Или пацанок-побирушка, срезавший комроты из новенького «узи», который выпростал из-под лохмотьев.
Но это одно - война; и - там. А сейчас и здесь убить простых русских людей для того, чтобы создать резонанс - у Мишки, забывшего, что его зовут братом Самэ, шла кругом голова. Автоматически он вошел в Сокрытую Комнату, где получил автомат - до боли знакомый АК-74 - с толстым цилиндром пэбээса на стволе, «лифчик» и пару гранат.
Погрузились на микроавтобусы. Брат Самэ поглядел на мирную обитель - он не знал, что в последний раз, - и грустно улыбнулся. Здесь он провел лучшее время в жизни и надеялся найти умиротворение своей бесшабашной и мятущейся душе. Не судьба. Брат Самэ усмехнулся и потер предплечьем запотевшее цевье автомата.
8. И ИМЯ ЕМУ…
Улица Тверская, Москва. Суббота, 11.07. 16:50
Осторожно придерживая Оксану за локоть, Крысолов вел ее по Тверской. Его мышцы и воля были напряжены - он чувствовал ураган. Не только атмосферный, но и внутренний, эмоциональный. Что-то должно было случиться, и они непременно окажутся в эпицентре событий. Вот только одного не знал Крысолов - когда и где.
Вчерашнее утро было грустным и смешным. Вставший с утра пораньше Леня обнаружил свою сестру в постели Крысолова, а его самого - дремлющим полулежа на широком подоконнике открытого настежь окна. Леня поднял брови и вопросительно поглядел на старого приятеля. Крысолов отрицательно покачал головой и, бесшумно поднявшись на ноги, выскользнул в прихожую.
- Пошли, прогуляемся, - шепнул ему Леонид, - до работы проводишь заодно.
Крысолов пожал плечами и сунул ноги в ботинки. Вышли на улицу. Солнце уже стояло высоко над горизонтом, но воздух был еще по-утреннему свеж и прохладен. Крысолов сунул в губы сигарку и, закурив, неспешно пошел рядом с приятелем, подстроившись под ритм его шагов.
- Ну ты, Миха, блин, даешь, - негромко протянул тот.
- Если ты про это, - Крысолов мотнул головой в сторону дома, - так зря, ничего и не было.
- Потому и говорю, что не было - даешь, блин.
- Не понял.
Леня покачал головой и тоже закурил.
- Знаешь, Миня, ты единственный толковый мужик, которого моя сестрица в жизни видела. Я не в счет - брат как-никак, да и за отца был. Воспитывал, когда Григорий свет Ляхсандрыч, ни дна ему, ни покрышки, лыжи из дома навострил. Я это к чему - ты нормальный мужик, она это чует, первый после всяких наркотных Лариков и пальцующих Жориков. Она к тебе всей душой, а ты - убаюкивать да по головушке гладить, аки дитя неразумное. Ты мужик не глупый, но думай, что делаешь-то!
- Не знал, - усмехнулся ядовито Крысолов, - что в обязанности брата входит и работа то ли сводни, то ли свахи. Как на рынке товар расхваливаешь.
И едва успел перехватить у самого лица кулак. Удар был нанесен из неудобного положения, но мастерски, и если бы не высочайшая реакция аномала, то валяться бы Крысолову сейчас на пыльном асфальте.
«Не одряхлел, старичок, - подумал Крысолов. - Да и с памятью у него все в порядке - мой же ударчик; сам Леньку в свое время ему и выучил».
Леня, тяжело дыша, попытался вырвать кулак из стальной хватки Крысолова, но безуспешно.
- Будь здесь кто другой, - пропыхтел он, остывая, - я бы второй рукой или ногами попробовал. Но не с тобой - бесполезно, да и не хочу. Все, отпусти, проехали.
Лицо Лени приобрело наконец естественный цвет, - налившиеся кровью глаза перестали бешено сверкать, и Крысолов разжал хватку.
- Ты вроде, Миха, не дурак… но дурак. Сморозить такое… Конечно, какой старший брат, а по совместительству - еще и врио отца не хочет свою сестричку сосватать получше. Но я ж тебя знаю - на смертном одре разве что окольцуешься. Но девке-то тоже жить надо. Втюрилась она в тебя, или не видишь? Так оставь ей надежду, коли все равно исчезнешь опять лет на эн. Понимаешь? Надежду, голова ты садовая.
- Не знаю, - холодно ответил Крысолов. - По-моему, нет ничего хуже, чем беспочвенные ожидания и пустые надежды.
- Для тебя - может, и так. А для нас, людей простых и высшим долгом не обремененных, без надежды и жить не хочется, руки опускаются. В жизни должна быть надежда - пусть пустая, пусть самая глупая, но должна.
- Философ, - тонко усмехнулся Крысолов. - Когда и где только насобачился?
- Не ври, Мишка, - тихо произнес Леня. - Не ври и не прикидывайся более грубым и циничным. Я же знаю тебя, помню, каким ты был. И не верю, чтобы жизнь смогла тебя поломать. Не из тех ты, кто ломается, понял?
Он остановился, развернул к себе Крысолова, взял его за руку и хлопнул по его открытой ладони своей. В пальцах что-то глухо звякнуло.
