Легкий хмель гулял и шумел в голове, наличествовала небольшая ошарашенность. «Почти про меня, - подумал Чистильщик про «Ведьмака». - Очень относительно почти - но про меня. Геральту было гораздо проще». Он поднялся со скамейки, сунул книгу в пакет и, перейдя мост, продефилировал мимо рынка. Тишина и спокойствие, не считая пары сонных милиционеров в канареечном «уазике», которых ранее здесь не наблюдалось. Патриархат и домострой. Лепота!
Пройдя мимо общаги пединститута и его учебного корпуса, Чистильщик направился через сквер к ближайшему пристойному магазину, желая залить в себя хорошего пива, дабы усугубить эффект от виски и окончательно впасть в благодушие. Но, выйдя из-за угла, он слегка сбился с шага, и хмель незаметно выветрился из головы, а настроение упало ниже нижнего. У одной из скамеек стоял, маша рукой, очень знакомый человек. Тот, кого Чистильщик подстрелил в Москве, брат Самэ, он же - Михаил Волошин. Махал он, само собой, не Чистильщику, а девчушке, шедшей на полтора шага впереди него. Но и парень узнал его. И понял, что Чистильщик узнал его и знает, что он его узнал.
Черт, непроходимые для русского языка дебри. Ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь, что я знаю. А еще говорят: «великий и могучий…» и далее по тексту. А вот ни хрена не могучий. В языке народности люй, - кажется, - живущей на границе Китая и Бирмы, есть такое словечко «дунь-мы», которое и означает подобное явление. Вот те нате, хрен в томате, сплошное дунь-мы, короче.
ПСС словно бы сам прыгнул в руку Чистильщика. Продолжая сближаться с Волошиным и обогнав девушку, он увидел, что тот замер, с тоскою поглядывая на кончик ствола, высовывающийся из длинного широкого рукава куртки Чистильщика. Тоска именно та, когда знаешь, что у тебя тоже есть оружие, но нет времени его обнажить.
Короткий разговор рваными фразами, куда все время хотела вклиниться девушка, нагнал смертную тоску. Убивать пацана не хотелось, но случайностей, как известно, не бывает. И, словно утопленник за соломинку, Чистильщик уцепился за предложение объясниться. Он уже мысленно просканировал окрестности и не обнаружил никакого к себе внимания. Значит, пацан был один. То есть - не один, а с юной дамой, но без оперативного прикрытия. Уж что-что, а это Чистильщик научился вычислять быстро и безошибочно.
- Пошли, - скомандовал он и показал движением бровей - куда.
- Еленка, - как-то нежно и ласково, удивив Чистильщика, произнес Волошин, - мы скоро вернемся. Иди домой, я подойду позже.
- Нет, - вдруг замотала головой девушка и вцепилась в рукав куртки Михаила, - нет, я с вами.
Выплеск ее эмоций, на секунду ослепивший внутренний взор Чистильщика, поразил его. Воспользовавшись этим выплеском, он мог легко «взять» девушку, внушить все, что угодно. Но… он медлил, проигрывал темп, тактику… Черт возьми! Ему было приятно проигрывать, не хотелось выигрывать эту партию, потому что противником были нормальные живые люди, которые переживали, болели друг за друга и заботились бескорыстно и даже жертвенно. Любили, в конце-то концов!
- Я не думаю, что ты захочешь все узнать, девочка, - услышал Чистильщик свой внезапно севший голос. Еленка замотала головой.
- Мне не важно, кем Мишка был, - ответила она. - Наемником, рэкетиром, вором. Теперь он не такой, и я его вам не отдам.
- Если бы все было так просто, - усмехнулся Чистильщик, - то это был бы просто праздник какой-то.
Лирическое отступление № 3. Мартовский дождь. Новый Петергоф. Вторник, 12.03.94 г.
«Ну вот, ты и дожил до мартовского дождя», - сказал я себе, закуривая папиросу. Это был именно дождь, а не снег с дождем, не мокрый снег и не дождь, переходящий в снег. Именно - дождь. И пусть он тушил папиросу, и пусть ноги скользили по мокрому льду - я радовался. Я никак не могу привыкнуть к этому ощущению, что я дожил до какой-нибудь, пусть чисто метеорологической вехи. Хотя они повторяются пять с половиной раз в году вот уже много - для меня - лет. С половиной - потому, что между двумя (а их должно было бы быть шесть) очень малый промежуток времени, считанные недели, и они сливаются.
Каждая такая веха удивляет меня, что я все еще жив, а она наступила. И каждая несет в себе какой-то свой привкус, ассоциируется по-своему. У мартовского дождя привкус горького «Беломора», даже если я и стану курить «Кэмел» или «Балтию». «Беломор», неторопливая ходьба в мокрых ботинках и первый дождь, который почему-то ласкает лицо, хотя он еще холоден.
