Но безмолвие длилось только одно мгновение, и тотчас за тишиной последовали развязные крики. Хозяин, которого, без сомнения, тоже покорил канон, кинулся наполнять кружки.
Франсуа опорожнил свою, чтобы тотчас же снова ее наполнить. Мэтр Эрхард похвалил мальвазию как знаток.
— Давненько я не пил ее. Вы щедры, благородный англичанин.
— Я вовсе не англичанин, мэтр Эрхард, а французский рыцарь. Я был в плену и бежал. Мое имя Франсуа де Вивре.
Мэтр Эрхард внезапно поставил свою кружку.
— Вы хотите сказать — «Вивре»… как Жан де Вивре?
— Вы его знаете?
— Еще бы мне его не знать! Это один из моих учеников, и уж никак не из тех, что остаются незамеченными!
— Это мой брат, мэтр Эрхард.
— Даже не знаю, стоит ли поздравлять вас с этим! Из всех студентов он — самый умный и самый ленивый, самый одаренный и самый расточительный по отношению к своим дарованиям, самый глубокий и самый вздорный, самый храбрый и самый боязливый, самый обаятельный и самый отталкивающий. Среди своих товарищей он неизменно душа общества, но душа, к несчастью, скорее обреченная проклятью, нежели небесам!
— Скажите мне, где я могу найти его?
— Нет нужды беспокоиться и искать. Он сам придет сюда.
— Но ведь уже ночная стража!
— Если его что-то и остановит, то уж точно не это, поверьте мне.
Франсуа погрузился в раздумья. Мысль о том, что после стольких лет, после стольких событий он вновь увидит Жана — здесь, в этой таверне, глубоко взволновала сира де Вивре. Что делал его брат с тех пор, как их жизненные пути разошлись? Хотя бы узнает он его?
Мэтр Эрхард отвлек своего собеседника от этих мыслей.
— Раз вы были в Англии, то не знаете, наверное, что творится в Париже?
— Нет. Расскажите мне.
И мэтр Эрхард рассказал. Это была непростая история, яркий образчик тех смут и раздоров, что терзали тогда Францию…
***
Иоанн Добрый созвал Генеральные штаты перед самым своим отъездом на войну, чтобы утвердить новые налоги. Как и было предусмотрено, их заседание открылось 17 октября 1356 года. Но за это время ситуация в корне изменилась. Король находился в плену после Пуатье, и его замещал дофин Карл, молодой человек, не имеющий пока ни достаточного веса, ни авторитета и вдобавок лишившийся уважения к себе из-за бегства с поля боя в разгар сражения. Это обстоятельство позволило выскочить на первый план двум другим действующим лицам.
Первым был Этьен Марсель, богатый парижский суконщик. Избранный купеческим старшиной, он официально представлял всю буржуазию столицы и добивался для города льгот и вольностей, подобных тем, которые имели города Фландрии. Пленение короля и его замена дофином, этим бледным юнцом, стали для Марселя тем самым долгожданным случаем, позволявшим сыграть собственную роль.
Второй звался Карлом Злым, королем Наварры. Подобно Эдуарду III Английскому, он являлся прямым потомком Филиппа Красивого по женской линии и, подобно ему, также заявил права на корону Франции. Поначалу Иоанн Добрый пытался обольстить его, посулив даже выдать за него свою дочь, но, в конце концов, подверг заточению. Однако совсем недавно Карл Злой сбежал и обосновался в Париже, в то время как его войска, состоявшие из наваррцев и англичан, брали столицу в кольцо.
Вот в какую ситуацию угодил дофин Карл, юноша, которому исполнилось всего двадцать лет. В последние дни события приняли еще более крутой оборот. Накануне, 24 января, некий Перрен Марк, лакей без места, убил в ссоре Жана Байе, офицера из свиты дофина. Убийство произошло неподалеку от церкви Сен-Мерри, где Перрен Марк и укрылся. Но люди дофина ворвались в святое место и схватили убийцу. В тот же самый день, 25 января 1358 года, Перрен Марк был судим, приговорен и, по отсечении правой руки, повешен. Такое открытое попрание закона об убежище возмутило и Церковь, и горожан, и, конечно же, студентов. В Париже, где по-прежнему заседали Генеральные штаты, запахло бунтом…
***
Открылась дверь, и какой-то человек вырос на пороге. Это был Жан! Франсуа даже не успел прийти в себя от удивления, как грянул дружный крик, исторгнутый разом из тридцати глоток:
— Ardeat!
Как и в предыдущий раз, этот возглас немедленно преобразовался в песнопение. Тот же солист затянул нараспев:
— Ardeat! Ardeat! Impius horribilis! Ardeat in flammis eternis!