- Возьми ключи и иди к ней, - все так же тихо сказал Леня. - Я до вечера буду в конторе, запасной ключ есть, так что домой попаду, надеюсь. Если что - у Оксанки есть мой номер сотовика.
- Ты же в отпуске, - напомнил ему Крысолов. Леня махнул рукой.
- Плевать. Теперь все в твоих руках. Иди.
Он круто повернулся и зашагал к высотному зданию. Крысолов бросил окурок в очень кстати подвернувшуюся урну и проводил приятеля долгим взглядом. Потом машинально сунул ключи в карман и побрел куда-то без всякой цели и смысла.
В квартиру Жеботинских он вернулся часа через три, все еще не приняв никакого решения. Открыл дверь и замер на пороге. В квартире звучала музыка. Щемяще нежно пела скрипка, плакала и нервно смеялась. То ускоряясь до бешеного высокого аллегро, то переходя в медленное низкое анданте. Взвизгнув едва слышной, почти ультразвуковой нотой, неприятно резанувшей чуткое ухо Крысолова, скрипка умолкла, и он бесшумно шагнул к двери в комнату, откуда раздавалась музыка, и тотчас же замер. Потому что скрипка снова зазвучала. Но на сей раз - медленно и скорбно, глубокая печаль звучала в каждой ноте. Светлая и тихая печаль.
В прихожей Крысолов простоял более получаса - он и хотел бы отрешиться от окружающего, раствориться в музыке, в этой дивной импровизации, но проклятый внутренний таймер, который раньше был совершенно незамечаем, словно глаз или ухо, сейчас, казалось, с громким тиканьем отсчитывает секунды, раздражая и даже утомляя.
Когда отзвучала последняя нота, Крысолов выждал еще немного, не последует ли продолжения, а потом бесшумно скользнул в комнату. Оксана стояла лицом к окну, бессильно опустив руки с зажатыми в тонких сильных пальцах грифом скрипки и смычком и устало уронив подбородок на грудь. Даже с расстояния в пять метров Крысолов увидел, что девушку сотрясает крупная дрожь. Но это были не слезы, а нервная реакция на внутреннее опустошение, последовавшее за выплеском вовне той бури эмоций, чувств и волнений, воплотившимся в музыку, в безумную и нежную импровизацию. «Есть много, друг Горацио, на свете… - подумал Крысолов. - Вот как бывает: десяток часов рядом - и все, край». Он все так же неслышно подошел к Оксане и положил руки на плечи, стараясь поглотить нервную дрожь, смять ее, наполнить все существо девушки теплом и светом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Но это одно - война; и - там. А сейчас и здесь убить простых русских людей для того, чтобы создать резонанс - у Мишки, забывшего, что его зовут братом Самэ, шла кругом голова. Автоматически он вошел в Сокрытую Комнату, где получил автомат - до боли знакомый АК-74 - с толстым цилиндром пэбээса на стволе, «лифчик» и пару гранат.
Погрузились на микроавтобусы. Брат Самэ поглядел на мирную обитель - он не знал, что в последний раз, - и грустно улыбнулся. Здесь он провел лучшее время в жизни и надеялся найти умиротворение своей бесшабашной и мятущейся душе. Не судьба. Брат Самэ усмехнулся и потер предплечьем запотевшее цевье автомата.
8. И ИМЯ ЕМУ…
Улица Тверская, Москва. Суббота, 11.07. 16:50
Осторожно придерживая Оксану за локоть, Крысолов вел ее по Тверской. Его мышцы и воля были напряжены - он чувствовал ураган. Не только атмосферный, но и внутренний, эмоциональный. Что-то должно было случиться, и они непременно окажутся в эпицентре событий. Вот только одного не знал Крысолов - когда и где.
Вчерашнее утро было грустным и смешным. Вставший с утра пораньше Леня обнаружил свою сестру в постели Крысолова, а его самого - дремлющим полулежа на широком подоконнике открытого настежь окна. Леня поднял брови и вопросительно поглядел на старого приятеля. Крысолов отрицательно покачал головой и, бесшумно поднявшись на ноги, выскользнул в прихожую.
- Пошли, прогуляемся, - шепнул ему Леонид, - до работы проводишь заодно.
Крысолов пожал плечами и сунул ноги в ботинки. Вышли на улицу. Солнце уже стояло высоко над горизонтом, но воздух был еще по-утреннему свеж и прохладен. Крысолов сунул в губы сигарку и, закурив, неспешно пошел рядом с приятелем, подстроившись под ритм его шагов.
- Ну ты, Миха, блин, даешь, - негромко протянул тот.
- Если ты про это, - Крысолов мотнул головой в сторону дома, - так зря, ничего и не было.
- Потому и говорю, что не было - даешь, блин.
- Не понял.
Леня покачал головой и тоже закурил.
