Потом, когда Рябов располнел и к массажу обращался уже скорее по привычке, чем по необходимости, он называл его «возгонкой жира». Промассировать большое, мясистое, покрытое толстым слоем жира тело Рябова было нелегкой работой. Выполнить ее отменно мог только Костя, умевший удивительно варьировать мягкость пассов и жесткую хватку тренированных пальцев. Его массаж оживлял, бодрил, готовил к новой работе. Наверно, поэтому уставшие «кормильцы» чаще звали Олега, чьи ласковые руки нежили, обещали телу покой после тяжкой, изнурительной работы на льду. Костя знал это, терпел, но работал по-своему.
«Дураки живут соответственно своим словам, а умные – своему молчанию».
Эту истину Рябов связал с Костей-массажистом только сейчас, после многих лет совместной работы.
Надо было бы Рябову открыть глаза и сказать что-нибудь ласковое или хотя, бы доброе Косте. Но Борису Александровичу было так стыдно. Он боялся встретиться с преданным взглядом Кости, руки которого даже в этом частичном, как говорят специалисты, массаже тревожили его, звали к пробуждению.
Рябов недолго боролся с желанием открыть глаза. Он незаметно провалился в какое-то блаженное состояние. Сколько длилось оно, сказать трудно.
Когда открыл глаза, вокруг стояли люди в белых халатах– это прибыла наконец «скорая помощь». Начался осмотр, снятие кардиограммы. И вывод – явных признаков инфаркта нет. Молодой районный врач, никогда не приезжавший в этот дом, после того как его купили Рябовы, с удивлением рассматривал нового хозяина. Он не был болельщиком, но память подсказывала, что где-то видел лицо своего нового пациента. И твердил только одно: покой, покой, покой…
Потом «скорая» уехала.
– Зря вызывали, – сказал Рябов и сыну, стоявшему в дверях, и жене, севшей рядом у постели.– Видела? Ничего нет! Может, я под машиной перенапрягся?
Галина всплеснула руками и обернулась к сыну, ища поддержку давно оговоренному с Сергеем:
– Как это зря? К вечеру они приедут снова. Сделают повторную.
– И так замучили своими…– Рябов ткнул двумя пальцами в воздух, будто втыкал штепсель в розетку. Под жестом надо было понимать включение кардиологического аппарата.
Приезд врача, а главное, его твердое убеждение, что это не инфаркт, взбодрили Рябова. Он привстал на подушках и проворчал:
– Вот что… Госпиталь закрывается на ремонт. Нечего слюни распускать. Обойдется.– Рябов понимал, что все это говорил скорее для себя, чем для сына и Галины: ни тот, ни другой не воспримут его слов всерьез.
«Но ведь завтра коллегия…– мысль эта вдруг окрасила его сегодняшнюю болезнь особым цветом.– Чего доброго, сочтут трусом! Скажут, как запахло жареным, так Рябов и к медикам подался. Это в наши дни популярный способ преодоления кризиса. Но проблем в жизни так много, что все не переболеешь!»
Галина не реагировала на его слова, видно считая их совершенно несерьезными. В глазах у нее стояли слезы– то ли тревоги, еще не развеянной заключением врача, то ли обиды за последние слова мужа.
Рябов пошарил глазами по комнате. Он сразу и не понял сам, что ищет. Вроде все стояло на местах, но чего-то все-таки не хватало.
– А Костя где? – спросил он глухо, как бы не веря себе и осмысливая вдруг все то, что составляло отдельные эпизоды событий, прошедших после его внезапного падения в саду.
– Уехал, – ответил от двери Сергей.
– А чего приезжал? – буркнул Рябов.
Галина с Сергеем обменялись удивленными взглядами. Потом жена сказала:
– Думал, массаж тебе пойдет на пользу… Ты же знаешь, он молчун. Из него слова лишнего не вытянешь. Как тихо приехал, так, собравшись, тихо и уехал…
– Он с тобой не говорил ни о чем? – осторожно вставил Сергей.– Он на этом вот стуле долго сидел. До самой «скорой»…
– Чумовой…– Рябов вздохнул и отвернулся к стене.– Я, пожалуй, вздремну малость.
Спать совсем не хотелось. Но и продолжать разговор в тягость: каждый из находившихся в комнате слишком хорошо знал друг друга и понимал, что стоит не только за словами, но и за молчанием.
– Так-то лучше… Вздремни пока…– сказала Галина и оправила легкое покрывало, которым Рябов укрылся до подбородка.
30
Он встал перед Рябовым внезапно, появившись невесть откуда в самом начале коридора. До первой сирены оставалось несколько минут, и Рябов уже отключился от всех посторонних забот и видел перед собой лишь прямоугольник площадки.
«А лед сегодня, похоже, опять переморозили – будет ломаться под коньком. Надо парням сказать об этом сразу…»
– Товарищ Рябов, я из «Комсомольской правды». Збарский моя фамилия. Разрешите посидеть вместе с командой во время игры?
Старший тренер с удивлением осмотрел просителя. Был он невысок, рыхловат… На Рябова спокойно смотрели умные глаза.
– А хоккейную форму надеть не хотите? – резко бросил он, впервые за многие годы тренерской работы услышав столь необычную просьбу от журналиста.
– Если это необходимо, чтобы вы разрешили сидеть вместе с командой, готов!
– А зачем вам сидеть в загоне: у вас же своя ложа прессы?
– Убежден, что игра делается не только на льду, но и в загоне. Хочу написать репортаж о том, что происходит на скамье и у борта…
– Там иногда такое звучит, что и на заборах не пишут.
Збарский улыбнулся.
Цепкая память Бориса Александровича подсказала, что он уже как-то спотыкался об эту фамилию на страницах газеты. И в памяти осталось, что материал был умным, острым и, хотя он не мог согласиться с автором до конца, понравился.
Повернувшись, Рябов зашагал в загон – начинался матч.
Только в конце встречи, выигранной его клубом с большим напряжением сил, он вдруг заметил, что Збарский сидит в уголке, весь внимание и спокойствие. Мало того, Глотов по-дружески болтает с ним, Гольцев что-то серьезно объясняет… И все они тихо, заговорщицки улыбаются.
Рябов хотел было прикрикнуть, чтобы «кормильцы» не отвлекались, но открытое, обаятельное лицо журналиста и на него подействовало успокаивающе. Рябов только хмыкнул про себя.
Репортаж в газете о том, что творилось в загоне, ему очень понравился: старший тренер как бы со стороны взглянул на себя и команду. А мыслящий корреспондент и вовсе пришелся по душе.
Потом Александр Збарский появился на сборах. Истекал месяц отдыха перед открытием сезона. Журналист поселился рядом, сняв комнату. Рябов застал его однажды на пляже в окружении едва ли не всей команды: загоревшие, кряжистые, выделявшиеся своими крепкими телами среди разномастной по загару, но еще более разномастной по фигурам человеческой массы.
Рябов предпочитал на пляже не появляться, во всяком случае, в разгар дня, когда узкая галечная полоска берега полна людей. Он купался рано утром, пока сбор еще спал. В самую жару обычно работал, в то время как парни шли к морю пожариться на солнце, подурачиться, приударить за курортницами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89