Прочие студенты сначала повторяли под сурдинку «Ardeat!», потом их пение опять превратилось в канон. Жан де Вивре, прислонившись к камину, с улыбкой на губах наслаждался этим гимном, исполняемым в его честь. Пламя камина ярко освещало его, и Франсуа прекрасно мог его рассмотреть. Самым удивительным в облике брата оказалось то, что он совершенно не изменился. Жан остался почти таким же, каким был в детстве, разве что прибавил в росте. Та же непропорционально большая голова с шишковатым лбом, те же глаза немного навыкате, оживляемые напряженным внутренним светом, те же тощие члены, та же бледная кожа, те же черные волосы, ниспадающие почти до плеч; тонзура была, пожалуй, единственным отличием. Жан кутался в черный плащ. Он стоял неподвижно. Казалось, это какая-то черная статуя…
Когда пение закончилось, он вскочил на стол с криком:
— Ardeam, dum amore!
Жан обвел присутствующих глазами. Воцарилось благоговейное молчание. Франсуа нарочно отодвинулся в тень. Он чувствовал: вот-вот что-то должно произойти, и не хотел, чтобы брат обнаружил его раньше времени.
— Если я и явился так поздно, то лишь потому, что нашел великую тайну и принес ее вам. Хотите узнать какую?
Неистовое «да!» было ему ответом. Театральным жестом Жан распахнул плащ и достал оттуда золотой реликварий — ковчежец наподобие тех, что можно увидеть в церкви.
— Вот она, великая тайна!
Наступила тишина. Даже студенты оцепенели. Трактирщик, несший Франсуа на ужин жареного гуся, выронил блюдо, и оно с металлическим стуком упало на пол. В глубине зала вскрикнула служанка. Взбешенный мэтр Эрхард встал со своего места, но, пожав плечами, снова сел, заметив, что речь идет не о настоящем церковном ковчеге, а лишь о грубой подделке из дерева.
Поднялся гул облегчения, и Жан потребовал тишины.
— Прогуливаясь по улице Сен-Виктор, повстречал я слепого старика, сидящего на паперти церкви Сен-Николадю-Шардонне. На нем была дорожная шляпа, а в руках посох паломника. Я удивился: «Что ты тут делаешь? Это ведь не по пути к святому Якову!» — «А я и не от святого Якова иду, — ответил он мне, — а из самого Иерусалима. Я несу оттуда великую тайну. Вот уже три года бреду я по дорогам, хоть и слеп. Это она выжгла мне глаза».
Жан умолк на мгновение. Все взоры были обращены к нему. Франсуа почувствовал себя неуютно. Не нравилась ему эта история со слепцом!
Насладившись всеобщим вниманием, Жан продолжил свой рассказ.
— Мы немного поболтали со стариком. Он спросил меня, кто я такой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
Франсуа опорожнил свою, чтобы тотчас же снова ее наполнить. Мэтр Эрхард похвалил мальвазию как знаток.
— Давненько я не пил ее. Вы щедры, благородный англичанин.
— Я вовсе не англичанин, мэтр Эрхард, а французский рыцарь. Я был в плену и бежал. Мое имя Франсуа де Вивре.
Мэтр Эрхард внезапно поставил свою кружку.
— Вы хотите сказать — «Вивре»… как Жан де Вивре?
— Вы его знаете?
— Еще бы мне его не знать! Это один из моих учеников, и уж никак не из тех, что остаются незамеченными!
— Это мой брат, мэтр Эрхард.
— Даже не знаю, стоит ли поздравлять вас с этим! Из всех студентов он — самый умный и самый ленивый, самый одаренный и самый расточительный по отношению к своим дарованиям, самый глубокий и самый вздорный, самый храбрый и самый боязливый, самый обаятельный и самый отталкивающий. Среди своих товарищей он неизменно душа общества, но душа, к несчастью, скорее обреченная проклятью, нежели небесам!
— Скажите мне, где я могу найти его?
— Нет нужды беспокоиться и искать. Он сам придет сюда.
— Но ведь уже ночная стража!
— Если его что-то и остановит, то уж точно не это, поверьте мне.
Франсуа погрузился в раздумья. Мысль о том, что после стольких лет, после стольких событий он вновь увидит Жана — здесь, в этой таверне, глубоко взволновала сира де Вивре. Что делал его брат с тех пор, как их жизненные пути разошлись? Хотя бы узнает он его?
Мэтр Эрхард отвлек своего собеседника от этих мыслей.
— Раз вы были в Англии, то не знаете, наверное, что творится в Париже?
— Нет. Расскажите мне.
И мэтр Эрхард рассказал. Это была непростая история, яркий образчик тех смут и раздоров, что терзали тогда Францию…
***
Иоанн Добрый созвал Генеральные штаты перед самым своим отъездом на войну, чтобы утвердить новые налоги. Как и было предусмотрено, их заседание открылось 17 октября 1356 года. Но за это время ситуация в корне изменилась. Король находился в плену после Пуатье, и его замещал дофин Карл, молодой человек, не имеющий пока ни достаточного веса, ни авторитета и вдобавок лишившийся уважения к себе из-за бегства с поля боя в разгар сражения. Это обстоятельство позволило выскочить на первый план двум другим действующим лицам.