- Знаешь, Миня, ты единственный толковый мужик, которого моя сестрица в жизни видела. Я не в счет - брат как-никак, да и за отца был. Воспитывал, когда Григорий свет Ляхсандрыч, ни дна ему, ни покрышки, лыжи из дома навострил. Я это к чему - ты нормальный мужик, она это чует, первый после всяких наркотных Лариков и пальцующих Жориков. Она к тебе всей душой, а ты - убаюкивать да по головушке гладить, аки дитя неразумное. Ты мужик не глупый, но думай, что делаешь-то!
- Не знал, - усмехнулся ядовито Крысолов, - что в обязанности брата входит и работа то ли сводни, то ли свахи. Как на рынке товар расхваливаешь.
И едва успел перехватить у самого лица кулак. Удар был нанесен из неудобного положения, но мастерски, и если бы не высочайшая реакция аномала, то валяться бы Крысолову сейчас на пыльном асфальте.
«Не одряхлел, старичок, - подумал Крысолов. - Да и с памятью у него все в порядке - мой же ударчик; сам Леньку в свое время ему и выучил».
Леня, тяжело дыша, попытался вырвать кулак из стальной хватки Крысолова, но безуспешно.
- Будь здесь кто другой, - пропыхтел он, остывая, - я бы второй рукой или ногами попробовал. Но не с тобой - бесполезно, да и не хочу. Все, отпусти, проехали.
Лицо Лени приобрело наконец естественный цвет, - налившиеся кровью глаза перестали бешено сверкать, и Крысолов разжал хватку.
- Ты вроде, Миха, не дурак… но дурак. Сморозить такое… Конечно, какой старший брат, а по совместительству - еще и врио отца не хочет свою сестричку сосватать получше. Но я ж тебя знаю - на смертном одре разве что окольцуешься. Но девке-то тоже жить надо. Втюрилась она в тебя, или не видишь? Так оставь ей надежду, коли все равно исчезнешь опять лет на эн. Понимаешь? Надежду, голова ты садовая.
- Не знаю, - холодно ответил Крысолов. - По-моему, нет ничего хуже, чем беспочвенные ожидания и пустые надежды.
- Для тебя - может, и так. А для нас, людей простых и высшим долгом не обремененных, без надежды и жить не хочется, руки опускаются. В жизни должна быть надежда - пусть пустая, пусть самая глупая, но должна.
- Философ, - тонко усмехнулся Крысолов. - Когда и где только насобачился?
- Не ври, Мишка, - тихо произнес Леня. - Не ври и не прикидывайся более грубым и циничным. Я же знаю тебя, помню, каким ты был. И не верю, чтобы жизнь смогла тебя поломать. Не из тех ты, кто ломается, понял?
Он остановился, развернул к себе Крысолова, взял его за руку и хлопнул по его открытой ладони своей. В пальцах что-то глухо звякнуло.
- Возьми ключи и иди к ней, - все так же тихо сказал Леня. - Я до вечера буду в конторе, запасной ключ есть, так что домой попаду, надеюсь. Если что - у Оксанки есть мой номер сотовика.
- Ты же в отпуске, - напомнил ему Крысолов. Леня махнул рукой.
- Плевать. Теперь все в твоих руках. Иди.
Он круто повернулся и зашагал к высотному зданию. Крысолов бросил окурок в очень кстати подвернувшуюся урну и проводил приятеля долгим взглядом. Потом машинально сунул ключи в карман и побрел куда-то без всякой цели и смысла.
В квартиру Жеботинских он вернулся часа через три, все еще не приняв никакого решения. Открыл дверь и замер на пороге. В квартире звучала музыка. Щемяще нежно пела скрипка, плакала и нервно смеялась. То ускоряясь до бешеного высокого аллегро, то переходя в медленное низкое анданте. Взвизгнув едва слышной, почти ультразвуковой нотой, неприятно резанувшей чуткое ухо Крысолова, скрипка умолкла, и он бесшумно шагнул к двери в комнату, откуда раздавалась музыка, и тотчас же замер. Потому что скрипка снова зазвучала. Но на сей раз - медленно и скорбно, глубокая печаль звучала в каждой ноте. Светлая и тихая печаль.
В прихожей Крысолов простоял более получаса - он и хотел бы отрешиться от окружающего, раствориться в музыке, в этой дивной импровизации, но проклятый внутренний таймер, который раньше был совершенно незамечаем, словно глаз или ухо, сейчас, казалось, с громким тиканьем отсчитывает секунды, раздражая и даже утомляя.
Когда отзвучала последняя нота, Крысолов выждал еще немного, не последует ли продолжения, а потом бесшумно скользнул в комнату. Оксана стояла лицом к окну, бессильно опустив руки с зажатыми в тонких сильных пальцах грифом скрипки и смычком и устало уронив подбородок на грудь. Даже с расстояния в пять метров Крысолов увидел, что девушку сотрясает крупная дрожь. Но это были не слезы, а нервная реакция на внутреннее опустошение, последовавшее за выплеском вовне той бури эмоций, чувств и волнений, воплотившимся в музыку, в безумную и нежную импровизацию. «Есть много, друг Горацио, на свете… - подумал Крысолов. - Вот как бывает: десяток часов рядом - и все, край». Он все так же неслышно подошел к Оксане и положил руки на плечи, стараясь поглотить нервную дрожь, смять ее, наполнить все существо девушки теплом и светом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109