пуритане решили обвинить меня в государственной измене. Они даже лишили меня титула государыни. Вот тогда-то я и вспомнила, как Карл говорил мне, сколь глупо я веду себя, отказываясь от коронации. Впрочем, все это не имело для меня никакого значения!
– Пусть они объявят меня преступницей, если им так хочется! – воскликнула я.
Что ж… они так и сделали. Но мне это было безразлично. Я трудилась не покладая рук только ради моего короля. Иногда я твердо верила в победу, порой же погружалась в пучину отчаяния.
В одну из таких минут я написала Карлу:
«Ожидание убивает меня, и признаюсь Вам совершенно искренне: если бы не моя любовь к Вам, я предпочла бы уйти в монастырь – только бы бежать от этой ужасной жизни ».
Думаю, враги стали немного опасаться меня. Теперь они с тревогой следили за моими успехами. Они пытались вбить клин между мною и Карлом, а единственным способом сделать это была клевета. Вот они и стали обливать меня грязью, обвиняя в распутстве. Но мы-то с Карлом знали, что любовь наша слишком сильна, чтобы ей могла повредить столь явная клевета. Он ни на миг не поверил мерзким слухам о том, что я отношусь к Уильяму Кавендишу куда более нежно, чем пристало женщине, верной своему мужу. И еще враги мои долго твердили, что я – любовница Генри Джермина. Я с презрением отметала все эти сплетни и надеялась, что Карл поступает точно так же.
Затем эти негодяи начали насмехаться над моим титулом. Они переделали его в «Мэри-с помощью-Голландии-Генералиссимус». Народ всегда звал меня королевой Мэри; так обращались ко мне в Англии почти все. Думаю, что имя Генриет казалось моим подданным очень уж чужеземным, хотя кое-кто и произносил его на здешний лад: Генриетта.
Однако я была в прекрасном настроении, когда нам удалось достичь Стратфорда-на-Эйвоне и устроиться там в очаровательном доме; он назывался «Новое место» и принадлежал веселой и остроумной даме. Дама эта была внучкой сочинителя пьес Уильяма Шекспира и знала множество великолепных анекдотов, связанных с жизнью ее прославленного деда.
Но больше всего обрадовала меня там встреча с Рупертом. С тех пор, как я видела его в последний раз, он очень возмужал и был теперь красив, решителен и отважен. Казалось, война доставляет ему огромное удовольствие. Я никогда не забуду, как он был разочарован, когда мы встретились в Дувре и Руперт узнал, что бои еще не начались. Сейчас он пребывал в приподнятом настроении, разговаривал громко и возбужденно, и у меня сложилось впечатление, что победа не за горами. Но самым главным было то, что сюда направляется Карл! Он был уже совсем близко. И, вскочив на коней, мы помчались в Оксфорд, чтобы встретить короля.
Встреча эта состоялась у небольшой реки Кинетон. Не могу описать, что я почувствовала, увидев, что он летит ко мне во весь опор на своем скакуне. Да, это был он, Карл, мой возлюбленный супруг, а бок о бок с ним ехали два моих сына, Карл и Джеймс. От волнения мы с Карлом не могли произнести ни слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122