Первым был Этьен Марсель, богатый парижский суконщик. Избранный купеческим старшиной, он официально представлял всю буржуазию столицы и добивался для города льгот и вольностей, подобных тем, которые имели города Фландрии. Пленение короля и его замена дофином, этим бледным юнцом, стали для Марселя тем самым долгожданным случаем, позволявшим сыграть собственную роль.
Второй звался Карлом Злым, королем Наварры. Подобно Эдуарду III Английскому, он являлся прямым потомком Филиппа Красивого по женской линии и, подобно ему, также заявил права на корону Франции. Поначалу Иоанн Добрый пытался обольстить его, посулив даже выдать за него свою дочь, но, в конце концов, подверг заточению. Однако совсем недавно Карл Злой сбежал и обосновался в Париже, в то время как его войска, состоявшие из наваррцев и англичан, брали столицу в кольцо.
Вот в какую ситуацию угодил дофин Карл, юноша, которому исполнилось всего двадцать лет. В последние дни события приняли еще более крутой оборот. Накануне, 24 января, некий Перрен Марк, лакей без места, убил в ссоре Жана Байе, офицера из свиты дофина. Убийство произошло неподалеку от церкви Сен-Мерри, где Перрен Марк и укрылся. Но люди дофина ворвались в святое место и схватили убийцу. В тот же самый день, 25 января 1358 года, Перрен Марк был судим, приговорен и, по отсечении правой руки, повешен. Такое открытое попрание закона об убежище возмутило и Церковь, и горожан, и, конечно же, студентов. В Париже, где по-прежнему заседали Генеральные штаты, запахло бунтом…
***
Открылась дверь, и какой-то человек вырос на пороге. Это был Жан! Франсуа даже не успел прийти в себя от удивления, как грянул дружный крик, исторгнутый разом из тридцати глоток:
— Ardeat!
Как и в предыдущий раз, этот возглас немедленно преобразовался в песнопение. Тот же солист затянул нараспев:
— Ardeat! Ardeat! Impius horribilis! Ardeat in flammis eternis!
Прочие студенты сначала повторяли под сурдинку «Ardeat!», потом их пение опять превратилось в канон. Жан де Вивре, прислонившись к камину, с улыбкой на губах наслаждался этим гимном, исполняемым в его честь. Пламя камина ярко освещало его, и Франсуа прекрасно мог его рассмотреть. Самым удивительным в облике брата оказалось то, что он совершенно не изменился. Жан остался почти таким же, каким был в детстве, разве что прибавил в росте. Та же непропорционально большая голова с шишковатым лбом, те же глаза немного навыкате, оживляемые напряженным внутренним светом, те же тощие члены, та же бледная кожа, те же черные волосы, ниспадающие почти до плеч; тонзура была, пожалуй, единственным отличием. Жан кутался в черный плащ. Он стоял неподвижно. Казалось, это какая-то черная статуя…
Когда пение закончилось, он вскочил на стол с криком:
— Ardeam, dum amore!
Жан обвел присутствующих глазами. Воцарилось благоговейное молчание. Франсуа нарочно отодвинулся в тень. Он чувствовал: вот-вот что-то должно произойти, и не хотел, чтобы брат обнаружил его раньше времени.
— Если я и явился так поздно, то лишь потому, что нашел великую тайну и принес ее вам. Хотите узнать какую?
Неистовое «да!» было ему ответом. Театральным жестом Жан распахнул плащ и достал оттуда золотой реликварий — ковчежец наподобие тех, что можно увидеть в церкви.
— Вот она, великая тайна!
Наступила тишина. Даже студенты оцепенели. Трактирщик, несший Франсуа на ужин жареного гуся, выронил блюдо, и оно с металлическим стуком упало на пол. В глубине зала вскрикнула служанка. Взбешенный мэтр Эрхард встал со своего места, но, пожав плечами, снова сел, заметив, что речь идет не о настоящем церковном ковчеге, а лишь о грубой подделке из дерева.
Поднялся гул облегчения, и Жан потребовал тишины.
— Прогуливаясь по улице Сен-Виктор, повстречал я слепого старика, сидящего на паперти церкви Сен-Николадю-Шардонне. На нем была дорожная шляпа, а в руках посох паломника. Я удивился: «Что ты тут делаешь? Это ведь не по пути к святому Якову!» — «А я и не от святого Якова иду, — ответил он мне, — а из самого Иерусалима. Я несу оттуда великую тайну. Вот уже три года бреду я по дорогам, хоть и слеп. Это она выжгла мне глаза».
Жан умолк на мгновение. Все взоры были обращены к нему. Франсуа почувствовал себя неуютно. Не нравилась ему эта история со слепцом!
Насладившись всеобщим вниманием, Жан продолжил свой рассказ.
— Мы немного поболтали со стариком. Он спросил меня, кто я такой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179