Первая гроза - это неудержимый бег, запрокинутое лицо к изрыгающему шквальные водяные потоки и молнии небу, вопли во всю глотку и радостно-бессмысленный смех. И - аромат свежей листвы.
Конец белых ночей. Время сумрака. И руки сами собой просятся к гитаре, к тетради, к стилу. Задумчивое блуждание темными переулками, частые остановки. Созерцания - внутреннее, внешнее.
Новая веха - середина листопада. Моя весна. Она носит привкус любви, привкус поцелуя. Даже тогда, когда любовь истерлась, как старая монета, потеряв ценность, привкус остался, озвученный шорохом падающих листьев, неслышимым плачем умирающей травы.
С этой вехой сливается еще одна - я называю ее «Время Полегших Трав». Когда листья опали, а трава умерла и прихвачена первыми ночными заморозками. Воздух чист и прозрачен, и звенит, как стеклянная флейта. Звуки негромких голосов разносятся далеко. И мир кажется безграничным - обзор не перекрывают стаи деревьев и стада трав. У этого времени вкус никотинового абстинента, прерываемого нечастыми вдумчивыми затяжками вкусных и крепких сигарет. Время раздумий и подведения итогов. Время, подобное тем часам, когда солнце еще не взошло над Фудзи и остается промежуток для осмысления прожитой жизни перед свершением сэппуку.
И, наконец, - снегопад в начале зимы. Тонкий еще снежок поскрипывает под ногами, безветрие и крупные хлопья белой ваты кружатся в синем свете фонарей. Именно в синем - в эти часы мой глаз не выносит вульгарно-оранжевого уличного освещения. Привкус терпкого и крепкого вина, и неторопливый приятный разговор. В эти часы приятно чуть заглянуть вперед, сладко предвкушая новые радости и загадывая дожить до следующей вехи. И в то же время - это часы грусти, ностальгии, легкое сожаление о том, что уже кануло в вечность и никогда более в этом мире не повторится.
Потом… Потом может надоесть все. Достать позднемартовские и апрельские дожди, заколебать июньские грозы, остоебенить снегопады. Но вехи остаются и радуют тем, что дожил. Что не скопытился на полдороге от белых ночей до листопада, от снегопада - до мартовского дождя.
Границы миров разбежались, как круги от брошенного в спокойный пруд камня, и сомкнулись, как вода над ним. И я знаю, что мне предстоит немало прошагать, стирая их, разрывая, перешагивая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Пройдя мимо общаги пединститута и его учебного корпуса, Чистильщик направился через сквер к ближайшему пристойному магазину, желая залить в себя хорошего пива, дабы усугубить эффект от виски и окончательно впасть в благодушие. Но, выйдя из-за угла, он слегка сбился с шага, и хмель незаметно выветрился из головы, а настроение упало ниже нижнего. У одной из скамеек стоял, маша рукой, очень знакомый человек. Тот, кого Чистильщик подстрелил в Москве, брат Самэ, он же - Михаил Волошин. Махал он, само собой, не Чистильщику, а девчушке, шедшей на полтора шага впереди него. Но и парень узнал его. И понял, что Чистильщик узнал его и знает, что он его узнал.
Черт, непроходимые для русского языка дебри. Ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь, что я знаю. А еще говорят: «великий и могучий…» и далее по тексту. А вот ни хрена не могучий. В языке народности люй, - кажется, - живущей на границе Китая и Бирмы, есть такое словечко «дунь-мы», которое и означает подобное явление. Вот те нате, хрен в томате, сплошное дунь-мы, короче.
ПСС словно бы сам прыгнул в руку Чистильщика. Продолжая сближаться с Волошиным и обогнав девушку, он увидел, что тот замер, с тоскою поглядывая на кончик ствола, высовывающийся из длинного широкого рукава куртки Чистильщика. Тоска именно та, когда знаешь, что у тебя тоже есть оружие, но нет времени его обнажить.
Короткий разговор рваными фразами, куда все время хотела вклиниться девушка, нагнал смертную тоску. Убивать пацана не хотелось, но случайностей, как известно, не бывает. И, словно утопленник за соломинку, Чистильщик уцепился за предложение объясниться. Он уже мысленно просканировал окрестности и не обнаружил никакого к себе внимания. Значит, пацан был один. То есть - не один, а с юной дамой, но без оперативного прикрытия. Уж что-что, а это Чистильщик научился вычислять быстро и безошибочно.
- Пошли, - скомандовал он и показал движением бровей - куда.
- Еленка, - как-то нежно и ласково, удивив Чистильщика, произнес Волошин, - мы скоро вернемся. Иди домой, я подойду позже.
- Нет, - вдруг замотала головой девушка и вцепилась в рукав куртки Михаила, - нет, я с вами.
Выплеск ее эмоций, на секунду ослепивший внутренний взор Чистильщика, поразил его. Воспользовавшись этим выплеском, он мог легко «взять» девушку, внушить все, что угодно. Но… он медлил, проигрывал темп, тактику… Черт возьми! Ему было приятно проигрывать, не хотелось выигрывать эту партию, потому что противником были нормальные живые люди, которые переживали, болели друг за друга и заботились бескорыстно и даже жертвенно. Любили, в конце-то концов!
- Я не думаю, что ты захочешь все узнать, девочка, - услышал Чистильщик свой внезапно севший голос. Еленка замотала головой.
- Мне не важно, кем Мишка был, - ответила она. - Наемником, рэкетиром, вором. Теперь он не такой, и я его вам не отдам.
- Если бы все было так просто, - усмехнулся Чистильщик, - то это был бы просто праздник какой-то.
Лирическое отступление № 3. Мартовский дождь. Новый Петергоф. Вторник, 12.03.94 г.
«Ну вот, ты и дожил до мартовского дождя», - сказал я себе, закуривая папиросу. Это был именно дождь, а не снег с дождем, не мокрый снег и не дождь, переходящий в снег. Именно - дождь. И пусть он тушил папиросу, и пусть ноги скользили по мокрому льду - я радовался. Я никак не могу привыкнуть к этому ощущению, что я дожил до какой-нибудь, пусть чисто метеорологической вехи. Хотя они повторяются пять с половиной раз в году вот уже много - для меня - лет. С половиной - потому, что между двумя (а их должно было бы быть шесть) очень малый промежуток времени, считанные недели, и они сливаются.
Каждая такая веха удивляет меня, что я все еще жив, а она наступила. И каждая несет в себе какой-то свой привкус, ассоциируется по-своему. У мартовского дождя привкус горького «Беломора», даже если я и стану курить «Кэмел» или «Балтию». «Беломор», неторопливая ходьба в мокрых ботинках и первый дождь, который почему-то ласкает лицо, хотя он еще холоден.
Первая гроза - это неудержимый бег, запрокинутое лицо к изрыгающему шквальные водяные потоки и молнии небу, вопли во всю глотку и радостно-бессмысленный смех. И - аромат свежей листвы.
Конец белых ночей. Время сумрака. И руки сами собой просятся к гитаре, к тетради, к стилу. Задумчивое блуждание темными переулками, частые остановки. Созерцания - внутреннее, внешнее.
Новая веха - середина листопада. Моя весна. Она носит привкус любви, привкус поцелуя. Даже тогда, когда любовь истерлась, как старая монета, потеряв ценность, привкус остался, озвученный шорохом падающих листьев, неслышимым плачем умирающей травы.
С этой вехой сливается еще одна - я называю ее «Время Полегших Трав». Когда листья опали, а трава умерла и прихвачена первыми ночными заморозками. Воздух чист и прозрачен, и звенит, как стеклянная флейта. Звуки негромких голосов разносятся далеко. И мир кажется безграничным - обзор не перекрывают стаи деревьев и стада трав. У этого времени вкус никотинового абстинента, прерываемого нечастыми вдумчивыми затяжками вкусных и крепких сигарет. Время раздумий и подведения итогов. Время, подобное тем часам, когда солнце еще не взошло над Фудзи и остается промежуток для осмысления прожитой жизни перед свершением сэппуку.
И, наконец, - снегопад в начале зимы. Тонкий еще снежок поскрипывает под ногами, безветрие и крупные хлопья белой ваты кружатся в синем свете фонарей. Именно в синем - в эти часы мой глаз не выносит вульгарно-оранжевого уличного освещения. Привкус терпкого и крепкого вина, и неторопливый приятный разговор. В эти часы приятно чуть заглянуть вперед, сладко предвкушая новые радости и загадывая дожить до следующей вехи. И в то же время - это часы грусти, ностальгии, легкое сожаление о том, что уже кануло в вечность и никогда более в этом мире не повторится.
Потом… Потом может надоесть все. Достать позднемартовские и апрельские дожди, заколебать июньские грозы, остоебенить снегопады. Но вехи остаются и радуют тем, что дожил. Что не скопытился на полдороге от белых ночей до листопада, от снегопада - до мартовского дождя.
Границы миров разбежались, как круги от брошенного в спокойный пруд камня, и сомкнулись, как вода над ним. И я знаю, что мне предстоит немало прошагать, стирая их, разрывая, перешагивая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109